Я надеюсь, что ты убьёшь меня

Северус Снейп старался изо всех сил. Ну, на самом деле это было не совсем так, да? Четверо на одного никогда не были "справедливостью", особенно по отношению к первокурснику, который хоть раз в жизни хотел быть в безопасности. Хотя для Северуса это не сильно отличалось от самозащиты от взрослого мужчины. Но было слишком много различий, чтобы он был готов. Например, у пьяного взрослого в возрасте чуть за сорок реакция была намного медленнее, чем у группы из четырех мальчиков-подростков. И мальчики со временем становились только изобретательнее, пока Северус не стал подпрыгивать при каждом звуке, вздрагивать при каждом движении. Одним краем глаза он видел своего отца, а другим – Джеймса Поттера. На втором курсе он стал дёрганым. К третьему похудел, под глазами образовались мешки. Он был измождённым и тощим, и он начал становиться жестоким. Северус никогда не был жестоким и опасным, несмотря на то, что знал больше, чем должен знать любой тринадцатилетний ребёнок. Вскоре он начал огрызаться на всех, кроме Лили, стискивать зубы, чтобы сдерживать самые грубые оскорбления, и замышлять месть, которая становилась только жёстче пока он продолжал думать. Северус Снейп старался изо всех сил. Чего люди, похоже, не понимали, так это того, что это означало. Северус прошёл через ужасные вещи и отбивался, как мог. Но если ты не нравился мародёрам, то ты не нравился никому. Если ты не был чистокровным, ты был простым прислужником для слизеринцев. Едва ли было справедливо, что весь мир буквально был против Северуса. Он не получал помощи от профессоров, которые отмахивались от этого, будто это обычное общение со сверстниками. МакГоннагал была единственной, кто проявил к нему доброту за все эти годы, не считая Лили. О, и кто бы не полюбил Лили? В конце концов, она была его спасительницей. Он любил её всем существом, а кто бы не любил? Лили Эванс была прекрасна. У неё была светлая, покрытая веснушками кожа, которая была не совсем бледной, но и не совсем смуглой, и длинные рыжие волосы, точно такого же цвета, как огонь в прохладные осенние месяцы. Её улыбка освещала комнату и привлекала внимание, острая в уголках, но мягкая в морщинках вокруг её глаз, которые были самого ослепительного оттенка зеленого, со светло-коричневыми крапинками. Они провели много ночей под старым вязом на берегу дурно пахнущего озера, где Лили умоляла рассказать, откуда у Северуса синяки, пока её нежные руки вплетали цветы в его волосы. В Коукворте цветы всегда увядали, но никогда Лили. Она была самым драгоценным цветком во всей Британии, Северус знал это. И змея всегда защищает сад. Но Лили не принадлежит ему и никогда не принадлежала. Возможно, когда-то он хотел её, но кто бы не хотел? Она была единственной, кто когда-либо заботился о нём, и он был бы дураком, если бы не захотел быть с ней из-за этого. В целом, он не хотел Лили. Он не чувствовал вожделения к ней и не представлял себе его совместное с ней будущее, по крайней мере, не такое, в котором она была бы босоногой и беременной. Он просто хотел её, самым простым, самым отчаянным образом. Он хотел, чтобы она осталась с ним, как никто другой. Когда он представлял, что она обнимала его, что его баюкали, как ребёнка, когда они смотрели вверх и смеялись над созвездиями, которые им удавалось находить. Мысли о том, чтобы поцеловать её, вызывали в его уме только самые невинные образы: нежные поцелуи в щёку и в лоб, от которых его глаза закрывались, а мышцы расслаблялись. Северус хотел Лили самым простым, самым человечным способом из всех. Он хотел, чтобы его любили. Не то чтобы он не хотел, чтобы она была с кем-то, но Джеймс Поттер не заслуживал кого-то, кто был таким милым и добрым. Северус был более чем счастлив поделиться, потому что любовь, как он узнал от Лили, не является ограниченным ресурсом. Он всегда ревновал и немного злился, но только потому, что имел склонность скучать по единственному человеку, которому было не все равно. На четвёртом курсе Северус посылал проклятия в адрес собственной тени. Он нырял за углы и смотрел в пол так злобно, что сам Хогвартс иногда вздрагивал, когда он хмурился. К пятому курсу он был ничем не лучше загнанного в угол животного, со скрежещущими зубами и сердитыми глазами. Он был настолько безжалостен, что отпугнул своего единственного друга и наказал себя за это. Сначала на его бёдрах появилось всего несколько лёгких и едва заметных отметин, но этого было недостаточно. Их стало больше. Это были зияющие, глубокие раны, которые кровоточили так сильно, что ему пришлось отчищать простыни и сшивать магией, не подходящей для таких случаев. И, в конце концов, вся магия зависела от намерения. Северус хотел ранить, страдать так сильно, что его магия не могла исцелить его. Вскоре он улыбался каждый раз, когда нож вонзалался в его кожу. Это давало ему чувство плотского облегчения, удовольствия, более сильное, чем он когда-либо испытывал. Это была зависимость, горячая и зудящая под кожей, который приходил, только когда у него кружилась голова и он был перепачкан собственной кровью. Даже мастурбация не приносила ему такого удовольствия, как раны, как кровь. Однажды он попробовал её на вкус. Горячая и горькая, но сладкая на кончике языка. От этого вкуса у него заболели зубы и скрутило желудок, и он резко отстранился, очистив участок своей кожи так тщательно, что мог разглядеть каждую жировую клеточку и кусочек ткани на своей руке. Он ничего не мог поделать с тем, что у него потекли слюнки. Это было настолько прекрасно, что Северус даже не знал, что так бывает. Во второй раз он немного поколебался, прежде чем слизать, гораздо более жадно, все капли языком. Он позволил вкусу осесть и остаться, прежде чем снова облизнуть порез. Ощущая каждое место, где кровь насыпилась в попытке свернуться, и более сладкий и свежий её вкус из глубоких ран. Его зубы задели рану лишь единожды, и тогда он закричал от боли, жгучая агония пронзила его руку, сквозь нежную плоть, которая была слишком чувствительной, чтобы находиться без кожи. Слезы обильно покатились по его щекам, и он всхлипнул, прежде чем сделать это снова. Так он был должным образом наказан, и удовольствие захлестнуло его, когда кровь, горячая и свежая, потекла ему на язык. Никогда в жизни ему не было так тяжело, как тогда, когда он истекал кровью и рыдал. Он знал, что болен, но он уже прошёл через столько всего, что его мозг превратил это в единственное, что помогало ему выживать. Мазохизм. Мальчик, который самым примитивным образом жаждал власти и крови. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что ему нужен кто-то могущественный, кто причинил бы ему боль, защитил и держал его. Он был хитёр и мрачен, но не хотел этой силы для себя, он хотел Хозяина. Возможно, именно это в первую очередь заинтриговало его в Волдеморте. Возможно, именно это заставляло Северуса становиться на колени у ног Люциуса и умолять взять его член себе в рот всякий раз, когда старший мальчик называл его жалкой маленькой грязнокровкой. Возможно, именно из-за этого он начал намерено разыскивать Поттера и его банду грязных вредителей. Их стычек стало больше, а он становился более грубым в своих оскорблениях и агрессивнее в своих проклятиях. Потому что тогда Поттер доставал свою палочку и причинял Северусу боль новыми способами, о которых слизеринец даже не думал. Тогда Блэк так злился, что отказывался от своей палочки и пускал в ход кулаки. Северус помнил, как Блэк ударил его ногой в лицо с такой силой, что сломал ему его крючковатый нос. Он помнил, как нетерпеливо высунул язык, чтобы лакать кровь, попробовав жидкость на вкус и почувствовав травму на своём лице. Это был первый раз, когда он посмотрел на Блэка с вожделением. После этого он ещё больше оскорблять Блэка, загоняя его в угол и изливая самые грязные, жестокие вещи, какие он только мог придумать. – Полукровка, – усмехался он, и у него на лице появлялся новый синяк. – Пидор, – усмехался он, и ему сломали ребро так, что он закричал, когда попытался вдохнуть. Это был первый раз, когда он по-настоящему хотел кого-то. О, чёрт, он хотел Сириуса Блэка. Он хотел, чтобы этот мальчик заставил его кровоточить и сделал с ним всё, что захотел бы. Он хотел, чтобы его оскорбляли и использовали и любили так сильно, что это оставило бы отпечатки на его костях. Потому что это и была любовь, не так ли? Жестокая и острая, вонзающая зубы и разрывающая его всего на куски. Это было бы всем, что он когда-либо знал. Следами ремня на спине и безжизненными глазами, проклятиями и порчами, брошенными в его сторону за то, что он существовал. Человеческий мозг – ужасная, но умная маленькая штучка, способная легко искажать абсолютно всё, только для того, чтобы выжить. Возможно, именно поэтому Северус повиновался, когда Блэк потащил его в Визжащую хижину в ночь полнолуния, когда он уже знал, кто такой Люпин. Обещание побоев, отчаянное желание этого освобождения, которое стало труднее получить с тех пор, как Блэк начал ломать ему кости. Северус почувствовал не ужас, когда столкнулся лицом к лицу с рычащим, голодным оборотнем. Это было чистое восхищение. Он не смог удержаться от желания дотянуться до оскаленных зубов Ремуса, наслаждаясь слишком знакомым выражением жажды крови в пожелтевших глазах волка. Северус видел это выражение в зеркале каждый день. Ремус Люпин был прекрасен. Это был факт жизни. Ремус Люпин был красивым. Его покрытое шрамами лицо и тело заставляли Северуса дрожать от возбуждения. Он хотел провести языком по каждой из этих отметин, чтобы посмотреть, какие звуки издаст Люпин. Он хотел посмотреть, как этот нежный мальчик кончит, когда его член настолько глубоко войдет в рот Северуса, что тот едва сможет сдерживать рвоту. Люпин делал всё с нарочитой мягкостью, как будто пытался загладить вину за то чудовищное существо, которым он был. Прежде чем взять что-либо в руки, его пальцы щупали эти вещи, они погружались в обложки книг, прежде чем открыть их почти чувственным способом. Этот острый и любопытный взгляд в глазах Ремуса всякий раз, когда он чуял кровь или слышал крик боли, как у хищника, ищущего свою жертву, прежде чем его быстро охватывало чувство вины. Северус хотел запустить свои пальцы в эти мягкие, золотисто-коричневого цвета локоны и тянуть их до того, пока Люпин не ударит его. Он хотел, чтобы волк впился зубами в его плоть и ощутил его вкус. Столкнувшись с этим гигантским зверем, которого Люпин держал в тайне, эти чувства только усилились. Он хотел, чтобы волк разорвал его на куски, съел или использовал, чтобы, наконец, дал Северусу повод продолжать свое жалкое существование. Рука Северуса потянулась к нему, прежде чем он смог остановить её. Плотское влечение наполнило его, когда зверь зарычал и склонился над ним, пуская слюни и глядя на Северуса, как на добычу. – Сделай это. – Прошептал он, часто и тяжело дыша, глядя на зверя со смесью похоти и ужаса в своих обсидиановых глазах. – Ремус, сделай это. Боже, просто сделай это, разорви меня, укуси меня. Я дам тебе всё, что ты захочешь от меня. Моя плоть, моё тело — пожалуйста. Люпин фыркает, но оборотень колеблется, наклоняет голову и прижимается мокрым носом к шее Северуса. Низкое рычание прорывается сквозь зверя, заставляя Северуса вздрогнуть и напрячься в штанах. Он скулит и обнажает шею перед монстром, готовый к смерти и волнующей боли, которые определят его конец. Зверь кусает Северуса за шею, предупреждая. Укус недостаточно силён, чтобы порвать кожу, это скорее щипок, угроза того, что произойдет, если он ослушается. Северус сдерживает стон и замирает совершенно неподвижно, чувствуя, как большой горячий язык скользит по его коже, прямо на горле. Он болезненно возбуждается при мысли о том, что эти огромные клыки вонзаются в его нежную шею, вгрызаясь в него, как в еду. Один укус, и Северус истечет кровью за считанные секунды. Пятнадцать секунд, если порез будет достаточно большим, может быть, минута, если он будет в состоянии правильно надавить на рану. Достаточно долго, чтобы понять, что происходит. Достаточно долго, чтобы почувствовать, как его разрывают на части. – Чего ты хочешь от меня, зверь? – Он шепчет, задыхаясь и умоляя. Люпин рычит и внезапно становится голодным. Северус видит едва заметный намёк на осознание в глазах зверя, малейший намёк на то, что он помнит, кто такой Северус, что он всё ещё человек. Это быстро затмевает голод, пик его звериной формы. Оборотень срывает одежду Северуса, попутно разрывая его фарфоровую кожу. Когда медленные струйки крови стекают по животу Северуса, мальчик стонет, а его глаза закатываются от удовольствия. Удовольствие только растёт, когда Люпин облизывает раны, жадно слизывая каждую каплю крови и болезненно проводя языком по каждому следу от когтей. Северуса в одно мгновение переворачивает на живот, сила выбивает из него воздух и кружит голову. Только тогда он собирает кучу изодранной одежды, из которых делает гнездо оборотня. Это вызывает неудовольствие Северуса. Если бы Люпин принадлежал ему, у него были бы лучшие одеяла и тёплая комната, у него было бы гнездо, сделанное только из лучших материалов. Ему поклонялись бы как зверю, настолько прекрасному, насколько он того заслуживал. Мальчик отрывается от своих мыслей только тогда, когда его бёдра с силой дергают вверх, когти впиваются в его плоть и удерживают его так, что он не может сдвинуться ни на дюйм без агонии. Он кричит, но его член никогда не был твёрже за всю его недолгую жизнь. Этот шершавый язык ласкает отверстие Северуса, прежде чем настойчиво проникнуть внутрь. Прошло совсем немного времени, прежде чем он начал беспомощно извивается и задыхается от мучительного удовольствия. Каждый раз, когда он дёргал бедрами, эти острые когти впивались ему в бока и проливали ещё больше крови. Это ужасно. Это больно. Это рай. – Блять… ещё! Ещё, ты... ты чёртово отродье, ещё! Нгх... – шипит Северус, прижимаясь бедрами ко рту оборотня, не заботясь об опасности, которую это для него представляет. Он оглядывается как раз вовремя, чтобы увидеть, как член чудовища – откровенно огромный – выскальзывает из препуциальный мешка. Он красный и ребристый, сужающийся и расширяющийся в толстый узел у основания, который определенно больше кулака Северуса. Его разорвут на части, и эта мысль будоражит сверх всякой рациональной логики, оставшейся в разбитом сознании Северуса. Он запоздало шепчет себе под нос несколько заклинаний, чтобы смазаться, трюк, которому он научился, когда начал трахаться. До этого в него вонзили множество секс-игрушек, ослабляя боль и повреждения ровно настолько, чтобы он не страдал слишком ужасно. Он ещё не был полностью безумен. Оборотень, кажется, сильно оскорблен этим, рычит, когда возникает новый запах. Он воет и ещё глубже вонзает когти, прежде чем его огромный волчий член врезается в Северуса до самого узла. Северус кричит, и его тело сотрясается от рыданий, когда жгучая растяжка прорывается сквозь его внутренности. Это настолько же мучительно, насколько и идеально. Северус уверен, что его разорвут пополам, оставят заполненным и используемым, практически вывернут наизнанку. Он снова кричит, когда зверь начинает двигаться, врезаясь в его плотное тело с силой и размерами, которые губят Северуса. Ремус тяжело дышит и пускает слюни, один коготь впился Северусу в бедра, а другой вонзился в его плечо. Оставляя новые отметины, которые Северус будет лелеять и терзать, пока от них не останутся постоянные шрамы. Он никогда не чувствовал себя таким удовлетворенным. Простата Северуса абсолютно раздавлена толстым стволом, заполняющим его, заставляя слизеринца дрожать и кричать при каждом толчке. Член входит в него и выходит из него яростно, по-звериному и беспощадно. В животе Северуса появляется выпуклость от проникновения внутрь, которая видна при каждом толчке. Недостаточно большая, чтобы нанести по-настоящему вред, но по-настоящему болезненная в тонком животе Северуса. Северус отчаянно стонет и всхлипывает, его ногти царапают пол, а бедра в отчаянии откидываются назад. Воздух наполняет запах крови и секса, от силы сжатия когтей на теле Северуса вновь открываются порезы, его края разрываются от сильных толчков. Не требуется много времени, чтобы мозг Северуса пришёл в совершенное, беспомощное оцепенение. Пока он не превращается в слюнявое месиво, которое нетерпеливо прижимается дрожащими бедрами к члену в своей заднице. Как идеальный маленький развратник, он ни секунды не сопротивляется. Боль настолько невыносима, что вскоре парень жестко кончает, его мышцы крепко сжимаются вокруг огромного члена внутри него, когда он сокращается в спазмах. Его оргазм заканчивается криком, и он почти безвольно падает, когти зверя - единственное, что удерживает его полубессознательное тело. Его лицо и плечи вжаты в землю, руки за головой, а задница приподнята, как у настоящей сучки. Люпин вздрагивает и воет, его бедра настойчиво двигаются вперёд, пока... ХЛОП. Гигантский узел врезается в Северуса и заставляет его кричать, все его тело содрогается в агонии, начиная опухать. Всё, что он может делать, это слабо корчиться и издавать сдавленные звуки. Из его приоткрытого рта течет слюна, в покрасневших глазах стоят слезы. Он весь в рубцах и порезах, сочящийся кровью. Лужица спермы собралась под его членом, когда он снова болезненно затвердел. Северус хнычет от боли, когда узел врезается в него, огромное количество горячей спермы вливается в тело, которое было слишком маленьким, чтобы принять её. Его желудок немного раздувается, когда его органы смещаются, освобождая место для жидкости. Задыхаясь и хныча, Северус позволяет своему слабому телу рухнуть, поскольку оборотень остается запертым внутри него, доверяя зверю удерживать его в вертикальном положении. Люпин наклоняет свою большую морду и фыркает, слизывая слезы и кровь с лица Северуса. Окровавленный мальчик почувствовал царапину на лице, там, где его лизал волк, вероятно, из-за того, что его с такой силой прижали лицом к деревянным доскам пола. – Ты оттрахал... меня... как... как суку, – хнычет Северус, его глаза закрыты, и из него снова вырывается сдавленный звук. – Блять... спасибо – выдыхает он, хотя монстр ни в малейшей степени не может его понять. Он чувствует себя совершенным и полезным, насаженный вот так на член волка, держа его огромный узел внутри себя. Наконец, наконец, он чувствует себя полезным, каким он не может быть с его академическими достиженими. Он чувствует себя беспомощным и разбитым, он чувствует себя потрясающе. Мальчик позволяет своему телу расслабиться, впервые за много лет его мышцы расслабляются. Его глаза закрываются, дыхание успокаивается, и на этот раз он не чувствует, что отчаянно цепляется за тонущий спасательный плот, дрейфующий посреди океана. Невредимая щека Северуса прижата к полу, его единственный глаз открыт ровно настолько, чтобы наблюдать за неуклюжим чудовищем, которое его насиловало. Его долговязое тело дрожит, но оно расслаблено. Он спокоен, несмотря на горячую и свежую кровь, которая сочится из-за обилия ран на его теле. Впервые за несколько очень долгих месяцев Северус улыбается. Улыбка маленькая и слабая, каждые несколько секунд искажающаяся гримасой боли. Но это улыбка, потому что Северусу никогда в жизни не было так хорошо. Вот каково это – быть любимым, да? Северус слишком шокирован, чтобы по-настоящему почувствовать, как спадает опухоль узла, но он всхлипывает, когда волк вырывается. – Нет, – выдыхает он, в панике хватаясь за пустоту, которую чувствует внутри. Он пуст. Опустошён. Бесполезен. Он уверен, что его снова бросили. Он не нужен даже монстру. Северус всхлипывает и плачет, но не потому, что его задница распухла и кровоточит, не из-за разрыва на его плоти или спермы, стекающей по его бёдрам. Он рыдает, потому что боль прекратилась. Он снова может думать. Северус не хочет думать, он хочет, чтобы его разрывали на части и использовали, он хочет чувствовать до немоты. Отчаяние разрывает его грудь, заставляя чувствовать стеснение и боль. – Нет, нет, нет! Пожалуйста. Блять, пожалуйста! Я умоляю тебя, не делай этого. – всхлипывает он, слова, которые, возможно, следовало сказать намного раньше, задолго до того, как существо вонзило свой слишком большой член в слишком маленькое тело Северуса. Люпин рычит и обнюхивает гладкие волосы Северуса, впивается губами в тощую шею мальчика, едва угрожая зубами. Это успокаивает. Это утешает, потому что означает, что Люпин не уходит. Оборотень выпускает змею, когда Северус пытается пошевелиться. Северус немедленно замирает, ужас и облегчение наполняют его тело. Он может быть покорным. Он способен на это. Северус был хорош в подчинении. Зверь снова рычит, и Северус дрожит, его разум приходит в замешательство, когда он понимает, что Люпин всё ещё может съесть его. Эта мысль столь же возбуждает, сколь и ужасает. Северус издает сдавленный скулящий звук и слабо переворачивается, подставляя волку живот и горло. От него разит страхом и похотью, всем, чего волк когда-либо желал в своей паре. И Лунатик хочет этого. Он хочет брать и требовать всеми способами. Он хочет сохранить это маленькое человеческое существо, эту не-волчью сучку. Монстр хочет, чтобы Северус принадлежал ему, и он намерен забрать его. Ремус – это затишье, в то время как Лунатик – это буря, готовая посеять хаос. Северус – всего лишь жертва на этом пути, и он совершенно не возражает. Северус вздрагивает и стонет, когда зверь снова рычит ему в лицо, его твёрдый член упирается в пупок и обильно сочится. Несмотря на всю свою неразумность, волку всё же удается понять, что он доставляет удовольствие своему партнёру. Северус содрогается в судорогах, когда большой язык скользит по всей его длине, он всё ещё чувствительный и отчаянный. Он издает болезненный стон горлом, до сих пор хриплым от крика. Это, конечно, только подстрикает зверя. Влажная и горячая мордочка окружает член Северуса, и его язык безжалостно проводит по его длине. Северус кончает, когда чувствует малейшее прикосновение этих чудовищных зубов к своему члену, и зверь впитывает все до последней капли. Рыдая от чистого ощущения, Северус борется с собой, чтобы не брыкаться, желая угодить своему новому хозяину. Он должен оставаться неподвижным и быть вознагражденным новыми мучениями. Когти впиваются ему в плечи, но у него уже нет сил кричать, поэтому он просто издает сдавленный звук и охотно отстраняется. Всё тело Северуса пронзает такая всепоглощающая боль, какой он никогда раньше не испытывал. Он никогда в жизни не чувствовал себя так потрясающе, и он так устал, что не смог бы подняться снова, даже если бы попытался, но волк уже снова обнюхивал его зияющую задницу. К сильному разочарованию Северуса, Ремус сжалился над ним. Чудовище дочиста вылизывает Северуса, затем подталкивает его, пока он не тащит свое изуродованное тело к гнезду из тряпья, сворачиваясь калачиком, как плачущий ребёнок. Северус рыдает, тяжело и болезненно. Он хотел этого, он любит боль, но это вредит ему. Это так больно, и никто никогда не сделает это лучше для него. Его внутренности были разодраны на части, кожа разорвана в клочья, горло сорвалось. Он снова собрал бы себя по кусочкам, как делал всегда, сохранил бы каждый шрам и научился извлекать воспоминания, чтобы снова смотреть. Чтобы он никогда не забыл. Северус теряет сознание прежде, чем понимает, что его вырубило. Ему снятся ошейники и плети. Кошмары о скрежещущих зубах и рвущих когтях становятся эротическими только из-за извращенного мазохизма его собственного сломленного разума. За ночь его ещё дважды будили когти и настойчивое обнюхивание. К тому времени, как волк удовлетворил свою похоть и взошло солнце, Северус окровавлен до такой степени, что едва может двигаться, а его член безжалостно ноет и твердеет. Крик немного выводит его из оцепенения, когда он пытается понять, откуда он исходит. Кричит не он. Его горло слишком повреждено, слишком саднит, чтобы издавать что-то большее, чем слабый скулящий звук. Он не кричит. Правда? Дрожа, Северус поднимает дрожащую руку, чтобы дотронуться до рта, и хмурится. Он не кричит, его рот распух и закрыт, челюсть слишком разбита, чтобы двигаться. Со стоном агонии он смотрит на Ремуса. Спина Ремуса выгибается дугой, кости с громким хрустом возвращаются на место, мышцы разрываются и срастаются в одно мгновение. Слезы скопились в этих великолепных золотистых глазах, стекая по яростно-красной коже лица мальчика-волка, когда он визжит. Северус не может не находить его красивым, даже когда его уменьшающиеся когти впиваются в его собственные ладони. Слизеринец хочет выпить своей крови, что он и делает. Он заслужил награду после той ночи, не так ли? Разве это не было просто угощением? Северус стонет от боли, подползая ближе и обнимая другого. В глазах Ремуса вспыхивают ужас и осознание, но он с криком боли цепляется за Северуса. Окровавленный мальчик берет руку Ремуса в свою и прижимается ртом к его ладони, облизывая глубокие серповидные раны и пробуя горькую кровь. Вкус у неё был не такой, как у его собственной. Более кислый, более горячий на ощупь, когда он просачивался на язык, вызывая привыкание по вкусу. Он мог бы объедаться этим всю оставшуюся жизнь и быть сытым. – Снейп.. Ты не должен быть здесь... ты... ты в порядке? – Ремус хрипит, его другая окровавленная ладонь поднимается, чтобы обеспокоенно коснуться Северуса. Разве Ремус не был бы просто идеальным хозяином? Заботится о подчиненных, даже несмотря на боль его собственной трансформации. Заботится о чём-то, о ком-то, кто меньше его, из чистой доброты, но способен на такую жестокость. Северус хватает другую руку и тоже лижет эту ладонь, заставляя Ремуса вздрогнуть. Волчья похоть снова затуманивает глаза Ремуса, желание доминировать и жестоко обращаться всё ещё прячется там, под поверхностью. Мерзкий мальчишка издает резкий рык, от которого Северус отшатывается и послушно распластывается. В конце концов, он быстро учится. Ремус моргает и приходит в себя, выглядя почти болезненно обеспокоенным. Северус хочет спрятаться. Какой от него был бы прок, если бы Ремус тоже больше не хотел его? Это означало бы возвращение к зельеварению, к насмешкам только для того, чтобы получить удар, который никогда не будет таким приятным, как этот. Ремус внезапно оглядывает его, сдерживая рыдания. Его пальцы задерживаются на каждом следе от когтей, обилии крови и смешанной спермы на дрожащем торсе Северуса. Гриффиндорец делает медленный, прерывистый вдох и смотрит вниз, между ног другого мальчика, слегка касаясь его бёдер, покрытых шрамами и разорванного входа. Прикосновение, каким бы легким оно ни было, заставляет Северуса встрепенуться и заскулить от желания и боли. – О, Северус, что я наделал... я монстр, мне так жаль, мне так, так жаль... – Ремус плачет, не выдерживая и накрывая избитое тело Северуса своим, обнимая сломленного мальчика и баюкая его там. Северус колеблется, прежде чем положить голову на грудь Ремуса (сильную, тёплую, идеальную), слушая бешеный стук сердца. – Северус, мне очень жаль, я буду гнить в Азкабане за это. Я монстр, что я наделал? – Ремус бормочет извинения сквозь всхлипы, баюкая Северуса, как разбитую чайную чашку. Что-то прекрасное и драгоценное, что случайно разбилось. Чувство вины и раскаяния, боль. Выражение этого на лице его Хозяина разбивает сердце Северуса, поэтому он замолкает. – ...Нет... – Ему удается прохрипеть, прижимаясь к оборотню так крепко, как только могли его слабые руки. Сиверус подавляет слёзы, прижимаясь к Ремусу для большего контакта. Он вообще не понимал, почему его обнимают, но прошло очень много времени, и он отчаянно нуждался в этом. – Нет... не оставляй меня. – Северус! Я использовал тебя! Я… я причинил тебе боль, ты истекаешь кровью, – рыдает Ремус, баюкая Северуса дрожащими руками, его прекрасные – теперь зелёные с янтарным оттенком – глаза наполнены слезами. Северусу хотелось слизнуть их. – Я и-и... От этого слова желудок Ремуса переворачивается, а в горле встает комок, сдавливающий голосовые связки: – Я изнасиловал тебя, – шепчет он, выглядя больным. – Нет. – Северус хнычет в ответ, слабо качая головой на груди более крупного мальчика, глядя на легкие царапины там, которые были слишком маленькими для оборотня, но Северус на самом деле не помнил, чтобы их оставлял. Он вообще не помнил, как сопротивлялся, но к третьему разу он уже был не очень сознателен. Ремус прижимается крепче, заставляя Северуса охнуть от боли и тут же высвободиться. Он скулит от внезапной потери контакта, и его тело вздрагивает, когда он слабо падает на Ремуса, будучи слишком больным, чтобы двигаться. – Ты не можешь так говорить… Посмотри, что я с тобой сделал! – Мальчик-волк кричит, и Северус повинуется, не задумываясь, хотя это и не настоящая команда. Северус смотрит вниз на свое избитое, окровавленное тело, и его ослабевающая эрекция снова твердеет. Он весь в крови и кончает, покрытый синяками и следами когтей, сгорающий от боли при каждом движении. Он вздрагивает от этого зрелища, затем поднимает взгляд на Ремуса, склонив голову: – Ты сделаешь ещё что-нибудь? – он спрашивает, и это почти мольба. Но как бы низко Северус Снейп ни пал, он не умолял. Не тогда, когда был в здравом уме. – Какого хуя?! НЕТ! Нет, Северус, тебе не нужно бояться, я никогда... я никогда даже не прикоснусь к тебе снова, я сгнию в Азкабане... я бы предпочёл, чтобы меня усыпили! – Ремус яростно защищается, прикасаясь к щеке Северуса. Прикосновение сейчас слишком лёгкое, слишком нежное. Я бы предпочел, чтобы меня усыпили Северус разражается слезами. Ремус скорее умер бы, чем прикоснулся к нему снова, и одна только мысль об этом была больнее любой вещи в этом мире. Я бы предпочел, чтобы меня усыпили Северус плачет от разбитого сердца и боли, слабо вырываясь из тёплых рук Ремуса. Тёплые руки, которые предназначались не ему. Тёплые руки, которые были слишком любящими, чтобы когда-либо принадлежать Северусу Снейпу. Грязному маленькому полукровке, уродливому фрику, которым он был. Почему он хоть на мгновение понадеялся, что заслуживает того, чего хочет? Ремус притягивает холодную ткань, чтобы промокнуть раны мальчика, думая, что крики Северуса были от боли и страха, а не от горя из-за того, что его снова бросили. О, недопонимание было ужасной агонией, которую, казалось, никто никогда не мог преодолеть. Два мальчика, которые медленно перерастали в ненависть к самим себе, и всё из-за одной ночи. Одного недоразумения. Свеча, которая горела с обоих концов, пока пламя не поглотило друг друга. Они были созданы друг для друга. Один был создан, чтобы обнимать и причинять боль, другой – брать и отдавать. Они вечно будут отталкивать друг друга, но этому не суждено было сбыться. Они не пересекались среди звёзд, они были вместе в темноте, так уютно прижавшись друг к другу. Зная, что принадлежат друг другу, но никогда не сумев найти дорогу в объятия друг друга. Они бы никогда не нашли путь к тому, чего хотели. Но на одно яркое мгновение они горели вместе и освещали небо. На мгновение они полюбили друг друга. Они были обречены желать друг друга, но никогда не протягивали руку и не брали её. Таково бремя любви. Северус хотел бы умереть той ночью, Ремус хотел бы никогда не рождаться.