Пожелай мне удачи

Огата не помнил, как так сложилось, что он уже более трёх дней не посещал казарменный туалет, чтобы вдумчиво там посидеть за малоприятным, но необходимым делом. Сначала было слишком много работы, потом как назло возле уборной ошивался его младший братец, видеться с которым не хотелось, потом он снова приступил к неотложным поручениям Цуруми. Да и сухой рис с галетами не располагал к хорошему пищеварению. Когда старший рядовой наконец добрался до дурно пахнущей комнатки, ничего не получилось. Впервые с ним такое. А живот болел и явно требовал сбросить ненужный груз. Огата попытался ещё раз. Совсем ничего. Только ещё этого не хватало.... Чëрт. Когда Юсаку столкнулся со своим братом в коридоре, он сразу догадался, что что-то не так. Огата был бледнее и мрачнее, чем обычно, а его походка свидетельствовала о тщательно скрываемой боли. — Ани-сама, что случилось? — без прелюдий начал младший лейтенант, но ответом ему был лишь непонимающий взгляд чёрных мутноватых глаз. — Всё в порядке, сэр. Не стоит переживать, — изрёк брат, чуть сощурившись, и, быстро выскользнув из приподнявшейся было руки Ханадзавы, скрылся восвояси. Юсаку же не мог не думать о странном состоянии Огаты. Он заболел? Его ранили? Сердце неприятно сдавливало от нарастающего беспокойства, когда брат не появился на обеде. И не только потому, что теперь не с кем было поделиться своей порцией, как он уже привык. Пропускать приёмы пищи в их положении никак нельзя, и брат это знал. Неужто он заболел и пошёл в медчасть? Наскоро поев, младший лейтенант, подобно пробке из бутылки сëтю*, вылетел в сторону госпиталя. Он долго искал, но Огаты там не оказалось. Не было его и в казармах, куда стали возвращаться ненадолго сытые и довольные солдаты. Юноша потерял след старшего брата, тот точно исчез. Ханадзава понимал, что из-за этого загадочного происшествия уснёт позднее, чем хотелось бы. Так и случилось. Уже глубоким вечером он отправился к туалету, чтобы отлить. То ли холод, то ли лёгкое волнение привели к тому, что мочевой пузырь позвал его из мягкой постели в ночь, под ледяной ветер. Ему послышалась какая-то возня в хлипком деревянном строении, но он не придал этому значения, да и вой вьюги быстро заглушил любые звуки. Без задней мысли Юсаку приоткрыл скрипучую дверь и обомлел. — Ани-сама... — Юсаку-доно... Какая неожиданная встреча, — зло прокряхтел Огата, сидящий на корточках с таким сосредоточением, точно это была его точка засады, — Сэр, не могли бы вы закрыть дверь... — ...снаружи, — раздражëнно почти выплюнул снайпер, когда наглец вошёл к нему, прикрыв вход. — Эти гнилые доски нас двоих могут не выдержать, и запасные штаны подать будет уже некому**, — угрожающе продолжил он, с трудом привставая и прикрываясь плащом. Больно. Как же больно... В кишках неимоверная тяжесть, что чувствуется при движении, задница болит от тщетных потуг. Так ещё и этот дурак стоит и пялится на него. Пришёл как раз тогда, когда Огата уже думал расковырять всë пальцами, чтобы облегчить себе задачу. В медчасть с таким ерундовым дельцем он ни за что не пойдёт. Точно не для того, чтобы слушать затем смешки и фразочки вроде "у блудной кошки засорилась жопа". — Брат, сколько дней ты не ходил в туалет? — прямой и спокойный вопрос поначалу ставит его в тупик, а затем разжигает в душе негодование. Как он смеет вообще стоять здесь и спрашивать столь интимные вещи? Он поддерживал эти глупые игры в семью лишь из-за приказа Цуруми, но у всего есть мера. Избалованный генеральский сынок совсем попутал берега? — Юсаку-сама, я вас не понимаю. К чему эти вопросы? Вы меня прервали за важным делом, и я попросил бы... — он не договорил, голос сорвался на жалкий всхлип, когда Юсаку без предупреждения приблизился и легонько надавил на живот. — Живот твëрдый и вздутый. Похоже, не менее трёх дней. Этот трепетный олень вообще его слушает?.. — Должно быть, тебе очень больно, брат. Прошу, позволь мне помочь! — Нет! — с остервенением отрезал Огата, грубо оттолкнув руку Юсаку, но тут же вспомнил, что перед ним старший по званию, — То есть... Это не стоит вашего беспокойства, сэр. Благодарю. Справлюсь сам. Юсаку смотрел на Огату и понимал, что тот явно не рад его предложению, а самой мягкой характеристикой от отца его действиям было бы слово "непозволительно". Но почему-то сейчас его это не волновало. Он смотрел на бледное, покрытое испариной лицо снайпера, думал о том звуке, что он случайно издал, и не мог делать вид, что ничего не видел. Ему было ужасно жаль брата и хотелось отплатить за его доброту, ведь тот не бросил Юсаку в пикантной ситуации. — Со мной тоже такое было, — тихо проговорил он, наконец смущаясь от происходящего и пряча глаза под фуражкой, — Это очень неприятно. Мама научила меня ставить клизму. Так вот как он хочет помочь... Братец решил прикинуться медсестричкой? Впрочем, лицо у него всегда было постное, как у сестры милосердия, а девственностью свою он охранял рьянее старой монахини. Что ж... Ожидаемо. Но Огата всё же не удерживается от глухого смешка. — Негоже вашими благородными руками ковыряться в грязных солдатских задницах, Юсаку-доно. Что на это сказал бы ваш отец? — старший рядовой открыто ухмыляется и с вызовом смотрит в блестящую гладь серых глаз напротив. На мягких щеках Юсаку пятнами расцветает румянец, а улыбка кота становится почти довольной. Он выиграл этот бой. Медленно он надевает штаны, посматривая на младшего почти свысока, и открывает дверь на мороз. — Стой! Брат, если ты согласен, встретимся завтра в фанзе*** офицеров. У моих товарищей увольнительный, — произносит Ханадзава, и Огата невольно оборачивается, а в тёмных зрачках мелькает интерес. Всё-таки он не сдаётся? * * * И Юсаку оказался прав. В его случае народные методы уже не действовали. Он поел кислых водорослей и запил молоком, побегал и попрыгал, расковырял себе всю задницу, но ничего из этого не помогло. Удача отказала ему. Боль в кишках становилась всё острее, а распухший живот здорово сковывал в движении. И он сдался. Точно побитый кот, приполз к братцу, подставляя поясницу под болезненно-сладкие поглаживания. Он знал, что младший Ханадзава никому не расскажет. Другое беспокоило его. Кого из них это действо унизит сильнее? Он мог бы поступиться честью, лишь бы измарать Юсаку, извалять в грязи этот белый до боли в глазницах лист. Юсаку добыл в медчасти клизму: небольшой стеклянный сосуд с гибкой трубкой. Не так важно, как он её достал — украл или попросил "для себя". Его задница всё равно такая же чистая, как и сердце, ведь её не устаёт лизать вся дивизия. Может, после него это приспособление даже не стали бы мыть и сделали бы оберегом. От этих мыслей Огате становится смешно. — Вижу, твоё настроение сегодня лучше, брат, — Юсаку беззлобно улыбается, присаживаясь на кровать. — Премного вам благодарен за помощь, Юсаку-доно, — Хякуноске тоже улыбается, с едва заметной остринкой в глазах. Доброму лейтенанту и невдомёк, что над ним смеются. — Давай тогда приступим, пока никто не пришёл, — Ханадзава всё же опасливо озирается, а Огата замечает, что он закрыл дверь и занавесил покрывалом немногочисленные окна. Видимо, он тоже не хочет, чтобы кто-то из отряда застал их за процедурой. — Ложись на бок и подогни колени. А ведь на четвереньках было бы развратнее. Но неважно... У изголовья кровати Юсаку, стоящей у стены, очень кстати оказывается крючок для одежды, и он крепит сосуд туда, перекладывая подушку. Под поясницу Огаты, которому приходится лечь макушкой к входной двери, он помещает кусок мешковины. Ткань не самая приятная, но призванная защитить их от лишней стирки. Снайпер тихо хмыкает, но не возражает. Ему нравится, что с этой точки просматривается вход, это действует успокоительно. А уж его тыл Юсаку прикроет... Ягодицы и спину неприятно обжигает прохладой, когда Ханадзава снимает с него штаны с бельëм, опуская те примерно до колен. Но руки у знаменосца тëплые и нежные подстать тому, кто отказался держать оружие. За спиной Огаты нервно сглотнули. Любопытство взяло верх, и он с интересом повернул голову, продолжая лежать с обнажённой задницей. — Что-то не так, Юсаку-доно? Вам противно? — Огата старается придать своему голосу обеспокоенную интонацию, но выходит плохо. Опять звучит как издëвка, — Вам необязательно это делать, если передумали. Я могу и сам... Действительно, уж с такой нехитрой штукой он разберётся. Лейтенанту лишь останется покараулить снаружи, и они разойдутся. И всё же внутри Огаты как-то сладко тянет от предвкушения, когда он думает о том, что это будет делать именно Юсаку. Его невинный братец с нежными пальцами и красными от стыда ушами. — Что?.. Вовсе нет. Я просто боюсь причинить тебе боль, брат, — Ханадзава густо смазывает наконечник вазелиновым маслом, но всё ещё будто мнëтся. — Боль? Да я не из нежных, — Огата рефлекторно вскидывает брови. Он и не подумал бы, что у брата именно такие мысли сейчас. Какой же святоша, — Давай уже. Мне холодно. Юсаку поспешно кивает и открывает зажим, проверяя, проходит ли вода. Затем разводит ягодицы солдата и обильно смазывает маслом чуть покрасневшее отверстие, вводя внутрь не более фаланги, а после заменяет палец наконечником клизмы, который без сопротивления проскальзывает внутрь. Юноша медленно ведёт трубку параллельно копчику пациента и чуть дальше делает несколько вращательных движений к пупку. Проделав всё это, с облегчением выдыхает и снова позволяет воде течь. Его тёплая ладонь осторожно опускается на чужой живот. — Всё нормально, ани-сама? — Да... — Огата чувствует себя странно. Юсаку так нежен с ним, но в поступающей в кишки воде приятного мало. Она не холодная, но и не тëплая, кот хорошо чувствует, как она щекочет нутро, постепенно наполняя. Сможет ли он всё это удержать? Дыхание снайпера рефлекторно углубляется, и Ханадзава одобрительно гладит его бок. — Верно, лучше дышать поглубже. Если вдруг появится резь в животе, обязательно скажи, — в голосе младшего снова слышится неподдельное беспокойство, и Огата досадливо жмурится. Неужто он и правда хотел лишь помочь ему? Никаких грязных секретов не будет? Снайпер не хочет оставлять это вот так. Сам он уже чувствовал знакомое приятно тянущее чувство внизу живота, поступающая жидкость давила на простату, вызывая чисто физиологическую реакцию. Это заставляло неуютно ëрзать, сводить колени и выпячивать пятую точку. И всё же лежать одному со стояком скучно.... Но может стать веселее, если удастся расшевелить знаменосца-девственника. Тогда Огата крепче прижимает руку Юсаку к своему телу и протяжно стонет, выгибая спину. Ханадзава испуганно вздрагивает и тут же краснеет, не в силах отвести взгляда от прозрачных капель пота на узкой пояснице брата. Кровь начинает интенсивно стучать в висках, во рту пересыхает. Вид беззащитного, разгорячëнного брата перед ним и так выбивал почву из-под ног, а теперь этот странный жест и стон. Ему страшно показаться извращенцем, но и оторвать пальцы от чужой тёплой кожи он не в силах, ведя их выше и чувствуя быстрые удары сердца Огаты под рëбрами. — Брат?.. — Юсаку-сама, эти ощущения такие неприятные, — отрывисто выдыхает Огата, и пальцы Ханадзавы чувствуют, как мелко дрожит его тело, — Но ваши руки отвлекают. Прошу, не нужно останавливаться. Он смотрит на знаменосца почти умоляюще, но это лишь уловка, чтобы насладиться пунцовым лицом напротив. Взгляд коварно скользит ниже, нащупывая красноречивую выпуклость под кителем. О да. А у него крепко стоит, да и размер не малый. Всё же не в раннем половом бессилии, значит, дело. — Х-хорошо! — Юсаку судорожно вдыхает через нос и садится на колени перед кроватью, приобнимая Огату, прижимаясь к открытым ягодицам и мягко оглаживая всё его тело. — Д-да, сильнее! — зрачки снайпера восторженно сужаются, когда он сам властно ведёт руку брата и давит ей внизу живота. Что-то внутри него сжимается, по телу проходит судорога, он слышит, что Юсаку уже дышит чаще него и внутреннее радуется. Наверняка он чувствует себя неправильным и ему хочется сбежать, но не в этот раз. Он ведь не оставит своего бедного подопечного? — Ани-сама, — губы Юсаку дрожат. Он напуган. За кого только? За себя или за него? Огата осторожно касается щеки своей трепетной лани, массирует затылок и бессильно роняет ладонь на чужой загривок. — Ты не говорил, что в этой процедуре есть что-то приятное. — Я-я и сам не знал... — Тебе стыдно? Думаешь уйти? -— Нет, но... У тебя точно не жар? — А ты проверь. Огата притягивает Юсаку к себе и позволяет тому губами коснуться своего лба. Младший лейтенант наконец слегка расслабляется, чувствуя приятную теплоту пахнущей мылом кожи, а не обжигающий жар. Не удержавшись, он продлевает ласку и целует старшего в висок и в шею, прикусывает солëную мочку уха, пока Огата довольно щурится, точно сытый кот. Юсаку с силой сводит свои бëдра, отчего стыдная тяжесть в паху лишь усиливается, горячеет. Снайпер же бесстыдно ласкает свой член, явно выжимая из ситуации максимум. Ханадзава понимает, что это его первый и, возможно, последний шанс видеть брата таким и добровольно спотыкается, падая в омут чужого желания. Он с любопытством проводит ладонью по всей длине, большим пальцем ласкает крупную головку, срывая с чужих губ стон и наблюдая за выделением прозрачной жидкости. В этот момент вода в сосуде начинает кончаться, из-за чего льётся внутрь Огаты с удвоенным напором. Внутренности пронзает та самая резь, о которой предупреждал Юсаку, глаза снайпера невольно распахиваются, а затем зажмуриваются с той же силой. Он хмурит брови, шумно выдыхает через нос, ëрзая под Юсаку, его разведённые ноги дрожат, а пальцы терзают простыню. — Угх... — Прошу, потерпи. Спазм сейчас пройдёт, — юноша заботливо массирует его опасно наполненный живот по часовой стрелке, просит дышать поглубже и целует разгорячëнное ухо. — Воду нужно подержать хотя бы пять минут. — Пять?... — "хватит, чтобы кончить" — хочет пошутить Огата, но сейчас ему не до шуток. Впервые он всерьёз ощущает, насколько заполнен сейчас и как его внутренности ноют, прося о помиловании. Если он кончит, то точно обделается. — Я столько не выдержу... — Иначе может не подействовать, — строго возражает знаменосец, но его касания к Хякуноске остаются такими же мягкими и любящими. — Нужно заложить время на "добежать". — А? Зачем? Утку я тоже взял в медчасти. — Тфу, чëрт... Я не буду делать это при тебе! — Но туалет может быть занят. И ты в таком состоянии... — Юсаку снова тревожится за него. — П-просто вытащи это из меня, — шипит Огата, отстраняя от себя брата. Ханадзава покорно кивает и осторожно извлекает наконечник, чуть сжимая ягодицы брата, помогая ему удерживать воду. — Агх... Проклятье, — когда снайпер с трудом привстаëт, опираясь на локти, что-то в нём предательски булькает. Лишь божественная защита Юсаку сейчас поможет ему добежать до нужного места. — Ани-сама, не надо уходить сейчас, — юноша приобнимает его за плечи, желая удержать, но Огата всё равно встаёт и растворяется в темноте со словами "пожелай мне удачи в бою". * * * Всю ночь после этого Юсаку не мог уснуть. Он не только не сумел выкинуть развратный образ брата из головы и даже впервые подрочил на это, сгорая от чувства вины, но и переживал, а всё ли получилось. Вдруг не подействовало и всё было зря? Тогда, выходит, он подвёл Огату, ведь обещал, что это действо поможет. Если всё получится, не так стыдно будет перед собой и перед образом отца внутри, что уже отрëкся бы от такого сына. Юсаку вышел утром на холод довольно хмурым. И хоть небо уже просветлело, чувства на душе у него были тяжёлые и мрачные. И тут он услышал крики прапорщика Кикуты, подобного утреннему петуху: — КТО, ЧËРТ ВОЗЬМИ, ОБОСРАЛ ВСЁ ВОКРУГ КАЗАРМЕННОГО ТУАЛЕТА?! УСАМИ, ТЫ-Ы?! — Никак нет, сэр! Не я это! — агрессивно мотал головой несчастный рядовой, и его родинки на щеках не двоились, а почти "четверились". — Да я бы и не подумал, что ты, но так ведь... НЕ ТОЛЬКО ОБОСРАЛИ, НО И ОБДРОЧИЛИ! Убирай теперь давай!! Юсаку зажал себе рот, подавляя нервный смешок, и поспешил ретироваться****. Навстречу ему прошёл Огата, уже не стараясь скрыться, и даже одарил привычным приветствием, козырнув с лукавой усмешкой. Юсаку козырнул ему в ответ. На его губах расцветала счастливая улыбка. ______________________________________________ *сётю - японская водка. **запасные штаны - имеется в виду момент, когда Юсаку провалился ногой в казарменный туалет, а Огата помог ему. *** фанза - китайский дом с двускатной крышей, преимущ. в сельских местностях. Распространён на Востоке. **** Юсаку не помог Усами, так как тот постоянно оскорблял Огату, да и не только его.