Выключатель

Тишину в комнате разрезает внезапный, буквально физически неприятный звонок будильника. Хабаровск сквозь сон недовольно морщится, и, инстиктивно повернувшись в сторону звука, нашаривает телефон где-то около подушки. Единственная мысль, вертящаяся в непробужденном сознании – как можно скорее приглушить источник столь неприятного шума. Это он и делает: ткнув на какую-то из кнопок громкости и остановив череду столь раздражающих для утра звуков, Лёня чувствует, словно обезвредил бомбу. Справившись с надоедливым будильником, Лёня, буквально провалившись затылком в мягкую подушку, продолжает негромко посапывать. До определенного момента – ровно через минуту – пока телефон не предпринимает еще одну попытку их разбудить. Будильник надоедливый и неугомонный: в моменте-то его приглушили, только вот корень проблемы – повтор звонка, они не устранили. Снова взяв инициативу в свои самостоятельные руки, Хабаровск опять наскоро затыкает шумящую мелодию и откидывает телефон куда-то в сторону. Это "куда-то" оказывается Володей, и, получив в бок углом отнюдь не мягкого смартфона, Владивосток сонно недовольно мыкает. Но, впрочем, даже бомбардировка телефоном не побуждает его начать активно вставать. Будильник словно берет это на заметку – записывает подобное поведение минусом и считает, что оба этим поступком кармически наследили – так что успевшая порядком поднадоесть для сегодняшнего утра мелодия раздается в третий раз. Ощущая вибрацию около бока, Вова сначала сонно морщится, разлепляя заспанные глаза. Берет распевающий свою радостно-воодушевленную мелодию смартфон, и, жмурясь от неприятного света, залазит в приложение будильника – прекратить этот утренний концерт. Лениво тыкает на тумблер отключения ежеминутных одинаковых мотивов, и угомонив, кажется, орущий целую вечность телефон, утыкается носиком в свою подушку. Бурча что-то раздраженное по поводу затянувшегося концерта, Хабаровск отворачивается в противоположную сторону от бывшего источника мелодии и заодно натягивает на себя одеяло. Даже не львиную долю, а полностью: завернувшись в своеобразный кокон по нос, он оставляет Вову без крохотного клочка теплой пуховой ткани. Кутается в него, чтобы ни единый звук больше не потревожил, и продолжает посапывать негромко. Даже милая мягонькая пижамка не защищает от неприятного холода, моментально пролезающего под махровую ткань. Не то чтобы в комнате у Лёни холодно, вовсе нет, но лишать Владивосток дополнительного источника тепла в лице одеяла было, по меньшей мере, жестоко. Вот Вова и жмурится недовольно, переворачиваясь на бочок поближе к Хабаровску. Восполнить недостаток подогрева хочется хоть как-то, поэтому он льнёт к спине Лёни, утыкаясь носиком тому в лопатки и протискивая ладошки под одеяло. Нашаривает теплое пузико Амурского, и, довольно сомкнув на нем руки, как бы сворачивается в комочек рядом – греется. Пролежав так какое-то время, у Лёни просыпаются – не сам он, пока что – остатки совести, которые-таки вынуждают его поделиться с Вовой хотя бы крохотным кусочком одеяла. Смахнув с плеча край, он локтем подпихивает его к Владивостоку, едва прикрывая ему талию. Под теплой тканью гораздо уютнее, а контраст согретого бока и остального тела – особенно голых пяток – побуждают Вову перейти в наступление. Ненавязчиво потянув одеяло на себя за краешек, у Приморского даже получается отжать себе чуть больше, пока коварный план не оказывается раскусанным лишающимся своим коконом Лёней. Хабаровск одной рукой останавливает уползающее одеяло, блокируя возможность отжать у себя еще хоть сколько-то, и переворачивается с бока на спину, размеренно тихонько посапывая. А Вове полного захвата и не нужно: довольно залезая с ногами под чистенький пододеяльник, он ложится Лёне под бочок – по утрам тепло лишним не бывает – и укладывает носик на его плечо. Вероятно, желая стать воплощением мема "коварная амеба подкралась сзади и пытается обхватить ее своими ложноножками", Владивосток еще и пятку между ног Амурского протискивает. Греется. — Нужно вставать, — негромко тянет Володя, глаз, впрочем, раскрывать не спеша. Эффекта ноль: Амурский, похоже, просыпаться не намерен. В комнате темно, под одеялом – вполне себе комфортно, и покидать свой уютный кокон даже на подсознательном уровне кажется чем-то неразумным. Благо, погода пасмурная – дополнительного источника света, к счастью, нет. С бьющими даже сквозь рулонную штору солнечными лучами просыпаться было бы еще неприятнее, и отложить пробуждение бы уже не вышло. — Лё-ёнь, просыпайся, — Владивосток пытается растолкать его, тыкая одной рукой в ложбинку между плечом и грудью. — проспим еще... Хабаровск, предварительно издав какой-то бурчаще-недовольный звук, лениво пытается разлепить глаза. Хмурится – то ли по привычке, то ли от большой радости созерцания этого прекрасного мира в 7:34 – и, кинув беглый взгляд на сонного Вову, даже не пытающегося приоткрыть веки, проваливается в приятную темноту закрытых глаз снова. — Сам вставай, — негромко бросает Лёня и отворачивает голову в противоположную от Володи сторону. Сон утягивает с собой, как нимфы топят случайных путников в толще воды, но Амурский и не против – в толще этой тихо так, никто не трогает. В отличие от реального мира, в котором его снова надоедливо расталкивает Володя. Контраст между внутренним спокойствием и периодическим подтыкиванием в бок начинает изрядно подбешивать – вставать, вроде бы, надо, но не таким же раздражающим способом. У Хабаровска в полусонном сознании проскальзывает одна подлая идея, как ему обезвредить Вову. Не то чтобы она устраивала Лёню полностью, но ожидаемый эффект от нее однозначно выше претерпеваемых им неудобств. В комнате Амурского с его стороны кровати – однозначная привилегия. Выключатель. По памяти потянувшись в его сторону, Лёня нашаривает кнопку включения, и, предварительно зажмурившись, с легкой усмешкой организовывает подачу электричества в комнату. Самые разнообразные недовольные звуки – прерогатива Хабаровска, только вот Вова внезапным потоком света так разочарован и вселенски предан, что издает нечто бурчаще-жалобное тоже. С раздражением Лёни не сравнится, конечно: Володя только длинно расстроенно мыкает, ютясь носиком между плечом Лёни и подушкой – стараясь от неприятной яркости спрятаться. — Не включай, — жалобно тянет Володя, потянувшись одной рукой в сторону кнопки. Внезапно заработавшие лампы режут глаза даже сквозь закрытые веки, а комнату словно обволакивает нечто всепроникающее и отнюдь не комфортное. Свет будто закрадывается, пробирается под самую кожу, одним своим присутствием надоедливо напоминая: пора вставать. Вот Владивосток и наваливается на Лёню, потянувшись рукой к выключателю. Пытается найти его, как слепой котенок – тыкает лапкой куда-то в предполагаемое место кнопки, но нужный ему предмет ввиду зажмуренных глаз отыскать получается далеко не сразу. Наугад пошарившись по стенке, Вова все же обнаруживает жизненно необходимый отруб света, и, прекратив его подачу, негромко облегченно выдыхает – в комнате снова повисла приятная темнота. Только вот продерживается она недолго: короткий щелчок – и бледно-голубой свет софитов снова колет глаза сквозь закрытые веки. Владивосток снова издает какой-то донельзя расстроенный звук и опять декоординированно тянется к выключателю. Даже сквозь зажмуренные глаза видит, как Хабаровск усмехается совершенно подло – он хоть свет по утрам тоже не любил, но в таких вещах был все равно более неприхотливым. В отличие от Володи, который тщетно пытался настройки яркости в этой комнате поубавить. — Ну Лёнь, перестань, — жалобно тянет Вова, тыкаясь носиком куда-то в подушку. Лёня, разумеется, не слушается – еще чего – и перехватывает одной рукой запястье Вовы. Выключить свет не дает. Невыспавшийся и недовольный Володя его и с закрытыми глазами забавляет, так что от расстроенного капризного хмыканья со стороны Приморского уголки губ как-то сами собой вверх ползут. Яркий свет вынуждает Владивосток пустить в дело вторую руку – но и она оказывается перехваченной Лёней. Вова капризно хмыкает и начинает дрыгать ногами, как ропотливая уточка, что Амурского смешит только больше. Вова вообще недовольство выражает очень забавно: в такие моменты он похож на что-то пушистое и напыженное, вот и наблюдать за таким Володей – очень потешно. В какой-то момент Вове очень уж надоедают повышенные настройки яркости, так что, переваливаясь через Лёню, он дергает захваченными руками в сторону выключателя и успешно вырубает столь надоедливый свет. Ложится наискось поверх Хабаровска, блокируя возможность пошевелить ладонями уже ему, и кутается в скомканное одеяло. — Пять минут, — Вова уваливается поверх Лёни тюленчиком, оставляя подбородок где-то около его плеча. — без света. Молчаливо соглашаясь, Хабаровск, похоже, и сам не против полежать в приятной темноте. Возможно, не пять минут, но там уже как он сам решит – все-таки его мнение в стенах этой квартиры (да и за ее пределами) особо авторитетно. На пару минут становится так тихо и спокойно, что дрёма овладевает Амурским снова. За окном недовольно бурчат двигатели машин, которые в такую рань уже мчатся на работу, но самому Лёне начать бурчать можно через пять минут. Пока даже это святое дело во славу тишины в комнате стоит отложить. Посапывающая поверх него колбаса в качестве Вовы, на удивление, не мешает: Владивосток улегся довольно-таки удобно для них обоих. Эта самая колбаса начинает докучать только тогда, когда в этом же положении нашаривает откинутый телефон. Причем предательски ровно через пять минут: если бы не дрёма, все еще пытающаяся оставить Хабаровск в паутине сновидений, поток бурчания возобновился в этот же момент. Забавно сползая с Лёни, Вова плюхается около него и разблокировывает телефон. Все еще жмурится от света смартфона, белым фонариком освещающим темную комнату. И вроде бы вставать уже действительно пора – Хабаровск на подсознательном уровне ощущает, что лимит допустимого времени на полежать почти исчерпан, – только Вова делать этого не спешит. Он забавно жмурится, моргая заспанными глазками, и усиленно смотрит в одну точку на экране блокировки. К мило нахмуренным бровкам добавляются тяжелые мыслительные процессы (по утрам вообще думать сложнее), и в какой-то момент Володя, судя по резкому вдоху, осознает что-то не самое радостное. — Так сегодня же воскресенье! — совершенно разочарованно восклицает Приморский, рассмотрев на экране смартфона котороткое "вс". — Блин, Лёня! Ты почему вчера не проверил? Лениво нашарив на тумбочке свой смартфон, Амурский перепроверяет – и правда, воскресенье. Им, вообще-то, был нужен понедельник, но вчера у Лёни присутствовало мощное чувство грядущей рабочей недели – может, от их долгого обсуждения с Вовой запланированного собрания городов ДФО. Хабаровск к источнику возмущений не разворачивается, и, разобрав причину столь звонких для утра причитаний, спокойно прикрывает глаза обратно. Потому что толку от возмущений, если, во-первых, он ответственно позаботился об их пробуждении вовремя (факт того, что не в тот день, можно и опустить), а во-вторых – можно вполне себе спокойно спать дальше? — Че ты тогда сам не проверил? — недовольно буркает Хабаровск, дальновидно кутаясь в одеяло посильнее. — Только мне за этим следить? Владивосток с размаха падает обратно головой на подушку, и, подкидывая свой край одеяла, снова исчезает под ним по самый нос. Пару раз даже посапывает недовольно — он, вообще-то, началом дня и таким подлым светом с утра разочарован! — но, когда Лёня неспешно переворачивается и в знак извинений прижимает его к себе за талию со спины одной рукой, меняет дыхание на привычно-спокойное. Пододвигается настолько близко, чтобы расстояние между ними не было выше того, которое имеется между двумя слипшимися при варке пельменями, и кладет свою ладонь поверх ладони Лёни – чтобы тот отлипаться даже и не думал. Потому что за окном пасмурно. А значит, светло в комнате станет не так скоро.