В мерном снегопаде зыблются янтарные полусонные окна. Обычное, ничем не примечательное общежитие окружено хмурыми хрущёвками. Именно там, в единственно горящем на этаже окне — ждёт она. Букет гвоздик рдеет за пазухой, местами помялся, но не замёрз. Широкие угловатые плечи совсем замело, как и последние следы чищенных ещё утром тротуаров.
Мнется и волнуется, будто снова школьник.
Задрал голову наверх, глядя под самую крышу. Последний этаж. Там тепло и уютно, ведь там —
она. А где
она — там и дом, даже если это холодная больничная палата, в которую он попадёт после очередной драки, даже если операционная и обжигающе ледяной стол. Во власти
её ловких тонких рук всегда спокойно, не страшно доверить свою без того
короткую жизнь.
Вдруг ноги подкосились и ушли вперёд, а рыжеватый взлохмаченный затылок гулко встретился со льдом. Сколько раз уворачивался от чужих ударов, а от собственной рассеяности — не смог. Под обманчиво мягким покрывалом снега скрывался гладкий, будто назло полированный лёд. Жгучая боль поползла под волосами, заалела почти ровным пятном.
А ладони
её — точно бархат, прикосновения — сама нежность, глаза — лазурные воды океанов, а волосы — сладкий крем на торте.
В оранжевом свете фонаря безмолвно кружится снег. И несмотря на боль, покой. Здесь и сейчас, в безмятежном моменте предвкушения встречи — покой. Тихо и пушисто заметает, ложится на волосы, ресницы, усы. Ложится и на кровавое пятно, постепенно скрывая произошедшее. Кажется, ложится даже на собственное прошлое, пусть всего на один вечер оставляя всё где-то вдали. Сам не заметил, как суровое лицо расцвело мягкой улыбкой, а в глазах появился огонь. Тот самый, которого давно не хватало.
Вздохнул. Главное — не помялся букет для любимой дамы, а рана заживёт, как заживали все ей предшествующие.
Прикрыл глаза. Совершенно спонтанно рисуются картины счастливого будущего: красивое обручальное колечко на тоненьком пальце, семейный, а главное — честный бизнес, вечерние танцы, букеты цветов по утрам и вкусные завтраки вдвоём, а позже счастливый детский смех, звенящий на всю квартиру. Дышать становится легче, а сердце бьётся чаще.
— Вовочка! Кто тебя так?! — Надрывный женский крик заставил вернуться в реальность. Дёрнулся от неожиданности.
Счастливого, но несбыточного будущего.
— Наташа… — Млеет и тает, как снег по весне, — Никто, успокойся. Упал я. Снова…
Выпустив из рук сверкнувшую зеленью битую стеклотару, упала на колени рядом с его головой и принялась осматривать рану. Тоненькие колготки порвались, цепляясь за всё тот же безжалостный лёд, но это не важно. Дрожащими руками провела по горячим щекам, пристально глядя в глаза.
— Говорю же, упал. — Перешёл на шёпот и попытался встать.
— Лежи. — Приказала, точно отрезала, и в подтверждение своим словам прижала руку к его груди и тут же испугано одёрнула. Под белоснежной ладошкой, под слоем зимней куртки громко хрустнула газета, в которую заботливо завёрнут букет.
— А… Ну, это тебе. — Всё так же блаженно растекаясь по снегу промычал, расстегнул куртку и приподнёс чуть смятые гвоздики.
Улыбнулась, утирая тонкие следы слёз на розовых щеках. Бережно приняла подарок, на краткую секунду прижав к сердцу и отложила в сторону. Посерьёзнела, насколько смогла собраться, и уже хотела перейти к типичному медицинскому опросу. Только, теперь пред ней не просто пациент, коих через её руки проходят десятки и сотни. Она
обязана беречь с двойными усилиями.
— А это зачем? — Наконец заметив битую бутылку, еле слышно спросил.
— А, это… — Очевидно смутилась, но продолжила, — Думала, всё, грохнули тебя, дурачок. Взяла на всякий пожарный, вдруг придётся защищаться, да твою раненую шкуру не оставить на растерзание всякой гопоте.
Воинственно настроенная Наташенька с битой бутылкой в руке — само заглядение. Своенравная, справедливая, честная. Одним словом — мечта.
— Теперь у красавицы есть не только зелёная 'розочка', но и целый букет прекрасных гвоздик… — Неуклюже старается разрядить обстановку, видя, как любимая успела распереживаться.
— Так, голова не кружится?
— Не-а
— Не тошнит?
— Не-а
— В глазах не темнеет?
— Нет, — Мотает головой, не отрывая взгляда, — Как может темнеть, когда предо мной такое яркое солнышко?
Получше запахнула куртку на его шее, скрывая самую искреннюю радость волосами. Подобрала букет, осторожно отряхнула от налипшего на газету снега и встала, заслонив собой свет фонаря.
— Так и будешь здесь лежать или всё-таки пойдём? — Совсем беззлобно и даже кокетливо обратилась к безнадёжно влюблённому. Очевидно, ей полегчало, он здоров.
— Уже бегу, — Пробормотал, отряхиваясь от снега, тяжело встал сначала на одно колено, затем на другое. Конечно, на бег это совсем не тянет.
***
Бинты туго сдавили голову, перекись уже прекратила щипаться. Никакая аптечка так не выручит, если не будут приложены
её руки. С каждым прикосновением, всё нежнее, как прежде, уверено и ловко.
Красный букет разместился на подоконнике по соседству с облезлой геранью, только в менее элитной таре — трехлитровой банке, отдающей в кривую неравномерную голубизну стекла.
Повезло, в комнате никого, кроме них. Такой шанс на столь желанное уединение выпадает нечасто, но, хвала судьбе, этот вечер принадлежит только им. Эта ночь — только им. Этот момент — только им.
Стрелка настенных часов перешла отметку 'полночь', лист календаря был безжалостно сорван. 13.01.1989, пятница — лист повалился на пол, обнажая четырнадцатое число, рдеющее выходным днём на белом фоне.
Шершавые руки бережно гладят бархатные ладони. Мир плывет в его карих глазах и вот призрачным образом на её безымянном уже красуется обручальное колечко. Тлеет мечта, догорает в объятиях.
Здесь адидас — всего лишь торговая марка, лампа — простой светильник, а зима — снегопад за окном и пар изо рта, да морозные узоры на окнах, желтый — цвет закатного солнца, кощей — сказочный персонаж и не более. Здесь нет пацанов, здесь не веет едкими сигаретами и стойким духом перегара. И понятия остались за двойным слоем оконного стекла.
— Ты так меня напугал… — Шепчет, тихонько трогая разбитые губы.
— Прости…
Перед
ней можно просить прощения, можно вставать на колени, обнимая точёные стройные ноги. Здесь и сейчас — можно всё.
Здесь и сейчас он никакой не 'Адидас', просто влюблённый и неуклюжий Вовка.
Ловкие пальцы перебирают отросшие волосы, так нежно и по-прежнему ловко и уверенно. Почти уснул, устроившись на её коленях головой, словно уличный суровый котяра, которого, наконец-то, приютили.
Её тепло — всё, что нужно.
Сжимал бы
её руку, бережно касаясь разбитыми губами, целую вечность.
Оба не проронили ни слова, всё было понятно
и так.
Может, живя мы в другое время, не грозил бы нам день завтрашний кровавою бойней?
Первое, что я хочу сделать для неё — подарить свою фамилию. Наталья Суворова — звучит так прекрасно…
***
Суворов Владимир Кириллович (Адидас)
Зарезан группой лиц утром 14.01.1989 на выходе из общежития ул. Энергетиков 2/3, Казань.
