Красота зрелости

Туман стелется вокруг Цзинъи, заполняя все его поле зрения, и он прощается с надеждой на лёгкую и прохладную ночную охоту. Это странный туман, густой и зернистый, он заглушает звуки пустынного города, его друзей и Цзинь Лина, словно одеяло, наброшенное на голову. — Сычжуй! Какого чёрта, куда вы подевались! — кричит он. Он даже не слышит эха своего голоса, его приглушает туман. — Это бред, не оставляйте меня здесь. Я вас не вижу! Он больше не слышит этого странного стука. Он никак не может проследить за остальными. — Чёрт, — говорит он. Ничего не остается, как выбрать направление и начать идти. Остаётся только надеяться, что путь приведёт либо к его заблудшим друзьям (и Цзинь Лину), либо обратно к городским воротам. Примерно через десять шагов туман начинает уходить из поля зрения, причём достаточно быстро, и он снова удивляется нарисованной бумажной кукольной голове на земле. — Чёрт, — снова говорит он, но на этот раз громче. Это уже четвёртый раз, когда аляповатое лицо улыбается ему с земли и чуть не доводит его до сердечного приступа с тех пор, как они несколько часов назад добрались до этого дурацкого города. Он понимает, что они ходят кругами, но это уже становится смешным. Цзинъи ненавидит это. Это даже не опасно и не захватывающе, просто Цзинь Жулань пытается быть лидером и тормозит их, а чересчур осторожный Сычжуй тормозит их совершенно по-другому, и они ходят кругами и кашляют в тумане, пока какой-то жуткий призрак стучит деревянным бруском или чем-то ещё. Это не та лихая, полная приключений ночная охота, которую он представлял себе, лежа без сна в комнате младших учеников секты Лань и перед восходом луны каждую ночь. Это просто отвратительно. — Чёрт! — говорит он в третий раз, и на этот раз подкрепляет свои слова мощным пинком по голове куклы, лежащей на земле. Голова летит. Он смотрит, как она пролетает сквозь очередную полосу тумана, а затем слышит негромкий стук, словно она ударилась о что-то твёрдое. Затем он слышит голос. Поначалу тот звучит как негромкое ругательство, будто кто-то споткнулся о свои ноги, пытаясь пробраться в Облачные Глубины после комендантского часа, о чём Цзинъи совершенно ничего не знает. Поначалу он думает, что ему это привиделось. Зачем кому-то пытаться пробраться в этот город призраков? Но тут он снова слышит голос, на этот раз громче. — Эй? Есть кто-нибудь? — произносит он. А потом: — Пожалуйста! Помогите! Я ранен! Цзинъи тут же поворачивается и бежит на звук. Это не кто-то из учеников Лань, и не Цзинь Жулань. Может быть, это кто-то из детей Оуян — не Цзычжэнь, он бы узнал голос Цзычжэня — но остальных он не очень хорошо знает. Может, кто-то ещё отделился в тумане? — Я иду! — говорит Цзинъи. — Где ты? Ты меня слышишь? — Пожалуйста, помогите! Я здесь! — говорит голос. — Пожалуйста, я ранен! И слеп! Слеп? Значит, не один из младших учеников Оуян. Цзинъи представляет себе, как бежит на голос сквозь очередной порыв тумана и натыкается на бедного, травмированного жителя деревни — может быть, милого, нежного юношу или благодарного старика. Он спасёт человека и вылечит раны с помощью базовых лекарств, которые должны изучить все ученики Лань, прежде чем им разрешат уходить на охоту (правило 327, — мягко произносит в голове голос Сычжуя). А потом человек будет так благодарен, что разнесёт весть о доблестном культиваторе, который спас его, по всей деревне. Вот на такую ночную охоту он и рассчитывал. Однако, Цзинъи находит не деревенского жителя в скромных лохмотьях — красивого или пожилого. Цзинъи находит другого культиватора — ярко-белый меч, зажатый в одной руке, кровь на лице и повязка на глазах, привалившегося к низкой стене у обочины. — Я здесь, — говорит Цзинъи. — Я здесь. Что случилось? Он приседает перед раненым культиватором. Тот поворачивает лицо в сторону голоса Цзинъи. Может, он и не беспомощный житель деревни, думает Цзинъи, но он красив. — Слава небесам, что вы здесь. Пожалуйста, помогите мне, — снова говорит культиватор. — Вы можете ходить? — спрашивает Цзинъи. — Не уверен, — отвечает культиватор. — Помогите мне подняться, мы должны спрятаться, пока он не вернулся. Цзинъи подставляет свое плечо под руку культиватора. Вместе они, пошатываясь, принимают почти вертикальное положение. — До того, как вернётся кто? — спрашивает Цзинъи, когда культиватор встаёт, опираясь на него. — О, нет, — говорит культиватор. — Я слышу его. Он здесь! Цзинъи поворачивается и сквозь порыв тумана видит вспышку клинка и взмах чёрной мантии. — Давайте, мы можем спрятаться в том доме-гробу, поторопись, — говорит культиватор, ощупывая стену рядом с собой. Цзинъи помогает ему, прихрамывая, пройти через двери. Позади раздаются шаги и низкое булькающее рычание, но он не оборачивается, чтобы посмотреть. Цзинъи захлопывает дверь дома-гроба, а затем прислоняется к внутренней стене. Чёрт. Самая скучная ночная охота в мире только что стала немного интереснее. — Что это было? — спрашивает Цзинъи, когда раненый культиватор, пошатываясь, отходит от него дальше в комнату. Культиватор прислонился к одному из гробов. — Свирепый труп, — говорит он. — Странный. Я охотился за ним. Он тот, кто… тот, кто забрал мои глаза. — Это ужасно, — говорит Цзинъи. На середине фразы голос культиватора стал странным и дрожащим, словно он едва сдерживал свои эмоции. — Да, — соглашается культиватор. — Так и есть. — Почему нет крови? — спрашивает Цзинъи. — Если ваши глаза забрал свирепый труп. — О, — говорит культиватор. — Это было очень давно. Я выслеживал его по всей деревне. И только вчера пришёл за ним сюда. — О, — повторяет Цзинъи. Несколько коротких мгновений они стоят в тишине. Лицо раненого культиватора направлено на Цзинъи, будто он смотрит на него, но, конечно, это невозможно, если у него нет глаз. Кровь на его лице, похоже, течёт в основном изо рта — рассечённая губа, возможно, внутреннее повреждение. Левая рука тоже перевязана, но крови там нет. Цзинъи не видит, где ещё он ранен. — Вам нужно лечение? — спрашивает он. — Где вы ранены? У меня есть кое-какие припасы. — Ах, моя лодыжка. Кажется, перелом или растяжение, — говорит культиватор, показывая Цзинъи левую лодыжку, словно демонстрируя новую пару обуви. Это странно, потому что он опирался на Цзинъи правой стороной. — Хм, — медленно произносит Цзинъи, глядя на явно неповрежденную лодыжку культиватора. — Как вы узнали, что это дом-гроб? Если у вас нет глаз? И тут культиватор смеётся. Сначала это негромкий смех, но он быстро нарастает. Его очаровательный, дружелюбный голос был бы прекрасен, если бы не был таким безумным. Цзинъи поднимает глаза и видит острие опасного меча. — Ну что ж, Лань-гонцзы. Ты меня раскусил, — говорит культиватор. — Отличная работа. Быстрее, чем я ожидал, от такого заносчивого Лань, как ты. Цзинъи никогда в жизни не называли заносчивым. Он не может удержаться от хихиканья, которое вырывается у него изо рта. Это немного истерично, но он ничего не может поделать. Под смех Цзинъи культиватор протягивает руку с повязкой и снимает её с глаз. Затем он тянется дальше, к подбородку, и продолжает тянуть, и… его лицо отрывается. Его лицо отрывается. Цзинъи перестаёт смеяться. Он думает: демон! И он на мгновение искренне испугался. Но лицо, скрывающееся под личиной мужчины, просто… человеческое. И оно, к сожалению, даже красивее, хотя и не так изящно, как то, под которым оно скрывалось. — Что за хуйня? — говорит Цзинъи. — Кто ты вообще такой? Зачем ты это делаешь? — Ты обо мне не слышал, — говорит культиватор. — Меня зовут Чэнмэй. Сегодня ты умрёшь. — Пошёл ты, я тебя не боюсь, — говорит Цзинъи, и тут Чэнмэй снова смеётся; яркий, весёлый звук искреннего веселья. — Не боишься? А следовало бы, — замечает мужчина. — Только подумай, что я мог бы с тобой сделать, оставаясь один на один со мной и этим клинком. — Мои друзья знают, где я. Они придут за мной, — блефует Цзинъи. Его друзья даже не знают, где они, но Чэнмэю это и не нужно знать. — Хорошо. Я на это рассчитываю, — Чэнмэй делает шаг вперёд и острием меча легонько тычет Цзинъи в грудь. — Отойди от двери. Он ведёт Цзинъи на острие меча дальше в тусклый дом-гроб. Оказавшись между Цзинъи и дверью, он жестом показывает Цзинъи на мешочек с цянькунем. — У тебя там меч? Что ещё? — спрашивает он. — Только основные вещи, — отвечает Цзинъи. — И меч. Которым я умею пользоваться. Очень хорошо, мать твою. — Брось его в сторону. Вон туда, — говорит Чэнмэй. Цзинъи смотрит на него, но делает это. — Хорошо, — говорит Чэнмэй. — Знаешь что, ты мне нравишься. Может, я не стану тебя сегодня убивать. — Ты не сможешь убить меня, даже если захочешь. Ты хочешь использовать меня как рычаг давления, верно? Вот почему ты держишь меня здесь, вот почему ты рад, что мои друзья придут, — говорит Цзинъи. — Опять умничаешь, Лань-гонцзы, — говорит Чэнмэй. — Но ты всё равно умрешь. Разве ты не знаешь, что тебя отравили? — и он ухмыляется; это красиво. — Умный, но не настолько. Кровь Цзинъи, очевидно, полная яда, становится холодной. — Туман. — Туман, — соглашается Чэнмэй. — Достаточно медленно, чтобы твои друзья даже не узнали, что ты умираешь, и тогда у меня останется рычаг давления. И, конечно, есть только одно лекарство. Меч в его руке слегка колеблется, словно он настолько поражён собственной сообразительностью, что не может сосредоточиться, чтобы держать его ровно. Его злобная ухмылка становится всё глубже. Цзинъи хочется ударить его прямо в рот, но если тот продолжит говорить, то, уверен, всё равно найдёт какой-нибудь выход из положения. Возможно. В надежде. В конце концов, Сычжуй будет его искать. А Сычжуй достаточно умён, чтобы не поддаться на уловки Чэнмэя. Остаётся только отравиться и ждать, пока Сычжуй и остальные не найдут его. Всё будет хорошо. — Да? Одно лекарство? И что это? — спрашивает Цзинъи. — Это просто, Лань-гонцзы. Ты мне так нравишься, что я даже могу тебе его дать, если ты хорошо попросишь, — говорит Чэнмэй. — Что это? — повторно спрашивает Цзинъи. Ему кажется, что он начинает чувствовать яд в своей крови. Пальцы холодные, а в области золотого ядра ощущается странное покалывание. — Поцелуй того, кто создал яд, — говорит Чэнмэй, а затем поджимает губы и издаёт громкий, влажный звук поцелуя. — Чтоб тебя, ты опять надо мной издеваешься, — говорит Цзинъи. Чэнмэй смеётся. — Нет-нет, правда. Моя слюна — это противоядие. С чего бы мне издеваться над тобой, над таким молодым господином, как ты? Цзинъи хмурится. Он сомневается, но не уверен, что может рискнуть. Единственное преимущество, которое у него есть сейчас — это то, что есть время подождать и что он уверен, что Чэнмэй не убьёт его сразу. Он определённо начинает чувствовать яд: по конечностям разливается скованность, а язык кажется толстым и странным. Он не очень хорошо разбирается в ядах, но не исключено, что здесь замешана слюна. Разве яд змей не вытекает из их пасти, в конце концов? В мире есть и более странные вещи, чем бродячий культиватор, создающий яд из собственной слюны. А этот Чэнмэй хотя бы симпатичный. Имя ему подходит, ведь он очень красив, даже если эта красота проистекает не столько из помощи другим, сколько из выразительных бровей и очаровательной ухмылки. Если Цзинъи придется поцеловать кого-то, чтобы не умереть, то это будет хотя бы Чэнмэй, а не какой-нибудь старик. Или Цзинь Лин. — Хорошо, — говорит он. — Отлично. Иди сюда. — Ух ты, грубиян, — говорит Чэнмэй. Но он опускает меч и делает шаг вперёд. — Разве я не говорил тебе, что нужно просить вежливо? — Как скажешь, — говорит Цзинъи, протискивается в личное пространство Чэнмэя и целует его в губы, прежде чем тот успевает снова поднять меч. Это не совсем хороший поцелуй. Губы Чэнмэя на вкус как кровь, что неудивительно, учитывая, что они все в крови. В этом нет никакого изящества, потому что Цзинъи не дал ему ни времени, ни пространства для изящества. Он грубо целует его, просовывает язык в рот Чэнмэя. Чэнмэй тут же открывается, прикусывая нижнюю губу Цзинъи, но затем уступает ему. С технической точки зрения, это совсем не хорошо. Но когда Чэнмэй начинает дрожать от этого, по позвоночнику Цзинъи пробегают мурашки. Руки Цзинъи поднялись, чтобы ухватиться за отвороты мантии Чэнмэя, и он понял, что теперь чувствует гладкую кожу груди Чэнмэя тыльной стороной костяшек пальцев. Он вздрагивает, словно дыхание Чэнмэя стало рваным, и, хотя его целью было лишь получить достаточное количество слюны Чэнмэя, чтобы противостоять яду, Цзинъи думает про себя: чёрт, у меня это хорошо получается. Он чуть отстраняется и чувствует горячее, влажное дыхание Чэнмэя у себя во рту. И тут он понимает, что дрожь была вызвана не его техникой поцелуя. Потому что заминка в дыхании Чэнмэя — это определённо смех. Цзинъи отталкивает его и смотрит на него, а тихое хихиканье переходит в откровенный смех, когда Чэнмэй вытирает рот. Он снова ухмыляется. Цзинъи становится жарко. — Чёрт, не могу поверить, что ты на это купился, — говорит Чэнмэй. — Ух ты. А ведь это было неплохо. Правда, я серьёзно. Чем кормят детей в секте Лань? У тебя хороший язык. — Да пошёл ты, — говорит Цзинъи. Его голос звучит по-детски и обиженно, даже для него самого. Он не может понять, то ли его лицо потеплело от стыда, то ли от возбуждения, то ли от нового и захватывающего эффекта яда. Этот парень хуже всех. — Прости-прости, малыш, это был хороший поцелуй, правда, — говорит Чэнмэй. — Я хоть отравлен? — возмущённо спрашивает Цзинъи. — Да, конечно. Хочешь настоящее противоядие? Думаю, этого поцелуя было достаточно, чтобы расплатиться, на этот раз по-настоящему, — говорит Чэнмэй. — …отлично, — Цзинъи скрещивает руки на груди. Он жалеет, что не может достать свой меч. Он так хочет сразиться с этим парнем. Чэнмэй выкручивает руку, как уличный мошенник, показывающий фокус, и вдруг в его пальцах оказывается маленький шарик. Он похож на конфету, твёрдый и блестящий. — А это что? — спрашивает Цзинъи. — Настоящее противоядие. Я сам его сделал, — говорит Чэнмэй. — Это единственная оставшаяся доза. Мне тоже приходится принимать его, когда я прохожу сквозь туман. Сейчас там должно быть потише, если твои друзья не дураки. Хочешь? — Блять. Очевидно, да, — Цзинъи не хочет снова доверять ему после той глупой шутки, но выбора у него нет. Чэнмэй улыбается с неподдельным восторгом. — Тогда иди и возьми, — говорит он и засовывает в рот маленький шарик. — Пошёл нахуй, честное слово, — говорит Цзинъи, но тянется вперёд и снова целует Чэнмэя. На этот раз он делает это с размахом. Он начинает с закрытого рта, прижимаясь к губам Чэнмэя, а затем проводит языком по нижней губе. Он осторожно покусывает его, чтобы заставить Чэнмэя открыться, а не просто проникает внутрь. Рот Чэнмэя тёплый и мягкий, на этот раз более нежный. Цзинъи лижет его ровно настолько, чтобы коснуться конфеты с противоядием. Она сладкая и травяная, и даже просто её вкус заставляет Цзинъи чувствовать себя лучше, яснее и сосредоточеннее на ощущениях вокруг. Он наклоняет голову, чтобы лучше видеть, и просовывает язык в рот Чэнмэя, на этот раз чуть сильнее, и тянется одной рукой вверх, чтобы обхватить лицо Чэнмэя. От этого Чэнмэй слегка стонет, и это нельзя принять за смех. Цзинъи втягивает часть конфеты в рот, разгрызая, а затем, нежно сжав губы, отстраняется. Когда Цзинъи открывает глаза, он видит, что глаза Чэнмэя всё ещё закрыты, ресницы темнеют на светлой коже. Он следит за губами Цзинъи с закрытыми глазами, словно не в силах прервать поцелуй. Это самое горячее, что Цзинъи когда-либо испытывал. Всё его лицо пылает от жара, и он понимает, что должен покраснеть. А ещё он ужасно, постыдно твёрд. Когда глаза Чэнмэя открываются, ухмылка исчезает с его лица. Он тоже краснеет, и открытость его лица шокирует после того, как раньше все его выражения казались оживленно-фальшивыми. — …чёрт, — тихо произносит Чэнмэй, будто слово сорвалось с его губ, а он просто не обратил на него должного внимания. Проклятие разрывает напряжение в воздухе между ними, и Цзинъи отшатывается от него, разгрызая сладость и проглатывая. Чэнмэй разрывает зрительный контакт и качает головой. — Что ты вообще пытаешься здесь сделать? — Цзинъи, всё ещё краснея, поднимает глаза к потолку, чтобы больше не смотреть на дурацкое красивое лицо Чэнмэя. Его спина упирается в одну из внутренних стен дома-гроба, поэтому он опускается на пол и садится. Он не может заставить себя заботиться о том, чтобы не испачкать одежду, когда только что поцеловал демонического культиватора так сильно, что у него возник самый непонятный стояк в его жизни. Не на это он рассчитывал, когда Сычжуй предложил ему расследовать дело, связанное со случаями гибели кошек. — Я просто пытаюсь получить помощь, — говорит Чэнмэй. Теперь, когда из комнаты ушло напряжение, его голос звучит по-другому. Он не звучит так смущённо, как кажется Цзинъи. Просто уставшим. Цзинъи больше не думает, что это шутка, но он тоже устал от этого. — С чем? — спрашивает он, по-прежнему не глядя на Чэнмэя, но Чэнмэй не отвечает. Цзинъи насмешливо хмыкает и откидывает голову к стене, закрывая глаза. — Ты мог бы просто попросить нас о помощи, как нормальный человек, — замечает он. — Мы помогаем другим. — Заткнись, или я разрежу тебя и скормлю твои внутренности собакам, — говорит Чэнмэй. Но сердце его не на месте. Он звучит ещё более устало. Это не очень убедительно, думает Цзинъи, ведь Чэнмэй уже сказал, что не собирается его убивать. И даже позволил Цзинъи взять противоядие. Но вслух он этого не говорит, чтобы не натолкнуть Чэнмэя на какую-нибудь безумную мысль. Цзинъи сидит молча, с закрытыми глазами, и так до тех пор, пока не выдерживает. Теперь, когда Чэнмэй перестал активно противостоять ему, всё это снова стало очень скучным. Он видел, как быстро Чэнмэй управляется с клинком, так что Цзинъи ни за что не успеет пересечь комнату, схватить мешочек с цянькунем и вытащить свой меч, прежде чем Чэнмэй его остановит. И уж точно он не сможет пройти мимо него к двери. Остаётся только свирепый труп снаружи, который, как он теперь понял, скорее всего, принадлежит Чэнмэю. Он знает, что Сычжуй и остальные найдут его. Они все сильные культиваторы, а Сычжуй — самый умный из всех, кого знает Цзинъи, кто похож на самого Ханьгуань-цзюня. Они найдут его. Нужно только подождать. Но Цзинъи никогда не отличался терпением. Блять, как же это скучно, думает он. — Блять, как же это скучно, — говорит Чэнмэй вслух. Цзинъи вздрагивает, открывая глаза. Он думает, что над ним снова насмехаются. Но Чэнмэй даже не смотрит на него, а выглядывает через щель в двери гроба. И голос у него искренний. — Эй, мальчик, — говорит Чэнмэй, по-прежнему глядя на улицу. — Как думаешь, сколько времени понадобится твоим друзьям, чтобы найти нас? — Не знаю. Сычжуй очень умный, так что если бы это был только он, я бы сказал, что скоро. Но с Цзинь Лин… — Цзинъи говорит, а потом прерывается, потому что внезапно понимает, что ему не стоит сообщать этому демоническому культиватору, что наследник секты Цзинь находится прямо у него в руках. Чэнмэй оборачивается и смотрит на него, а Цзинъи проклинает свой большой глупый рот. Но когда он заговорил, то ничего не сказал о Цзинь Лине. — А как же Ханьгуань-цзюнь и Или-мужчина с которым он путешествует? — спрашивает Чэнмэй. Цзинъи хмурится. — Ханьгуань-цзюня здесь нет. — Есть, — настаивает Чэнмэй. — Я видел их по дороге в город. — Ну, если Ханьгуань-цзюнь здесь, то ты точно умрёшь. Он лучший из всех, — Цзинъи ухмыляется, глядя на Чэнмэя. Отличная, блин, новость. — Жаль только, что если бы ты просто попросил о помощи, как я сказал, то Ханьгуань-цзюнь точно бы помог. Он любит помогать чудакам. — У меня есть рычаги. Они сделают это, — говорит Чэнмэй. — Просто продолжай убеждать себя в этом, — говорит Цзинъи. Он прислоняется к стене, и они снова погружаются в молчание. Здесь по-прежнему скучно. Даже монстров нет, чтобы сражаться. Даже спарринг — и тот веселее. Он жалеет, что у него нет меча. И тут Цзинъи приходит в голову идея. Если бы Сычжуй был здесь, он бы не стал этого делать, потому что большая часть импульсов, которые контролируют Цзинъи — это просто Сычжуй, говорящий «нет». Но Сычжуя здесь нет. Лишь Цзинъи против всего мира. — Эй, мне снова скучно, — говорит он. — Тебе тоже, да? — Не моя проблема, заткнись, пока я тебя не зарезал, — легко отвечает Чэнмэй. — Хочешь целоваться, пока нас не найдут? Просто чтобы убить время. Чэнмэй смотрит на него, раздумывая. — …хорошо, — говорит он через мгновение. Цзинъи ухмыляется. Он хорош. Чэнмэй идёт через всю комнату туда, где сидит Цзинъи, держа меч в одной руке. В какой-то момент он снял повязки с другой руки, и теперь Цзинъи видит, что они скрывают не рану, а чёрную полуперчатку, прикрывающую странно напряжённый мизинец. Чэнмэй протягивает эту руку Цзинъи, и Цзинъи берет её и встает. — Хорошо, — говорит он, улыбаясь тепло и ровно. А потом наклоняется вперёд и снова целует Чэнмэя. В этот раз всё по-другому: он делает это не для того, чтобы украсть засахаренную сладость изо рта Чэнмэя. Цзинъи снова начинает нежно, и Чэнмэй ему вторит. Их губы прижимаются друг к другу, мягкие и тёплые, странно нежные в разгар ситуации с заложниками. Чэнмэй больше не похож на вкус крови, лишь слабый намёк на травяную сладость. На этот раз Чэнмэй берёт инициативу в свои руки, и Цзинъи позволяет ему это. Он кусает губы Цзинъи и яростно облизывает его рот, словно хочет что-то доказать. Цзинъи поднимает правую руку к лицу Чэнмэя, а левую кладёт на плечо Чэнмэя и позволяет себя поцеловать. Это очень приятно. Он всё ещё твёрд, но немного подаётся вперёд, прижимаясь бёдрами к ноге Чэнмэя. Это заставляет Чэнмэя задыхаться, и он делает это снова, на этот раз сильнее. Правой рукой он убирает прядь волос за ухо Чэнмэя, и Чэнмэй вздрагивает. Пальцы левой руки дразняще скользят по руке Чэнмэя, всё ниже и ниже, а он продолжает целовать его и покачивать бёдрами. Затем он ухмыляется и отталкивает Чэнмэя. — Спасибо, приятно, — говорит Цзинъи, перебрасывая меч, который он украл, из левой руки в правую. Чэнмэй смотрит на него. — Скотина… — Что? Простите, это было жульничество? — говорит Цзинъи, уверенно поднимая чужой меч. — Отойди вон туда, к стене. Он жестикулирует кончиком меча. Чэнмэй озирается, но делает один шаг в том направлении, подальше от двери. Его лицо раскраснелось, волосы взъерошены. Цзинъи уверен, что под его одеждой видна выпуклость, где тот всё ещё тверд. Блять, Цзинъи сделал это с ним. Он опьянен победой и вкусом вздохов Чэнмэя, и, возможно, поэтому он снова ослабляет бдительность настолько, что Чэнмэю удаётся повалить его на землю, не получив ножевого ранения. Чэнмэй прыгает вперёд и хватает Цзинъи за руку, прижимая её к шее Цзинъи. Цзинъи держит меч на достаточном расстоянии, чтобы не пустить кровь, но немного теряет устойчивость, и Чэнмэй оказывается сверху, упираясь в его шею. Одним сильным рывком ему удаётся нарушить равновесие и перевернуть их. Клинок всё ещё между ними, и Чэнмэй надавливает на него, но Цзинъи отталкивается. Чэнмэй смотрит на Цзинъи, озираясь, но вдруг вся борьба из него уходит, и он улыбается. Перемена настолько резкая, что становится жутковато. — Ты так сильно хотел залезть на меня, Лань-гонцзы? Мог бы просто попросить, — насмешливо говорит он. — Отпусти, и я тебя подниму, — говорит Цзинъи. Они оба запыхались, на грани одышки. Учитывая, что между ними обнажённое лезвие, Цзинъи очень твёрд (твёрд! блять!), он старается не двигать бедрами в его сторону. Особенно когда Чэнмэй так улыбается. — Зачем мне вставать, когда на мне сидит молодой господин и между нами такое тонкое лезвие? — Чэнмэй трепещет ресницами, как дева. Цзинъи не может перестать думать о своей эрекции. А Чэнмэй продолжает улыбаться. Он ослабляет хватку на предплечье Цзинъи и медленно, дразняще проводит пальцами по нему к тому месту, где рука Цзинъи обхватывает рукоять. — Цзянцай — такой прекрасный клинок, — говорит Чэнмэй. — Но я всегда говорю себе, что в таких делах лучше одного клинка… только два. При этом он скручивает пальцы в каком-то непонятном движении, и клинок раскалывается надвое. Задыхаясь, Цзинъи бросается назад, за пределы досягаемости Чэнмэя. Чэнмэй поднимается с земли и следует за ним. Он размахивает клинком по широкой дуге, целясь в грудь Цзинъи, и Цзинъи едва успевает парировать удар, быстро уклоняясь в сторону. — Да что с тобой такое! Что за хрень! Кто ломает свой гребаный меч пополам! — кричит он, когда они снова сталкиваются, кружа друг друга по комнате. Чэнмэй снова замахивается, а Цзинъи уклоняется. Меч обрушивается на гроб и выбивает из него целую кучу дерева. — Я — Сюэ, мать его, Ян, ты что, не слышал обо мне? — кричит Чэнмэй. Цзинъи делает финт влево и пытается нанести ему удар в шею, но тот парирует. — Я думал, тебя зовут Чэнмэй, зачем ты вообще дал мне такое вымышленное имя, и я не знаю, кто ты такой, — говорит Цзинъи. Чэнмэй — нет, Сюэ Ян — лишь ещё более злобно улыбается ему. Член Цзинъи выбирает этот момент, чтобы сообщить ему, что Сюэ Ян, вооружённый и активно пытающийся его покалечить, почему-то ещё более горяч. — Чёрт, — кричит Цзинъи, отражая очередной удар. — Ты что, серьёзно так боишься, что придумываешь какой-то запутанный план, а потом пытаешься вызвать меня на дуэль только для того, чтобы не просить Ханьгуань-цзюня о помощи взрослыми словами? Ты настолько труслив? Сюэ Ян останавливается так внезапно, что Цзинъи подхватывает его, и он почти падает вперёд, на грудь Сюэ Яна, на меч. В последний момент он отводит удар и останавливается. Цзинъи замечает, что они стоят очень близко друг к другу и оба тяжело дышат. Глаза Сюэ Яна так широко раскрыты, что кажется, будто он боится, когда он говорит: — Я не трус. Не трус. — Да? — произносит Цзинъи, глядя на чужие губы. — Докажи это. Сюэ Ян на этот раз рычит, целуя его, как дикарь. Они в унисон опускают мечи, и Сюэ Ян прижимает Цзинъи к стене напротив входной двери, ухватив его за запятнанную белую ткань одежды. Они крепко и яростно целуются. Цзинъи выплескивает на него всю энергию борьбы. Он прижимается к Сюэ Яну всем телом, и Сюэ Ян отталкивает его, тесня к стене. — Пошёл нахуй, — задыхается Сюэ Ян, впиваясь в губы Цзинъи. Цзинъи тянется одной рукой вниз и резко сжимает его член. Это заставляет Сюэ Яна застонать, и его руки расслабляются на груди Цзинъи. Цзинъи использует этот момент, чтобы повернуть их. Он немного выше Сюэ Яна — не намного, но настолько, что угол даёт ему преимущество. Он прижимает Сюэ Яна к стене всем своим весом. Сюэ Ян прижимается к нему, вдавливая своё бедро между ног Цзинъи. Цзинъи разрывает поцелуй. Не для того, чтобы закончить его. А для того, чтобы провести ртом по челюсти Сюэ Яна, а затем нежно укусить его за ухо. Сюэ Ян вскрикивает, потом снова стонет, и Цзинъи продолжает это делать, одной рукой лаская член Сюэ Яна. Цзинъи едва может думать, когда Сюэ Ян разрывается на части в его объятиях. Он дрожит и стонет, и это заставляет Цзинъи двигаться всё сильнее и сильнее. Он чувствует, как нарастает напряжение: если он будет продолжать в том же духе, то заставит Сюэ Яна кончить. Он еще никогда не заставлял кончать никого, кроме себя. Сюэ Ян уже близко, он это чувствует. Его дыхание стало прерывистым и дрожащим, и когда он издал один высокий, надтреснутый стон, Цзинъи подумал: вот и всё. В этот момент где-то позади Цзинъи раздаётся сильный грохот. Он отступает от Сюэ Яна как раз вовремя, чтобы увидеть его огромные потрясённые глаза. Он широко раскрытыми глазами смотрит на Цзинъи через плечо. — Блять, — шепчет Цзинъи. — Сун Лан, — говорит Сюэ Ян. — …что? — говорит Цзинъи. Он не понимает, почему Сюэ Ян произносит имя известного бродячего культиватора. Его сознание не может уловить, почему. Всё, что он знает — это то, что он только что заставил Сюэ Яна кончить, и ему нужно, чтобы его очередь быстро подошла. Цзинъи хочет повернуться и выяснить, что это был за громкий звук, но вид лица Сюэ Яна, застывшего от шока и удовольствия, настолько отвлекает его, что он снова впивается бедрами в ногу Сюэ Яна. Одна из рук Сюэ Яна цепляется за плечо Цзинъи, словно пытаясь удержаться на ногах. Цзинъи сделал это с ним. Цзинъи трогал его до тех пор, пока тот не кончил. Мысли об этом, о том, что он сделал с этим опасным человеком, достаточно, чтобы Цзинъи сорвался в оргазм. Его голова падает вперёд, на шею Сюэ Яна, и он со стоном прижимается к нему. Он чувствует себя контуженным, будто его мозг расплавился и просочился через уши. Позади раздаются шаги. А затем голос: — Лань Цзинъи! — произносит голос. В нём звучит крайнее возмущение. Стыд заполняет всё пространство, оставшееся в мозгу, когда тот вытек из головы Цзинъи. Ведь он знает этот голос: это Хангуань-цзюнь. Цзинъи крутанулся на месте, ухватившись за руку Сюэ Яна для равновесия. Судя по всему, тот громкий треск был звуком обрушения двери гробового домика, потому что теперь она открыта. Там стоит высокий мужчина в чёрном, с мечом в руке — тот самый, о котором Сюэ Ян говорил, что это свирепый труп. А за ним — Ханьгуань-цзюнь и Мо Сюаньюй. — Хангуань-цзюнь… — шепчет Цзинъи, пытаясь восстановить душевное равновесие, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию. Позади него Сюэ Ян беспокойно переминается с ноги на ногу. Лучше бы он не тянулся за своим мечом, разлетевшимся на две части на земле, где они его оставили. Цзинъи не для того трахал его до потери дыхания, чтобы потом вернуть на прежнее место. — Ханьгуань-цзюнь, — снова говорит Цзинъи, и голос его звучит так же твёрдо и уверенно, как он сам себя не чувствует. — Мы с Сюэ Яном обсуждали сложившуюся здесь ситуацию, и он хотел бы кое-что… Сюэ Ян слегка вздрагивает, но Цзинъи крепче прижимает его к себе и как можно мягче прижимает к стене. — Я отрежу тебе член, Лань-гонцзы, — бормочет Сюэ Ян, но Цзинъи продолжает говорить вместо него. — Он хочет попросить вас о чём-то. Ему нужна твоя помощь, Ханьгуань-цзюнь, а разве не по правилам мы должны помогать тем, кто в этом нуждается? — говорит Цзинъи. На лице Ханьгуань-цзюня появилось выражение, которое для любого другого человека выглядело бы слегка озадаченным. Цзинъи надеется, что у него не случился инсульт. После очень долгого, очень напряжённого и очень неловкого молчания Ханьгуань-цзюнь кивает. — Очень хорошо, — говорит он. — Пусть спрашивает. — Подождите, серьёзно? — не понимает Сюэ Ян. — Вот так просто? — Да, — отвечает Ханьгуань-цзюнь. Сюэ Ян перестает сопротивляться. Цзинъи чувствует это. Он отпускает его, и, к счастью, обе руки остаются свободными, чтобы проверить, на месте ли лента, и поправить одеджу. — Разве я не говорил тебе, Чэнмэй? — самодовольно замечает Цзинъи, когда Сюэ Ян обходит его и приближается к центру комнаты. — Заткнись, мать твою, — говорит Сюэ Ян. И тут же всё объясняет.