как оно, на улице?

холода стоят мрачные, жуткие. россыпью жемчуга оседает на трубах иней, солнце колется непривычно, по-злому, совсем неприветливо. снегом прикрыты все тротуары, кое-где сбиваются сугробы. кое-где белый наст покрывается красными пятнами. кровь стекает с губ тягуче, нехотя, опускается на снег, пропитывает его собой. чем еще пропитан этот снег? болью. такой сильной, что перед глазами черти пляшут, отбивают до ужаса безобразный макабр. тревогой. жгучей, полной отрицания и вины. смирением. приторным, нежеланным. Зима кое-как поднимается, на негнущихся ногах подходит к братьям Суворовым и старшему кладет тяжело руку на плечо, понимающе сжимает. поддерживает, как может. всё остальное смутно видится, стирается из памяти. Валера в спортзале последние силы отдает тренировкам. проблемы проблемами, а форму поддерживать надо. в помещение вваливаются трое – два представителя поколения Адидасов и один разбитый Зима. Вова кричит, Марату оказывают посильную помощь, Вахит просто опускается на стул в углу, как всегда, и пытается прийти в себя самостоятельно. старший уходит, все остальные тоже потихоньку разбредаются, остается спящий Марат, взбешенный Турбо и как всегда непробиваемый Зима. Валера встает над товарищем, смотрит на него, разглядывает. сочувственно кладет руку на лысую замерзшую макушку. – что случилось? молчание. Вахит не в силах рассказать другу. – Зима, блять! я спросил, что случилось. – кудрявый пощелкал пальцами перед глазами сидящего. – пиздец, Валера, пиздец. – медленно проговаривает разбитыми губами Зима и вкратце, без подробностей объясняет произошедшее. Турбо ни секунды не медлит. садится рядом с аптечкой и с силой поворачивает голову товарища к себе, крепко держа того за затылок. со всей возможной нервозной осторожностью смывает с лица кровь и вздыхает. – всем вам, смотрю, досталось. Адидас без зубов, Маратик с ухом этим, ты как собака дворовая. чё-ж меня-то не взяли? я бы им всем шеи посворачивал. не по-людски сделали, толпой, хотя старший их сказал, что не будет ничего, разговаривать будут. – потому и не взяли, Турбо. тебя тоже приложили, про бошку свою разбитую забыл уже? напомнить? – злится. но не плохо злится, по-доброму. – не бычь. понимаю я всё, но смотреть на вас таких не могу. – и похлеще доставалось. тут еще, считай, слегка припугнули. но с Маратом, да, зажестили. пацаненку ухо чуть не отрезали, собаки поганые. Валера кладет ладонь на его плечо, не сжимает – знает, что болит. – ты здесь оставайся, иди спать ложись. там, в каморке. я за Маратом посмотрю. – чё ты возишься так со мной? я ж не стеклянный. живой, главное, а остальное всё – дребедень. – Зима улыбается. болезненно напоминают о себе раны на губах, но тот не обращает внимания. – братья же, Зём. как не возиться с тобой, когда ты сидишь как жмур, рот открыть не можешь. хотя ты даже с закрытым ртом картавишь. Валере в бок легко прилетает недовольный кулак, а тот лишь тихо посмеивается. за ночь было скурено не меньше восьми сигарет. Турбо выходил из спортзала, вставал и смотрел, как мерно, противно спокойно падает снег. его будто вообще ничего не волнует, а тут такие вещи творятся. снежинки вертятся в своем танце беззаботно, мельтешат и раздражают. бесполезно мельтешат. летят и летят, а чего летят? все равно ж растают. так сказали бы хоть напоследок, стоит ли оно того? под утро протяжным стоном отозвался Вахит. Валера тихо прошел в каморку и сел на стул напротив. – оклемался? че ты? – оклемался, Валер. да ничё, бошка трещит. – будешь орать, треснет окончательно. – стыдно мне, понимаешь? как-то вот в голове всё шипит, покоя не даёт. я не спал-то по делу. – а че стыдно? – да как-то неправильно это все. я там как рыба соленая валялся, пока Марату с Вовкой бубен хуярили. на коленях стоял. голову Вахита прошибает еще одна вспышка боли. Турбо отвесил ему звонкую затрещину. – дурак ты, че бы сделать смог? ты пришел полумертвый, я вообще не знаю, как так вышло, что ты дошел. там-то че, встал бы и каждому по кабине раздал? их толпа, вас трое. сечешь, в чем разница? не забивай голову свою расшибленную такой дичью. – да секу я. жаль мне их, Марат полез, он ж дитё еще, а Вовка… городил его, как мог. – улице поебать, дети вы, или братья. но еще больше на это поебать всяким мразям. не будет их больше, Домбыта этого, слово пацана.