Читай по губам

Меня зовут Богдан. И с рождения я глухой. С детства меня учат говорить слова, которых я не знаю, танцевать под музыку, которую я не слышу, представлять звуки, о которых я не имею понятия. Я всегда чувствовал себя чужим в этом мире. Меня учили чужому языку, поэтому я так и никогда на нем и не заговорил. Поэтому я чувствовал себя чужим. Из меня создавали фальшифку, куклу, танцующую под неведомую мне музыку, успокоительное их совести. А мне все-голишь хотелось молчать ртом и говорить прекосновениями, любить не словами, а глазами, звучать красками на холсте. Я до сих пор не знаю, как звучит мой голос, но знаю, насколько плоха моя речь. Меня понимала только семья, чужие не понимали ни слова, поэтому после окончания школы я не издавал ни звука при чужих людях. Но не при ней. При ней мне хотелось говорить. И говорили мы много, на языке жестов. Поначалу она была такая неуклюжая, юная студентка педагогического, будущий сурдопедагог. Но со временем ее движения приобрели интонацию, ее руки — собственный тембр и дикцию. Ее интонация — резкое взмахивание рукой, когда злится, ее тембр — улыбающиеся глаза, когда она делится со мной чем-то сокровенным, ее дикция — ловкость ее проворных пальцев, которые играют на струнах моего сердца. И у меня есть свой голос, свой язык, который она постепенно познает. Но все же я для нее иностранец, поэтому я вынужден переводить этот язык по танцу ее губ. Жаль я не знаю ее голоса, но могу видеть, ощущать вибрации ее шепота, когда она смущается нашей невинной близости, легких объятий при приготовлении субботних блинов. Моя музыка — эта ощущения, прикосновение ее дыхания, когда она засыпает в кино на моем плече, касание температур, когда согревает меня жаром ладоней, разгоряченных в жестовом танце, циркуляция крови, ускоренная биением ее сердца. Я очень мало слышу, но очень много чувствую и вижу. Для меня наш фильм — немой, но он наполнен беззвучными мелодиями движения губ. Я слышал много губ. Слышал невнятные и сбивчивые, ритмичные и громкие, эмоциональные и возбужденные, неуверенные и тихие. Но самой настоящей пыткой было смотреть на ее губы. Такие желанные. Каждый день. Каждый раз, когда она говорила со мной, приоткрывала мне тайны своей души. Мне не нужно было слышать ее слова, чтобы понять ее. Я читал ее по губам, по дыханию, по глазам. И чем больше я упивался ее словами, тем глубже тонул в желаниях, которые не хотел признавать. Самой настоящей пыткой было смотреть на ее губы. Каждый день. Каждый раз, она говорила: «Привет! Как твои дела?», и я читал это по влажным устам, она просила: «Одевайся теплее, в четверг обещают -15», а я согревался от языков пламени. Она делилась прочитанным Толстым: «Мне одновременно тяжело и легко понять Анну, ведь все мы хотим семейного счастья», я отвечал жестами «Любовь толкает на безумные поступки», а сам мечтал этими же руками прикоснуться. Я отрицал, я притворялся, я заставлял себя не думать. Не думать. Не действовать. Это была весна, это была «Масленица». Мой любимый, но давно позабытый, детский праздник. Дома было холодно, на улице мокро, а внутри — пусто и уныло. Я не хочу признавать, но мне было грустно остаться в этот праздник одному. В квартире было тихо, пусто и просто. Обыденно. «Привет! Я приехала, открой пожалуйста дверь» — моя любимая смс. И появилось на пороге солнце. «Я хочу сделать кое-что интересное» — бесцеремонно надевая мои тапки, милая панда прошла на кухню с большим пакетом, оставив меня в томительном ожидании. Стол мгновенно превратился в прилавок: молоко, мука, яйца, масло. «Я надеюсь у тебя есть сахар и соль» " Конечно, сладкая " — показал я, но ее жестовый язык был слишком скуден, чтобы понять мои сравнения. И панда начала хлопотать над своим твореньем, мгновенно покрыв красивое платье белым пеплом. " Держи, переоденься» — я протянул ей свою футболку, но черно-белая медведица мгновенно засмущалась. " Твое платье слишком красивое. Я не хочу, чтобы ты его испачкала». И она вышла из ванной. Моя домашняя панда, смущенная интимностью своего нового наряда, мгновенно восстановила уверенность и продолжила создавать свое творение. Она стоит спиной. «Ты очень красивая» — хотел бы я сказать. Но врятли ты поймешь. Врятли я смогу сказать это вслух. Врятли я рискну сказать это вслух. Я сел подле своей медведицы, внимательно ожидая свой завтрак. " Я хочу, чтобы ты была такой каждый день». Первый румяный упал мне на тарелку. «Попробуй!» " Я подожду тебя. Я хочу завтракать вместе» «Ну попробуй!» и панда протянула мне свое угощение, пахнущее ее заботой и сливками. Сам того не понимая, я открыл рот и изящные пальцы вложили лакомство, полоснув меня сухим огнем. Панда в смущении заулыбалась. «Это вкусно!» — показал я. Я уверен, что ты вся вкусная. И невольно я представил, если бы на столе вместо миски, пачки молока и дорожек муки лежала она. Румяная, горячая и безумно медовая. Клянусь, я бы съел все до последней крошки. «Ай!» — прорычала моя панда, схватившись за обожженный пальчик. Ну как можно быть такой! Я посадил ошарашенную панду на стул, приложив к ее обиде лёд. На ее лице была горькая досада. «Ужасная сковорода! Теперь оно будет болеть весь день!». Так не пойдёт! Я должен сделать все, чтобы вернуть панде милый и плюшевый вид! Я окунул блин в смородиновое варенье и угостил свою пострадавшую, но она лишь неуклюже повела носом, размазав сладкий сок по аппетитным губам. «Хочешь я сделаю что-то необычное?» — и мне удалось завладеть интересом обиженной. Я не думаю, я больше не думаю. Я действую. И я прикоснулся к ее губам. Своими губами. Самым легким движением, едва захватив сладость замерших уст. Она не дышала, я не дышал. Возможно нам суждено было задохнуться.