Sex&dreams

      Цзян Ваньинь вос-хи-ти-те-лен.       У Цзинь Гуанъяо ноги подкашиваются и слюни текут от одного взгляда на прославленного Саньду Шэншоу, в каком бы настроении тот ни был – от грозовой ярости до разморенного благодушия (последнее, правда, случалось крайне редко и то исключительно в адрес А-Лина). Потому что ну вы вообще этого мужчину видели? Тот дурак, который в списках молодых господ первыми строчками ставил Нефритов клана Лань, либо никогда в своей презренной жизни не встречал Цзян Ваньиня вживую, либо был слепым и писал под диктовку Лань Цижэня, либо имел довольно извращенный вкус. Ну, или извращенный вкус имел Мэн Яо – тоже вариант.       Но лучше бы его имел сам Цзян Ваньинь, честное слово. И вкус, и Мэн Яо, и совесть заодно, потому что как Глава Великого Ордена он тот еще мудак, А-Яо даже про свое восхищение периодически забывает, грызясь с Главой Цзян за торговые пути или спорные охотничьи угодья… А потом, глубокой ночью, покончив с работой и вернувшись в свою одинокую спальню (с Цинь Су они давно уже жили в разных павильонах Благоуханного Дворца), благодарил Небеса и предков за свою эйдетическую память… И начинал вспоминать.       Презрительный излом вороной брови. Острый росчерк скул. Изогнутые в яростной насмешке четко очерченные губы. Грозовой блеск светлых глаз.       Где-то на этом моменте возбуждение накрывало Мэн Яо с головой и он, завалившись на расстеленные золотые шелка собственной постели, доставал из тайника то, что хотя бы частично воплощало его фантазии в жизнь.       Его любимой игрушкой был искусственный член из слоновой кости – не большой и не маленький, вполне себе средненький, расширяющийся к основанию и не имеющий никаких дополнительных выпуклостей или ребристостей. Гладкая, нежная классика, чуть нагретая духовной силой до температуры человеческого тела – именно то, что нужно для восхитительных фантазий о восхитительном мужчине.       Сценариев у А-Яо было много, проигрывал он их в голове в соответствии от ситуации, настроения и просто вдохновения – никогда не поздно придумать что-то новое. Чаще всего его тянуло на нежности – в основном после тяжелого рабочего дня и когда Цзян Ваньиня на территории Башни Кои не было и в помине. Тогда фантазийный Глава Цзян приходил в покои к А-Яо, раздевался догола, раздевал А-Яо, опуская его на золотые шелка, и брал с нежностью, достойной супружеских пар и трепетных возлюбленных. Яо представлял, как скользит руками по мускулистому торсу, пересчитывая кубики пресса, как касается языком шрамов на груди. Как Цзян Ваньинь проходится поцелуями от самой шеи до янского корня, и как его пальцы, длинные, немного мозолистые, мягко массируют хризантему прежде, чем медленно проникнуть – сначала на один палец, обязательно указательный, чтобы вошел вовнутрь до самого ободка Цзыдяня, потом два и три, мучительно медленно растягивая, подготавливая, не жалея смазки. В реальности Мэн Яо почти синхронно с фантазией, закрыв глаза и полностью отдавшись сладкой иллюзии, занимался тем же самым – извернувшись и заведя руку за спину, растягивал сам себя. Позы, конечно, с воображением совпадали редко, но выбирать не приходилось – как ты не извернись, а дрочить на человека и заниматься с ним весенними играми процессы принципиально разные. Не то чтобы А-Яо жаловался – по настроению он надевал кольцо, имитируя Цзыдянь, и тем оставался доволен, дополняя реальные ощущения фантазией о покалывающих нежную кожу электрических искорках. И после этого терпение у Мэн Яо заканчивалось быстрее, чем сценарий доходил до своей логической кульминации – хотя, происходи все в реальности, А-Яо определенно бы предпочел, чтобы Ваньинь подготавливал его подольше. Он не редко представлял, как Глава Цзян пускает в ход язык, почти наяву видел склоняющуюся над пахом черноволосую макушку с растрепанным пучком, кое-как перевязанным мятой фиолетовой лентой. Представлял, как закидывает на покатые плечи свои стройные, достойные танцовщиц, а не воина, ноги и жадно вплетает пальцы в гладкую шевелюру, окончательно распуская строгую прическу. И недовольный, грозовой зырк из-под челки он тоже представлял – во всех подробностях, вплоть до лилового ободка вокруг радужки. Но в реальности у него всегда был только он сам и костяной член, который заменял пальцы довольно быстро – куда быстрее, чем хотелось бы. Фантазия перетекала на следующий этап. Погружая в себя игрушку, Мэн Яо прикусывал край подушки, зажмурившись до звезд перед глазами, и представлял, как над ним нависает мощное, но такое изящное мужское тело, источающее флюиды власти и доминирования. Как Ваньинь своим невероятным хриплым голосом (или грубым, или ласковым, или рычащим, на грани срыва – раз на раз не приходилось) шептал ему на ухо всякие пошлости.       – Давай, мой хороший, раздвинь немного ножки, – говорил фантазийный Глава Цзян и реальный Мэн Яо краснел, как девственница на первом свидании, и послушно раздвигал колени.       – Еще немного, я почти вошел, – шептал такой ненастоящий, но такой желанный Саньду Шэншоу, и тогда Мэн Яо делал рывок, насаживаясь на такой же ненастоящий и такой же желанный член глубже, сам же срываясь на стон, заглушаемый вовремя шлепнутой ко рту ладонью. Конечно, заглушающие талисманы активированы, но, во-первых, у любой стены есть уши и не хотелось бы, чтобы его спалили с вполне определенным именем на губах – дрочить-то он имеет право на кого захочет, а вот испытывать определенного рода слабости – нет.       А во-вторых, в мечтах рот ему затыкал Цзян Ваньинь, нашептывая что-то вроде:       – Ну тише, тише, ты же не хочешь, чтобы на твои крики сбежалась вся стража?       Хотя, может быть, настоящий Саньду Шэншоу наоборот любит, когда его партнеры кричат в экстазе. Такой сценарий в копилочке Мэн Яо тоже был, а проверить в реальности хоть что-то ни возможности, ни желания не возникало.       Цзян Ваньинь – хлесткий, как кнут, яркий, как молния, и острый, как лезвие меча, был, конечно, восхитителен и непревзойден в любой своей ипостаси, но фантазийная Мэн Яо нравилась куда больше. Она подчинялась установленным правилам, всегда следовала воле своего создателя, не требовала разбирательств в своей психологии и не могла в случае чего сбросить с лестницы. Идеальный партнер, в общем, в котором разочароваться можно только по причине затекшей от неудобной позы руки. А настоящего Цзян Ваньиня, не приведи Небеса, еще убивать придется – А-Яо этого не переживет. Дрочить на мертвеца то еще удовольствие, попахивающее извращениями особой тяжести, а Мэн Яо считал себя человеком нормальным. Влюбленным в такого же нормального живого мужчину.       Иногда А-Яо даже представлял, как признается Цзян Ваньиню в своих чувствах. Сильно на эту тему он не раздумывал, ограничиваясь коротенькой сценкой «Знаешь, ты ни разу не назвал меня сыном шлюхи, а еще ты божественно красив, не хочешь ли меня трахнуть» и приступал к чему-нибудь поинтереснее. Обычно после «признания» его тянуло на что-нибудь поострее, и тогда иллюзорный Цзян Ваньинь брал его у ближайшей стены, едва приспустив штаны и задрав подол золотого ханьфу почти на голову своей «жертве». В этом сценарии Саньду Шэншоу был груб, яростен и по-скотски властен – клеймя Яо укусами, синяками и жадными поцелуями, он больше походил на зверя, заявляющего свои права на постельную игрушку. И такому, придуманному, Цзян Ваньиню принадлежать хотелось. Цзинь Гуанъяо от одной только мысли уступить контроль над ситуацией и отдаться в сильные руки Главы Цзян целиком и полностью, приходил в такой восторг, что почти достигал сияющего пика – а представляя, как с собственных губ срываются болезненные вскрики (короткие, заглушаемые парадоксально-нежными поцелуями), мог только всхлипывать в подушку, дрожащими скользкими пальцами проталкивая внутрь себя несчастную игрушку даже в половину не столь яростно, как хотелось бы принимать в себя Цзян Чэна. Это была самая любимая и самая ненавистная фантазия А-Яо – оргазмы во время нее приходили самые яркие, такие, после которых он еще с палочку времени мог валяться на кровати ничком, пытаясь отдышаться и считая перед глазами звезды. Но… если допустить, что мечты о нежном сексе еще могут стать реальностью, то такого обращения с собой выросший в борделе Мэн Яо не допустит никогда. Дикая страсть только представляется хорошо и красиво, на самом же деле… На самом же деле, посмей Ваньинь поднять на него член хоть с малейшим намеком на неоговоренную заранее и не наигранную агрессию – и дрочить А-Яо придется все-таки на мертвеца. Хотя, наверное, в таком случае он найдет себе новый объект для фантазии, целиком и полностью разочаровавшись в нынешнем – чего, собственно, тоже не слишком хотелось.       Мечты о восхитительном в своей суровости Саньду Шэншоу А-Яо нравились достаточно, чтобы не отказываться от них.