***
Приходя в чувство, Рейстлин не сразу понимает, что возле него сильно шумнее, чем если бы он был один. Прислушавшись, он узнаёт знакомый басовитый голос Карамона. Пожалуй, никогда в жизни он не был так рад его слышать. Тем не менее, медвежьи объятия брата заставляют мага тихонько застонать от боли. — Рейстлин, Рейст, ты как, в порядке? В ответ Рейстлин только фыркает и пытается подняться. Шум в голове не даёт сосредоточиться на невесёлых мыслях, беспокойно блуждающих в сознании, и Маджере, позволив себе ненадолго вспомнить детство, сам прижимается к брату. Карамон, опешив от такого прилива нежности со стороны вечно угрюмого Рейстлина, осторожно похлопывает его по спине и ждёт. Потом всё же спрашивает тихо у седой макушки: — Как вы выбрались, Рейст? Она что, просто отпустила ва… — Ты правда считаешь меня столь ничтожным, брат? — возмущённо бурчит маг ему в плечо. — Больше она не выберется. Я запер врата. Навсегда. Немое восхищение во взгляде Карамона разливается теплом в груди, и Рейстлин самодовольно улыбается. Видно, улыбка выходит слабой и быстро превращается в кривой оскал от резкой боли в рёбрах, потому что Карамон начинает взволнованно суетиться над ним. — Оставь, Карамон. Что с жрицей? — Рейстлин отодвигает руку брата от себя и пристально вглядывается в его лицо. — Она… всё хорошо. — Маджере отводит взгляд. — Отдыхает в западном крыле, что выходит на лес. Там тихо, и свет не тревожит рано утром. Рейстлин вздыхает и поворачивается к стене. Он только что замечает, что лежит не в тёмном подземелье, а на удобной кровати. Значит, Карамон нашёл их достаточно давно. Хорошо, что Крисанию поселили в западном крыле… Видеться с ней, по крайней мере сейчас, маг не готов. Между тем, как в голове прояснилось, тяжёлые мысли наползли на него, словно полчища муравьёв, облепляя своими мерзкими лапами. Он упустил свой шанс. Теперь врата заперты безвозвратно, нет больше лазейки, через которую можно добраться до Такхизис и покончить с ней раз и навсегда. И всё из-за минутной слабости, из-за порыва сострадания! Всё, к чему он так стремился, на пути к чему приносил огромные жертвы, о чём грезил — всё рассыпалось в прах! И всему виной любовь… Рейстлина передёргивает. Он ненавидит себя за слабость и трусость, но поток мысленного самобичевания прерывает брат, по-своему интерпретировавший нахмуренные белые брови. — Когда она немного оправится, можно поселить её здесь, в башне. Дальше по коридору есть комната, где жила… — Пускай остаётся там! — резко обрывает его маг. — Оставь меня, Карамон, я устал и хочу спать. Брат покорно встаёт, но уже у самой двери его нагоняет глухое и нерешительное «спасибо». Карамон на мгновение застывает с рукой на медной ручке двери, после чего кивает, не оборачиваясь, и уходит. Он догадывается, что увидел бы картину, так похожую на воспоминания детства: Рейст, сжимающий в кулаках проеденное временем одеяло, потрескавшиеся губы плотно сжаты, а глаза пристально вглядываются в спину брата — простит на этот раз или нет? И каждый раз Карамон прощал его, приходил на помощь и никогда не сомневался в брате. И, кажется, всё это было не зря. Идя по коридору, Маджере улыбается и тихонько насвистывает детскую песенку из далёких воспоминаний. Рейстлин долго ещё сверлит дверь взглядом, но усталость берёт своё, и он сворачивается в одеяле, как в гнезде, и забывается неспокойным сном. — Рейстлин? — жрица отворачивается от окна и напрягает слух. Пыльный ковёр заглушает шаги. — Нет, светлейшая, всего лишь его брат. — Крисания расслабляет нервно поднятые плечи и улыбается. В голосе Карамона она тоже слышит тёплую, словно лучи солнца, в которых она грелась до его прихода, улыбку. — Я не устану благодарить тебя за помощь. Боюсь, ночь в сырых подвалах мы бы не пережили. — Не стоит, Крисания. Обошлось — и хорошо! Лучше скорее забыть о… — Маджере осекается на полуслове, бросив взгляд на белую повязку, скрывающую глаза жрицы. — Знаю, о чём ты думаешь. Но это не самое страшное. Это пустяки, если подумать. — Крисания неестественно посмеивается и старается звучать непринуждённо, но голос её дрожит, и она замолкает. В тишине звонит далеко колокол, отсчитывая четыре часа. Шумят кронами лесные деревья, а за стеной гудит бурная река. На подоконник, разгоняя нежащихся там в тёплых лучах воробьёв, прилетает угольно-чёрный ворон с седыми подпалинами. Он несколько раз стучит в окно, громко и хрипло каркает, после чего, предприняв ещё одну попытку проникнуть в комнату, улетает, размашисто взмахивая крыльями. — Как…как он? — тихо спрашивает жрица, чтобы прервать молчание. — Справлялся о тебе. — Карамон умалчивает о том, как братец отреагировал на предложение поселить её в башне, рядом. А потом врёт самым невинным тоном, — Он спрашивал, когда сможет увидеть тебя. — Отчего же сам не пришёл? — довольно сухо интересуется Крисания, сжимая тонкими пальцами свои летящие рукава. — Не хотел тревожить тебя. — невозмутимо продолжает придумывать Карамон, заранее молясь Паладайну, чтобы жрица, чего доброго, не проговорилась брату. — Вот как? Не очень на него похоже. — Вот тут я не согласен, светлейшая. — возражает Карамон. — Мой брат только в последние годы стал таким… угрюмым и резким. В детстве он был капризным, да, но никогда не безразличным по отношению к нам с матерью. Если бы не те дети… — Я слышала эту историю, Карамон. — перебивает жрица, отворачиваясь к окну и хватаясь за подоконник. — И я верю, что он был чудесным ребёнком. Но я сужу лишь по тому, что видела сама. Думаю, мне не стоит объяснять, ты знаешь и сам. — Да. — Карамон не находит, что сказать, потому что понимает: жрица права. — Мне пора, Крисания. Если что-то понадобится, позовите Элейн или мою Тику, их комнаты недалеко. — Спасибо, — одними губами шепчет Крисания, снова замирая возле окна. Из-под повязки скатываются к подбородку две хрустальные слезинки.***
Сквозь клубящиеся тени прорывается чёткое видение: Крисания в своих некогда белоснежных, а теперь окроплённых кровью одеждах лежит на присыпанных песком камнях и простирает к нему руки. В густой тьме можно разглядеть красные одежды Такхизис. Побеждённой Такхизис. Рейстлин хочет помочь жрице подняться, чтобы вместе с нею пойти дальше, в новый мир, где он станет богом, но… тени связывают ему руки, застёгивают на плечах тяжёлый плащ и тянут, тянут назад. Со страхом маг слышит, как произносит ставшими вмиг чужими губами: — Ты мне больше не нужна. Крисания с воплем отчаяния падает на землю и больше не может подняться. Силы покидают её, жизнь вытекает из хрупкого тела вместе с кровью, сочащейся из раны на груди. А он разворачивается и уходит, уходит, хотя прилагает все силы, чтобы повернуть назад и помочь Крисании. Он же теперь бог, он же может спасти её! Это же так просто, нужно только обернуться и произнести одно заклинание — и Крисания встанет бок о бок с ним в новом мире, где он наконец-то сможет быть счастлив… Но ноги сами несут его вперёд, к трону Тёмной Госпожи. Невидимая сила усаживает его туда и возлагает на голову корону из костей. Рейстлин чувствует на лбу тепло, и, проведя по нему ладонью, видит на тыльной её стороне кровь. Он хочет сорвать с себя венец, но руки не повинуются. Он видит со стороны своё лицо, украшенное алыми потёками, сквозь которые кривится сумасшедшая улыбка и пылают безумным огнём жёлтые глаза. Жутким эхом отдаётся в голове хохот Такхизис… Рейстлин резко открывает глаза и до боли впивается ногтями в ладони, захлёбываясь судорожным вдохом. Сердце колотит по рёбрам. Глаза щиплет от пота. Маг прислушивается к тишине и мерному стрёкоту вечерних цикад. — Неужели это должно было случиться? — шепчет он себе под нос и закрывает голову руками. — О, Нуитари, как мог я даже думать об этом? Мгновение спустя Рейстлин решительно встаёт, намереваясь посетить западное крыло. Но после первого же шага с удивлением обнаруживает себя на дощатом полу, а щёку жжёт от удара. Вторая попытка встать производится более обдуманно, и первым делом маг добывает себе опору: в углу комнатушки очень удобно находится древко от сломанной метлы. Обретя дополнительную точку опоры, Рейстлин выглядывает в длинный коридор и приступает к медленному покорению витой лестницы. С каждым шагом он всё сильнее сомневается, а действительно ли ему нужно идти в западное крыло…? Но перед глазами мечутся образы из кошмара, поэтому Рейстлин упрямо ковыляет вниз. Ему необходимо увидеть жрицу. Убедиться, что она жива. Пускай злится на него — есть за что, он признаёт — но он не может оставаться в неведении. Они с Крисанией не виделись уже три дня, с того момента, как закрыты были врата. И каждую ночь его мучали сны, один ужаснее другого. От Карамона можно было ожидать и лжи во благо, он бы мог не сказать, что с жрицей что-то случилось. Ещё издали Рейстлин слышит приглушённое пение, разливающееся вокруг. Дверь в угловую комнату, к счастью, новее многих в крепости, поэтому петли не выдают его присутствия скрипом. Комната залита последними закатными лучами, и в их розоватом свете на полу сидит Крисания и, напевая старинную песню, выводит в воздухе причудливые узоры руками. Её запястья изгибаются изящно и грациозно, их движения точны, хорошо ей знакомы, поэтому даже слепота жрицы не мешает этому загадочному танцу. Белые одежды сменились льняной рубахой и одним из платьев Тики, туго перехваченным плетёным поясом. Рейстлин заворожённо наблюдает за представшей картиной и не верит, что чуть было не оставил это олицетворение самой жизни в темноте Бездны во имя призрачного счастья и божественного могущества. Как он мог слепо рваться к трону Тёмной Госпожи, когда возле него было столь прекрасное, светлое создание? Задумавшись, он неосторожно толкает дверь, и та всё же протяжно скрипит. Крисания напряжённо замирает и оборачивается: — Кто здесь? Рейстлин встречается с белой повязкой, скрывающей её глаза. Брови над полоской ткани сведены к переносице. Маг выжидает. В конце концов, недоверчиво оглянувшись ещё раз, Крисания встаёт и на ощупь добирается до кровати. Рейстлин скорее скрывается в коридоре, не в силах смотреть на нерешительные шаги жрицы и её неуверенно расставленные руки. Она не заслужила такого… Он не заслужил её жертвы. Остаток дня Рейстлин проводит в библиотеке, составляя список книг, что могут как-то пригодиться в ближайшем будущем. Методичное просматривание пыльных полок отвлекает от навязчивого чувства… стыда? Об этом он предпочитает не думать. Заглянувшего брата маг раздражённо просит оставить его в покое, а из головы никак не выходит образ Крисании в закатных лучах, которых она уже никогда не увидит. Его внимание привлекает истрёпанная книга, обтянутая чёрной кожей. С интересом исследователя Рейстлин углубляется в чтение. Книга оказывается дневником одного мага, жившего около трёхсот лет назад. Там приведены как простейшие, так и довольно затруднительные в исполнении и требующие долгой практики заклинания, а рядом с ними записаны небрежным почерком легенды лесных народов. Рейстлин до глубокой ночи сидит в укромном углу библиотеки и жадно вчитывается в чудесную находку, поглощая страницу за страницей. Он совершенно забывает о бездне, ослепшей жрице и своих сомнениях, погружаясь в знания прошлого. Перевернув очередную страницу, Рейстлин отшатывается. С иссохшей желтоватой бумаги на него смотрит девушка, смотрит точь-в-точь таким же проницательным взглядом, каким его одаривала порою Крисания. Автор дневника был превосходным художником, и следующие несколько страниц снабжены искусными иллюстрациями. Интуиция подсказывает Рейстлину, что сейчас он, возможно, прочтёт что-то очень важное, очень нужное ему сейчас. — О, великий Нуитари… — шепчет он, быстро пробегая строчки взглядом.«… когда я думал, что надежды нет, мне явилось спасительное видение. Паладайн дал мне подсказку, и я, не теряя ни минуты, стал действовать. Все ингредиенты нашлись в сундуке, сделать основу оказалось не сложно. Пришлось повозиться с точным написанием рун, но я никак не мог ожидать, где меня настигнет главная проблема. Когда обряд был почти завершён, моя ненаглядная Анора угасла. Тогда я не понял, что помешало мне. Долго я горевал о своей утрате, но через год я всё-таки нашёл объяснение, нисколько, тем не менее, меня не утешившее. Я понял, что тот лишь способен завершить загадочный обряд, кому хватит веры и решимости. Выходит, не так чиста была по мнению богов моя неугасимая любовь к Анориэль…»
Ниже приводился список ингредиентов, набросанный в спешке углём. Когда Рейстлин переворачивает страницу, чуть не вырвав её неосторожным движением, на колени ему выпадает грязный листок, сплошь исписанный рунами. Его маг спешно прячет в мантию. Дальше автор дневника тонет в самобичевании и сожалениях, так что Рейстлин решает, не теряя времени, начать подготовку. Слегка безумный его вид заставляет служанку Тики, спускавшуюся в кладовую, в страхе шарахнуться к стене. «Хватит ли мне решимости?» Маг останавливается на последней ступеньке и хмурится. Если есть даже малейшие сомнения, лучше бросить эту затею. Делать хуже, чем и без того есть, он умеет отлично, только вот ещё он понял, что совсем не каждую свою ошибку способен исправить. Поэтому, поразмыслив, Рейстлин идёт к западному крылу. — А, Эли, заходи. Что тебе нужно? — бросает Крисания, откладывая цветы. Тика научила её плести венки, и, даже не видя, что делают её руки, жрица управляется очень ловко. Но ответа не следует. Крисания оборачивается, чтобы ещё раз спросить служанку, что привело её, но её протянутую руку ловят цепкие холодные пальцы. По сухой, словно пергамент, коже ошибиться сложно. — Рейстлин?! — жрица пытается выдернуть свои пальцы из хватки, но Маджере молча удерживает её ладонь уже двумя руками. — Здравствуй, Крисания. И жрица замирает, поражённая тоном, с которым Рейстлин произносит всего два слова. В нём тоска и боль, нежность и радость, сожаление и мольба о прощении. В молчании они замирают. Рейстлин задумчиво гладит жрицу по ладони, выводя узоры пальцем на тыльной стороне. Крисания же прислушивается к его дыханию, в котором иногда слышатся посвистывающие хрипы. — Я полагаю, ты пришёл извиниться? — холодность голоса не вяжется с тем, как нежно она касается свободной рукой его щеки. — Или тёмные маги не извиняются и не благодарят? — Благодарности я уже научился. А вот извиняться — пока ещё нет. — Крисания слышит в голосе мага печальную полуулыбку. — Почему ты ни разу не пришёл с того момента, как… — Крисания запинается. — С закрытия врат? — А ты ждала? — невесело усмехается он, не выпуская её ладони. Крисания неопределённо пожимает плечами. Не говорить же магу, что она расплакалась несколько ночей назад на плече у Тики не от того, что не увидит больше солнца, а потому что Рейстлин ни разу не заговорил с ней? — Мне кажется, нам есть о чём поговорить. — медленно отвечает она. — Не сейчас, но потом, я обещаю, а пока что… Пока что позволь мне исправить самую большую свою ошибку. Хотя бы попытаться. — Изволь. — усмехается жрица. — Если бы я сказал, что смогу вернуть тебе зрение, но это очень опасно… Ты бы согласилась пойти на риск? — Рейстлин видит, как заметно бледнеет до того расслабленное лицо. — Зачем ты издеваешься надо мной, маг? — дрожащим от гнева и слёз голосом говорит Крисания, а руки её сами сжимаются в кулаки. — Я… С чего ты взяла, что я издеваюсь? — Рейстлин злится на себя за растерянность, но не может ничего с собой поделать. — Да потому что это невозможно! — почти что кричит Крисания и на удивление метко толкает его в грудь, спихивая на пол. Не привыкший к столь наглому обращению, Маджере начинает злиться на глупость своего нынешнего положения.— Оставь меня! Оставь! Ты и так довольно переломал мою жизнь! — Как хочешь, жрица! — гневно бросает сквозь зубы Рейстлин, захлопывая за собой дверь. Но он не уходит, а оседает за дверью на пол, утыкаясь лбом в острые колени. Из него мгновенно уходит вся ярость, оставляя тянущее чувство, которое он не может характеризовать ни как одно знакомое. — Я же хотел помочь… исправить… — шепчет он горько в никуда. Из-за двери слышится плач. И он решается. Будь что будет, но он попытается вернуть жрице всё, что отнял у неё, слепо гонясь за могуществом.***
— Рейстлин, я знаю, что это ты. Не видя больше смысла красться, маг, глухо стуча по ковру посохом, пересекает комнату и ставит перед Крисанией золотой бокал. Ей безразлично, из стали кубок или из чистого золота, но Рейстлину кажется неестественным, чтобы она пила из простого и дешёвого сосуда. — Я пришёл извиниться, жрица. — Рейстлин боится, что просветлённая разгадает его план, заподозрит что-нибудь, поэтому говорит холодно и даже немного надменно. — Вот оно что! Я слушаю тебя, маг. — Я не намерен заниматься пустым красноречием. Мне жаль, что вчера наш разговор обернулся… не очень приятно. Поэтому позволь загладить свою вину этим травяным отваром. Ещё в детстве соседка, помогавшая нам с братом выжить первое время, научила меня делать его. Если бы не этот рецепт, я бы не пережил первую одинокую зиму. — Но я не больна, маг. — Он согревает и придаёт сил. А в крепости не очень тепло. Поколебавшись, Крисания всё же берёт кубок со стола и, отпив, морщится. Она заставляет себя сделать ещё пару глотков и отставляет питьё. — Довольно… неплохо. Вот только не пойму, что за травы могли бы это быть. Запах кажется знакомым, но на вкус… Оно отдаёт железом. — Часть травяных порошков я храню в железных коробках. Может быть, в этом дело. — не говорить же ей, что это привкус его крови! Рейстлин осторожно забирает кубок со стола и тихо отпивает сам. На вкус — гадость, какой поискать, но он бывал вынужден пить и похуже. Вдруг рот Крисании болезненно искривляется, и она начинает стремительно бледнеть. Ладонь прижимается к сердцу. — Что… Что это было на самом деле, Рейстлин? — жалобно спрашивает жрица, сгибаясь от колющей боли в груди. — Тш-ш-ш, тише, дыши глубже. — Рейстлин берёт её за руки и ведёт к кровати. Он сам бледен, словно смерть, но она, к счастью, не может этого видеть. — Это ничего, это сейчас пройдёт. Верь мне, прошу. — Мы оба знаем… чем оборачивается… доверие к тебе… — Крисания хватает ртом воздух и тяжело опирается на мага. Маджере усаживает её на кровать. — Рейстлин, ответь мне, зачем? — она мёртвой хваткой вцепляется в его руку. — Какая тебе выгода… от моей смерти? Чем я, слепая… поломанная… кукла, помешала тебе?! — Крисания надрывно рыдает и хрипит. — Я не хочу твоей смерти, Крисания. Я хочу, чтобы ты жила и жила нормальной жизнью. — Рейстлин берёт её лицо в ладони, пытаясь согреть остывающие щёки. — Я… люблю тебя, я не думал, что могу, что умею любить так… Он в ужасе понимает, что она его уже не слышит. С губ ещё некоторое время срываются прерывистые вдохи, но потом и они смолкают. Рейстлин отмирает и спешно расправляет лист с рунами, чернилами выводит нужные на белом запястье жрицы, а потом несколькими росчерками кинжала вырезает знак на своём. Дрожащим, сиплым голосом он читает без запинки само заклятие, собственной кровью выводя последнюю руну на похолодевшем лбу Крисании. Ему остаётся только молиться и ждать. — О, светлый Паладайн, если ты слышишь мои слова, прошу, не дай своей дочери умереть. Она не заслужила такой ужасной судьбы. Она горда и упряма, но сердце её чисто и душа искренна. Не дай ей погибнуть по моей вине. Я отдам всё, что нужно, жизнь свою во плату за её жизнь… В груди резко колет, сердце начинает стучать быстрее. Рейстлин стоит, пошатываясь, на коленях, глядя в высокое тёмно-синее небо. Резь в груди становится всё сильнее, и вскоре маг тяжело падает без сознания. Тело ломит, грудную клетку будто бы вспарывают когтями. Рейстлин извивается, пытается вырваться, уйти от этой боли, но она настигает его. Он кричит хрипло, надрывно, выгибает спину, а из угла рта сочится кровь, сбегая по скуле и пачкая волосы. — Мальчик мой, неужели ты думал, что мы больше не встретимся? — за пеленой пред глазами ему удаётся различить хищное лицо Такхизис. — Н-нет… Нет! — Рейстлин бьётся, как загнанный зверёк, чем страшно смешит богиню. Она хохочет, неторопливо обходя его и накручивая спутавшиеся волосы на палец. — Всё сложилось совсем не так, как мы рассчитывали, не правда ли, Рейстлин? — издевательски мурлыкает Тёмная Госпожа, отводя его голову в сторону. Рейстлин заходится в ужасном кашле, отчего на подбородок стекает свежая кровь, а изо рта вырывается слабый сиплый стон. — Мы никогда… не… хотели… одного и того же… — выплёвывает он, яростно сверкая взглядом на Такхизис. В ногах вспыхивает новый всполох боли, и маг мечется в цепях под ненавистный смех. — Не всё ли равно теперь? — в холодном змеином взгляде Рейстлин видит обещание гораздо бóльшей боли, чем он чувствует теперь, и бессильно роняет голову на грудь, смиряясь с неизбежным. «Только бы она жила… Только бы прозрела снова…» — обречённо думает он, а потом разражается безумным хохотом. От недоумённого взгляда Такхизис ускользают текущие по окровавленным щекам слёзы…***
Утренний свет согревает лицо, и Крисания, потянувшись, по старой привычке открывает глаза, готовясь увидеть плотную тьму, ставшую её постоянной спутницей. Через ткань пробиваются яркие солнечные лучи. Она удивлённо вскрикивает и, сорвав тряпицу с лица, зажмуривается от яркости мира, представшего перед ней. Она не верит, что такое возможно. Что это не сон. Крисания поднимает руки и заворожённо их рассматривает. Ей не кажется, она действительно видит во всех деталях свои ладони, рукава льняной рубахи и… Радостный смех застревает в горле, когда она видит чернильные руны, выглядывающие из-под рукавов. Ей смутно вспоминается прошедший день, вечерний визит мага… "Рейстлин." Оглядев комнату прояснившимся до конца взглядом, жрица находит мага в углу, безжизненно распластанным на полу лицом к стене. Едва не упав, запнувшись о подол платья, Крисания бросается к нему. — Рейстлин! — она тормошит его за плечи, проводит по раскинутым рукам и со страхом замечает оставшуюся на пальцах кровь. Жрица бережно укладывает седую голову себе на колени и бездумно укачивает Рейстлина, словно ребёнка. На его лице застыло болезненное выражение, между светлых бровей залегла глубокая складка. Крисания гладит его по щеке, не переставая повторять его имя в надежде, что он очнётся, если она будет достаточно настойчива. Вдруг маг судорожно вздрагивает и хрипит, как если бы наглотался воды. — Крисания… прости… — слова едва слышны сквозь судорожные вдохи и сиплое дыхание. — Что ты такое говоришь, Рейстлин, что происходит? Но он её не слышит. — Крисания, прошу тебя, — маг из последних сил держится на коленях, глаза застилает кровавый туман. — я думал, что у меня получится. И снова не справился… Прости меня. — За то, что ты сделал, прощения нет. — Крисания, гордая и светлая, словно видение из другого мира стоит перед ним, жалким умирающим предателем. — Ты останешься здесь. Навсегда. Ты мне не нужен. Последние слова режут по сердцу, напоминая кошмары, в которых он оставляет Крисанию в Бездне. Лицо щиплет от слёз, и Рейстлин с досадой думает, что столько не плакал за всю свою жизнь. — Прошу… — Ты жалок, маг. Пытаешься играть на сочувствии к себе, но больше я не поведусь на твои змеиные козни. Ты заслужил такой конец. И захлебнёшься здесь в собственной крови. — она видит. Видит его, видит мертвенно бледное лицо в красных разводах, видит покалеченное тело, неестественно заломленные руки, видит — и считает достойным наказанием. Он смирится. Она имеет полное право обвинять его… Но почему, почему так больно от этого под рёбрами? — Любовь — это смерть, глупый… — Не-ет… — мучительно стонет Рейстлин. Жрица, не зная, что ещё сделать, прижимает его к себе и шепчет в ухо, как она его любит, и умоляет вернуться. — Пожалуйста, очнись, Рейстлин. Я давно простила тебя. Я ждала тебя каждый день здесь, ждала, что ты придёшь. Я мечтала, что мы наконец-то сможем быть счастливы. Ведь ты же одумался в Бездне, ты не бросил меня, спас мне жизнь. И остался рядом. Я знала, что ты придёшь… Пожалуйста… — Крисания не сразу замечает, что маг не дрожит больше и рукой слабо обнимает её поперёк лопаток. — Это… не сон? — сипло спрашивает он, не решаясь открыть глаза. Крисания лишь улыбается сквозь счастливые слёзы и качает головой, приглаживая его спутанные волосы, согревая холодные руки в своих. — Нет, нет, не сон… О, Паладайн! — жрица замирает, встретившись с Рейстлином взглядом. — Что с твоими глазами? — А что с ними? — на измученном лице слабая, но счастливая улыбка. Но она быстро сползает с него. — Я…вижу тебя? В смысле, тебя такой, какая ты есть сейчас. — Они голубые, Рейстлин. Как у твоего брата. И волосы потемнели немного. Рейстлин с трудом садится и долго смотрит в одну точку. Он лихорадочно обдумывает всё, что так стремительно произошло за эту ночь. Паладайн ли услышал его отчаянную просьбу или заклинание из дневника сработало, но Крисания прозрела. Он сам едва не умер и побывал в Бездне — это был не сон, он уверен. И теперь ещё глаза… — Магия… — Рейстлин кивает сам себе и печально усмехается. На непонимающий и встревоженный взгляд жрицы он отвечает: — Моя магия, она ушла. — Ты же не хочешь сказать, что это цена… — Это не страшно. — бледно улыбаясь, качает головой Маджере. — Зато теперь я вижу, как ты красива. Главное, что ты снова прозрела. — Но ведь ты же столько лет и сил посвятил этому искусству! Зачем ты отдал… — Я и без магии не беспомощен, жрица. — шутливо обиженным тоном отзывается Рейстлин, а взгляд запавших глаз, неотрывно прикованный к Крисании, смеётся. Лицо его вдруг становится очень сосредоточенным. Он что-то прикидывает в уме, после чего задумчиво проводит по шелковистым волосам жрицы рукой. — Ты простишь мне ещё одну глупость? — очень серьёзно спрашивает Рейстлин, и, загипнотизированная непривычно тёплым взглядом, Крисания не может ему отказать. Она не ожидает, что маг проворно притянет её к себе и неумело поцелует в губы. Губы мага сухие и горячие, а сам поцелуй столь детский, невинный, но такой искренний, что Крисания вмиг вспыхивает от захлестнувшего её чувства беспредельной нежности. Ей вдруг кажется, что перед ней совсем другой человек. Не тот опасный и непредсказуемый маг, резкий и скрытный, а недоверчивый мальчишка, всё ещё хромой и сутулящийся, слишком худой и болезненный, но такой открытый и способный на искренние чувства… Она ликует, потому что оказалась права. Она не ошиблась, увидя свет, пробивающийся сквозь колкий взгляд и тёмные одежды Рейстлина Маджере. — Неужели мы можем забыть обо всём и начать сначала? — шепчет она ему в губы, немного отодвинувшись. — А кто нам помешает? — Маджере осторожно стирает свою засохшую кровь с её лба. — Кроме моего братца, конечно. — на последних словах Рейстлин повышает голос, многозначительно глядя на приоткрывшуюся дверь. Любопытная курчавая голова Карамона, пришедшего узнать, как дела у жрицы, мгновенно скрывается в коридоре. Крисания счастливо смеётся, обвивая шею Маджере руками, и прижимается губами к его заострившейся скуле.