It's your choice

Впервые за столько лет его сверхчувствительность сейчас ощущалась не как дар, а как самое настоящее проклятие. Мэтту очень хотелось попросить Фогги замолчать или же выйти из квартиры самому (желательно с концами и, может быть, с окна?), но тело болело так, что даже дышать было сложно, а подняться с дивана казалось совсем невозможной задачей. Мэтт молчал, а чувство бесконечной вины растекалось по венам, как жгучий яд, и мужчина никогда еще не ощущал себя настолько беспомощным и потерянным, и дело было вовсе не в отсутствии зрения. Мердок давно знал, что каким бы жестоким он не был к преступникам и какую бы внешнюю броню не надевал, с самого детства он всегда был и так и остался до крайности эмоциональным, ранимым и очень чутким к чужим эмоциям человеком. И это было его проклятием тоже. Ведь сейчас здесь был Фогги, и от него за версту несло яростной обидой и такой острой болью, которая вообще ни разу не равнялась с той, что испытывал сейчас Мэтт, и это... так ранило, господи. Фогги все твердил ему о законе и что все это, что делает Мердок в одиночку - неправильно и так, блять, опасно, а Мэтт только слышал в его словах скрытое «как ты мог так поступить со мной?», и это разбивало ему сердце сильнее, чем когда-либо еще. Ведь до этого Фогги никогда не злился... так. У них если и были какие-то разногласия временами, то обычно мелочные и пустяковые, и Фогги всегда уступал ему, не желая ссориться по-настоящему. Но сейчас он был почти на грани нервного срыва, и Мэтт понимал это, как никогда. Поэтому он тщательно контролировал каждое свое слово и выбирал самый спокойный тон, но этого все равно оказалось недостаточно. Фогги вспыхивает, как спичка, в один момент. Он не кричал (потому что никогда не простил бы себе этого), но, боже, лучше бы кричал, потому что такой Фогги - обиженный и так сильно разочарованный в нем, теперь казался таким... незнакомым, и Мэтт не знает, что делать, чтобы исправить это. Он пытается как-то скомканно оправдаться, но не может, потому что его дела по ночам и его маска - это все, что у него было. Как он мог отказаться от этого? Что у него останется? Кем он, блять, тогда будет для самого себя? Фогги придерживался иного мнения, и его обида, полыхающая в сердце, была явно сильнее желания помочь и остаться хотя бы до утра. Он на эмоциях говорит, что такой Мэтт - непризнанный герой, что ходит по лезвию ножа - ему не нужен, а нуждается он только в своём, блять, друге, и это ранит Мэтта буквально насквозь моментально. Он не хочет, но его эмоциональный диапазон всегда был слишком высок, и контролировать слезы просто не получается. Рыдания душат его изнутри и Мэтт обессиленно сжимает губы, позволяя горячим слезам капать на его одежду и на израненные ладони. От жгучего чувства безысходности Мэтт тихо вздыхает и все пытается не вслушиваться в чужое быстрое сердцебиение. Да, все слова Фогги были так правдивы и в этом был смысл, но Мэтт никогда не сможет отказаться от того, кем он являлся и кем стал, и делать выбор он не хотел. Не сейчас и не когда-либо. Пульс Фогги опасно зашкаливает, но он не позволяет себе хлопнуть дверью, а закрывает ее спокойно и молча, и в квартире в один миг становится оглушительно тихо. Мэтт ощущает себя несчастным и каким-то больным. Уснуть не получается.