Хуже некуда

В номере гостиницы «Украина» голову феном впервые в жизни сушит, с улыбкой какой-то детской. Они за сегодняшний день успели слишком многое, что не может не радовать. Столица в целом ей нравилось, оно и неудивительно, когда ты себе, хоть, что-то позволить можешь, а не привычно копейки пересчитываешь. Раджа на пару с Ринтиком в действительности поехали с московской братвой на встречу и в скором времени бабки привезли. Девчонка же с Мотором в это время договаривалась с сотрудниками отеля, чтобы им по одному паспорту четыре номера дали. На четыре договориться не вышло, но хотя бы два они в распоряжение заимели. С учетом, что один из полученных двухкомнатным был, то все в целом в шоколаде. Выложить на лапу расчетливым сотрудницам гостиницы, конечно, пришлось еще столько же сколько стоили номера. Радовало то, что это больше проблемой не являлось совершенно, что непривычно до одури. Ева, которая всю жизнь за каждую копейку тряслась, по причине нужды постоянной сейчас пребывала в нескончаемом состоянии эйфории. Словно она часть дури из вагона прикарманила и вдыхала, или курила, или колола в себя потихоньку. Впрочем это не столь важно, ибо запрещенных препаратов она даже пальцем не касалась, для личного использования. Куда больше ей нравились деньги от них полученные, они словно тот же наркотик, только куда более тяжелый, и что самое страшное — легальный. Зависимость вседозволенность финансовая вызывала даже пуще дури, которую они по всему союзу покатали. Когда двое отлучившихся товарищей в прямом смысле с сумкой денег вернулись, то она кажись свой первый моральный оргазм испытала. За молнию тянуть было волнительно до ужаса, но когда оттуда первый уголок пачки показался, то все волнения как рукой сняло. Она все же была финансовым директором их маленького, или не очень, мнимого кооператива. Конечно, по правде девчушка пока и на бухгалтера полноценного не тянула особо, не смотря на то, что по собственному желанию дальше программы заходила. И именно этот предмет днем и ночью штудировала. Что-то да знала, уже хорошо. Для начала и сего достаточно, а дальше она подучиться успеет. Путём длительных переговоров, и не менее длительных споров они решили восемьдесят процентов чистого заработка выделить на инвестиции. Все же увеличения и без того сумасшедшей доходности хотелось, словно им нынешнего не хватало. Пересчет денег не особо честно, но все же заработанных, отнял немало времени. Они до сего момента подобных сумм даже в глаза не видели. Промеж пальцев бумагу банковскую было сжимать особенно приятно. А с осознанием того, что в руках держишь это ощущение улучшалось вдвойне. Будто в сон попали, аж не верится. Для спокойствия душевного она даже ущипнула себя едва. Больно. Значит точно не дрыхнет сейчас в своей хрущевке убогой, впервые боль настолько приятная. Когда полная сумма известна становиться она в тетрадке двухкопеечной, внизу купленной к коротким подсчетам преступает. Не забывает и все данные для домашней отчетности прописать. В результате на каждого из четверки выходит без малого по три тысячи рублей. Ладно, чего уж лукавить? По две восемьсот. Правда тут соль совершенно в другом. Она на протяжении месяца убирает снег на всей территории техникума и получает за это вполне неплохие двадцать рублей. Соответственно ей для получения суммы подобной больше одиннадцати лет горбатиться нужно. Как же комично, блять, что сейчас она для этого не сделала буквально ничего, в сравнении с каждодневным трудом на протяжении более, чем одного десятка лет. Съездила, вагончик осмотрела, тележку подержала, пару раз перекурила и пломбировку проверила. После отчет, скорее для собственного спокойствия наклепала минут за тридцать и все. Двухгодичная зарплата инженера какого-то, причем с вышкой, у нее в кармане за пару часов участия и несколько недель ожидания оказалась. Реально абсурд какой-то. Жизнь меняется слишком стремительно и в сей раз они поспевают, а возможно даже опережают большинство. Подробная деятельность её не привлекала никогда. Но старые шмотки, чувство голода и извечный вопрос «Где взять деньги?» привлекал еще меньше. В её ситуации правильного выбора нет. Если не учитывать вариант с мнимой перспективой отучиться, выйти замуж за лоха какого-то, которому под ноги харкают, детей нарожать. А потом нет гарантии, что этот самый лох её пиздить не начнет, когда она с ребенком маленьким на руках окажется. Тимофеева в везение свое не верила, её судьба научила только на себя надеяться. И у неё самой всего две дороги было. Первая, которая впрочем и использовалась ею на протяжении последнего года. Когда она вставала раньше, чем петухи в колхозе и постыдно дворы мела, с осуждающим взглядом сталкиваясь, когда домой возвращалась, а там продовольствие отсутствовало напрочь, когда даже помыться спокойно не могла, переживая за коммунальные платежи. Подобные мучения жизнью честной и правильной считались, но уже подзаебать конкретно успели. Не хотелось так, по-другому хотелось… Из по-другому как раз таки вторая дорога и появлялась. Та дорога на которую она ступила еще тогда в переговорке, согласившись на историю мутную. Сожаления не было. Хотя, о каком сожалении речь идет, если они вновь по Москве на такси колесят? В сей раз путь на «Рижский» держат, где по словам других постояльцев отеля можно было практически все найти. Естественно их вначале лишь ряды с ширпотребом дешевым встречают, но Тимофеева и там пару вещичек себе находит. Несколько пар колготок покупает, два платья, юбку, кофточки и свитер какой-то, штаны новые и джинсы вожделенные. Четырехсот рублей словно и не было при ней. При профессии своей девчонка все равно финансовой грамотности не имела совершенно, посему увидев брючный костюм, как в журналах, без раздумий сотку из кошелька вынимала. У нее никогда в руках и десятой части недавно полученной суммы не было. Она не умела и совсем не знала как тратить деньги. Ведь, если у тебя на месяц есть стабильные гроши, то ты свой список за года однотипные наизусть знаешь. Ровно как и то, что ничего больше позволить себе не можешь. Дорвалась, дорвалась до того о чем даже мечтать боялась. На этом рынке она уже спустила столько на сколько год могла прожить. При этом в запасе еще дурные для того времени две с чем-то тысячи оставались. Это ли не счастье? Для нее точно — да. Но все же две основные покупки совершила не она. Радик ей обещанные сапоги купил, кожаные на платформе небольшой, от чего просто вопить хотелось, после кед тряпичных то. Хасанов с Фархутдиновым марафон подарков на предстоящий день рождения поддержали. Вдвоем скинулись на пальто, тоже кожаное, под стать сапожкам новым. Лицо её такую радость неописуемую транслировало, что те убедились в уместности подгона. Ибо её куртка больше на половую тряпку походила, нежели на предмет гардероба юной особы. Они впрочем и себе много чего понабрали, кто туфли новомодные, кто шапку соболиную, кто часы фирменные. Ильдар ещё и сумку какую-то Марине подобрал, в качестве сувенира из столицы. Девчушка с выбором помогла, а после сама две прикупила для себя любимой. Косметики различной, заграничной нахватала, хоть, и пользоваться ей не умеет совершенно. Ярмоловой там же подгон выбрала. Про деда не забыла и спортивный костюм теплый взяла, ибо остальное у него еще относительно сносным было. Та и к тому же с размером прогадать боялась. Валере… Валере она не взяла ничего. Не потому что жалко, или еще что-то. Просто о факте своего пьяного визита в столицу распространяться не хотела совершенно. К тому же объяснить факт происхождения денег даже на билет не могла. Вот шмотки куда проще назвать подарком от «брата» и не уточнять ничего. Правда сейчас она о ближайшем будущем не задумывается. Её все так же более насущные вопросы интересуют. Например, кто стучится ей в номер, когда она феном этим новомодным орудовать пытается? Варианта четыре, с тремя из которых она сюда приехала. Оставшийся же — неизвестность. Как оказалось и минус в том, что она одна целую комнату заняла тоже был. Изобретение техники откладывает и с волосами взъерошенными плетется. Недолго думая дверь настежь открывает, забывая, что только полотенцем перемотанная стоит. — Тём, я, конечно, знаю, что очень красивый, но… — начинает тот насмешливо. — Мотор, ты ебнулся? — брови вскидывает. — Это не я перед мужиком в полотенце стою, — продолжает. — Мужик, — хмыкает та. — Как мой дед говорит: «В жопу вжик и больше не мужик». — Э, блять, — недовольство выражает. — Ты зоновские замашки свои оставь, и лучше собирайся резче. — Куда? — удивляется опять, ведь, сил куда-то переться нет особо. — В харчевню, которая внизу, — просвещает её о решении несколько минут назад принятом. — Быдло ты казанское, там внизу ресторан, а не харчевня, — фыркает, как он минутой ранее. — Ещё мне что-то за замашки предъявляешь. — Не заводись, а, — указывает сразу. — Ну да, это ж ты у нас Мотор, — прыскает. — Чтобы заводиться, — зачем-то шутку очевидную объясняет. — Напомни, сколько раз ты уже так говорила? — подкалывает в ответ. — За сегодня раз пять, — уже смеется откровенно. — Харе трепаться, — слышится где-то из коридора. — Щас без вас уйдем. — Три минуты, — кидает в лицо стоящему, перед тем как дверь закрыть. Расческу сегодня купленную хватает, по волосам проходясь быстро, и даже рвано. Невольно обещание самой себя данное не так давно вспоминает. Все таки приобрела, больше с гребнем ненавистным мучаться не станет. Пусть лежит на полке в ванной напоминанием оставаясь, но в бытие её не вмешивается. По номеру бегает с расческой уже свою функцию выполнившей, а после это заметив откидывает ту куда-то в сторону кровати. Нижнее белье, что изначально предназначалось для ночевки у Марины на себя напяливает. Ей в лифчике все так же некомфортно. Платье черное и весьма короткое на себя натягивает. Оно верх закрывает полностью, но при этом ноги не скрывает совсем. По задумке создателей оно обтягивающим быть должно, но для нее слегка великоватым являлось, от чего складочки ткани небольшие появлялись. Сначала про носки забывает и начинает сапоги обувать, но от ощущения некомфортного враз про этот элемент незначительный вспоминает. В зеркале себя осматривает, параллельно пальто накидывая. Сейчас ей отражение и впрямь нравится. Стоит в одежде новой, совершенно на привычную непохожей, хмельная слегка и кажется, что попросту куда более счастливая, нежели каких-то пару месяцев назад. Выбегает в коридор гостиничный, дверь быстро закрывает, в руках лишь пачку сигарет с зажигалкой держит, которые в карман пальтишка не засунула еще. — Наконец-то, — возглашает Фархутдинов, когда девчушка перед глазами спустя минут пять появляется. — Я и так быстро, — разворачиваясь произносит. — Ебать, — почти орет Ильдар. — Ты прям как баба. — Я и так баба, — напоминает в очередной раз, на слова подобные. — Щас москвичи украдут, — прыскает Радик, за представлением разворачивающимся наблюдая. — И че? Отдадите меня? — глаза закатывает, сигарету в зубах сжимая. — Они тебя сами вернут, — заявляет тот. — Причем с доплатой, — поддерживает Ринтик. — Да ну вас, смешные такие все, а че делать, если реально полезут? — бровями кажись потолок пробивает. — Тоже, что делала когда скорлупа подкатить пыталась, — вспоминает недавнее происшествие Хасанов. — Че за история? — вдруг вопрошает Галиакберов. — Я опять не в курсах, да? — фыркает последний из троицы. — Там рассказывать нечего, — отмахивается та. — Вещайте, давайте, — тоном не терпящим возражений заявляет. И они вещают, хотя, что ещё делать остается? Еве эта ситуация не нравится совершенно, не нравится то, что она в ней слабой выглядела. Ведь, хрен его знает, насколько бы ей нож помог, если бы Ильдар на горизонте не появился, и холодное оружие применить бы пришлось. Как бы громко она не голосила, и как бы в шутку на приятелей не замахивалась, все равно девочкой оставалась. Причем весьма миниатюрной, хрупкой и в сравнении с любым мужчиной слабой. Ей это не импонировало от слова совсем, особенно с учетом, что со стороны приятелей своих она никогда уничижительных комментариев на счет своего пола не слышала. Для них она существует уже по факту, и момент того, что Тёма — баба, никто во внимание не берет. К ней привыкли за десяток лет насколько, что девчушка действительно за свою воспринимается. Ещё с начала движения в восемьдесят втором она за Раджей хвостиком бегала. Прижилась, в последствии. Но несмотря на это даже сейчас определенного статуса не имела. То, что не пацан она и слепому очевидно, на подругу группировки тоже не тянет, ибо считай, что она при делах уже. Вот сука, реально «При делах», в её голове юной этого осознания нет. Хорошо, что ей вопрос подобный не поступит, ибо ответ на него очевидный — да, при делах. Только в её ситуации не при уличных. За кусок асфальта морды она не била никогда, та ей бы и не позволили. Считай, девчонка чем-то средним между медсестрой, бухгалтером и просто подругой была. Хрен знает как этот набор своеобразный назвать, но никто подобным вопросом не задается. Потому она сейчас спокойно сигарету промеж губ сжатую подкуривает к ресторану гостиничному подходя. В «Украине», казалось платить нужно было за все. Даже за то, чтобы сейчас в заведение попасть они официанту на лапу трешку дали. Не сказать, что для них это потеря большая, но все равно неприятно. Зато за эти деньги, по тем временам весьма нескромные, им чудесный столик выделили в закрытом зале. Красиво вокруг, аж мурашки пробирают с непривычки. Потолки высокие и мебель очевидно новая, на западный манер приобретенная, судя по всему для встречи гостей заграничных. Она на диван кожей черной обтянутый прыгает, ноги расправляет и помещение осматривает. Здесь очевидно дорого, другого слова и не подобрать. Чем-то диким девчушка бедноватая в такой обстановке кажется. Впрочем сейчас она выглядит весьма под стать всему окружающему. Официант, которого по неизвестной причине посетители кличут «Гарсоном», улыбается уж слишком натянуто и неестественно, но внимания на это не обращает никто из присутствующих. Тимофеева заказ не скромный в виде котлеты по-киевски делает, о которой раньше лишь в книжках кулинарных читала, добиваясь блинчиками с мясом и салатом каким-то. Товарищи её скромностью тоже не славятся, посему набирают яств каких-то неизвестных с ней наравне. И все хорошо, но только с уст её срывается невольно: — И бутылку красного полу-сладкого! Троица решение девичье поддерживает и вначале уже привычную беленькую заказать хочет. Но гулять на широкую ногу решают, потому на столе в скором времени коньяк не из дешевых появляется. Закуски первыми приносят и она лист салатный, словно кролик жует. Хотя, на деле голодная как собака сидит. Вино в желудок пустой опрокидывает, тепло разливающееся весьма приятно. Из себя даму разбирающуюся в виноградном напитке не строит. Ей хватает того, что в бокале жидкость на вкус приятная и весьма сладкая. Горячее дожидается, с настроем куда более веселым, нежели в коридоре отельном. Атмосфера вокруг приятная, своим шармом пьянящая не меньше вина грузинского, которое прям перед ней открыли, в емкость заливая. Как бокал держать правильно не знает, как и остальные правила этикета. Но с окружающими тут настроениями невольно хочет разобраться слегка, чтобы совсем неотесанной не выглядеть. За женщиной весьма возрастной посматривает, что тоже красное напитком выбрала и руку на бокал ставит, как вышеназванная. Которая наверняка сухарь пьет, какие-то нотки ощущая, а девчушку по её мнению сироп противный в себя вливающую взглядом презрительным одаряет. Их компания на старую столичную интеллигенцию не походит. Повадки деревенщину бедноватую выдают сразу, тут сапоги и пальтишко не помогут. Вещи — лишь пыль в глаза, которая слетает после первого же телодвижения, нарочито вальяжного. Они по правде с этим не согласны, считают, что ни чем не хуже буржуазии возрастной. Элита новоявленная, в московском ресторане восседающая томно, на деле вчерашней казанской шпаной является. А сейчас их статус навряд ли лучше намного. Криминалитет вокруг разрастается, а они словно карикатура из анекдотов про новых русских, впервые до денег добравшихся. И тут не в национальности вопрос, ибо корни татарские повадки быдловатые не перекрывают. Наконец дожидается основное, и вилку в котлету обжаренную вставляет столь быстро, что из неё масло раскаленное брызгает на скатерть белую. Ей до оплошности такой дела нет, слово этикет для неё больше на ругательство новомодное походит. Кусок куриного филе, сухарями покрытого в рот засовывает, явно с размером переборщив. Ибо внешне сейчас на хомяка к зиме готовящегося походит куда больше, чем на леди из института благородных девиц. Глотком нескромным мясо полирует, во рту полощет едва. К папиросам забугорным тянется, откидываясь на диванчик. Из-за платья движения куда более скованные, привычно ноги в боки раскинуть не выходит. Почти под местную косит, ногу на ногу закидывая, слишком по девичьи, необычно. Но сигарету сжимает по-старому и так же зажигалкой возле кончика чиркает, слегка нос теплом обдавая. Затягивается нарочито долго, для томности какой-то мнимой. Ну, и для того, чтобы потом демонстративно выдохнуть густой клуб дыма сизого, словно её для постера иностранного сфотографируют сейчас. Их идиллию, почти семейную, почти домашнюю и почти не вычурную нарушает парочка неизвестных. Они Фархутдинову с Галиакберовым руки тянут, а те их пожимают на удивление. Хасанов с Тимофеевой переглядываются недвусмысленно, но девчонка молчит. Сигарету сильнее промеж пальцев сжимает и вальяжно винцо отпивает, пока приятель её все же привстает. В разговор вникать не хочет, слышит лишь то, что рядом сидевший при рукопожатии представляется, произнося: «Мотор, Хади Такташ, Казань». И все бы просто чудно было, если бы на неё внимание не обратили, а Радик одними только глазами не начал бы указывать, что та так же представиться должна. — А это, что у вас за красота, пацаны? — возглашает московский. Она прямо как в воду глядела. Все же ухмылку пронзительную на лице сохраняя, она привстает и руку тянет. Вначале думала левую продемонстрировать, забавы ради, но все же на хамство открытое не перешла. — Тёма, Хади Такташ, Татарская АССР, город Казань, — выдает, словно несколько раз на дню подобное произносит. — И кто же ты, Тёмочка? — усмехается тот. У девчонки от обращения столь слащавого и уменьшительно ласкательного глаза закатываются до такой степени, что зрачков не видно вовсе становится. Выдавливает из себя улыбку, паскудную, ещё более натянутую нежели у официанта, бегающего где-то рядом, и скорее оскал напоминающую. — Финансист по факту, медсестра по ситуации, — прыскает спустя секунд шесть активных размышлений. — Я как раз заболел слегка, осмотришь? — заявляет второй представитель столичных. Раджа уже дергается в сторону партнера, девчонку за спиной скрывая, а она только ухмыляется сильней, произнося: — Приемные часы закончились, — руку демонстративно отряхивает, выдавая фразу данную почти сразу. — Жаль, — хмыкает тот. Та лишь вновь глаза закатывает, на диванчик возвращаясь. Затягивается и взглядом презрительным пару в сторону отходящую сверлит. Блинчик режет, так, что скрип металла о стекло и на другой стороне зала слышат. Разозлили, суки. Не привыкла она к такому похабному обращению в свою сторону. С ней так нельзя, и это знают все. Знают правда только в Казани, москвичам до её неприкосновенности дела нет, так же как и девчонке до элементарных правил этикета. Она тесто с мясом прожевывает тщательно, словно всю агрессию в действие будничное вкладывает. Дома уже бы устроила им «Доброе утро», или точнее вечер, но тут не в этом суть. В гостях наглости такой позволить себе не может. — Мудака два, блять, — прыскает невольно. Причем самое ироничное, что высказывает возмущение свое таким же мудакам. Только они мудаки для других, а не для неё, а до других ей как обычно дела нет. — Не кипятись, отвалились уже, — успокаивает Ильдар, но понимая, что ей сего мало, добавляет: — Если полезут, то я им все популярно объясню, не ссы. И она не ссыт, уверена в том, что объяснит, и в обиду не даст, никто из рядом сидящих. Впервые за долгое время не ошибается. Раздражение сходит потихоньку, оставляя лишь приятную пьяную расслабленность, которая улыбкой едва заметной выражается. Хорошо, по-настоящему хорошо. Ей все окружающее нравиться, страшно не хочется этот карикатурно богатый мир покидать. Все настолько вычурное и ей неподходящее, что от этого только притягивает ещё больше. Сейчас она не думает ни о Валере, который наверняка в приступе злости неконтролируемой к ней домой поперся. Но увидел лишь окна темные. Ни о деде, который навряд ли домой в её отсутствие вернулся. Даже про подругу, перед которой извиниться стоит не вспоминает. Все слишком невозможно и дико, но до одури приятно. Страшно, что это все сном окажется, и она достаточно подпитая, вновь себя аккуратно за руку щипает. Больно. Снова боль приятная.