Игорю не впервой мчаться к нему домой. В омут — да с головой. Только бы не прогнал. Игорь чернее ночи, Делает все, что хочет. Все на на пути рвёт в клочья — сжигает мосты дотла.
Жилин накрывает Игоря одеялом и уходит курить на кухню. В голове кишит рой мыслей, но так или иначе все они сводятся к единственной – Игорю нужна помощь. В первую очередь спасать его, конечно же, нужно от самого себя. Жилин тщательно сбивает пепел и бегло смотрит на часы – час ночи. Вообще-то, хорошо бы уже поспать или как минимум принять горизонтальное положение, вот только неожиданный (но очень даже желанный!) гость занимает единственный диван в однушке, а тащиться в кладовку за раскладушкой совсем нет сил. Жилин мысленно считает до десяти и не выдерживает уже на цифре «восемь»: тушит вторую сигарету (и как это вяжется со стойким желанием бросить курить?), выключает свет и почти бесшумно подходит к дивану. Так же бесшумно садится на корточки и неуверенно протягивает руку к Игорю. Будить совсем не хочется, но Жилин чувствует: сил ждать больше нет. Нужно узнать сейчас. Понять. Осознать, что еще ничего не потеряно. – Игорь, – все же слегка сжимает плечо. – Игорь, как ты себя чувствуешь? Тот открывает глаза, чтобы тут же их закрыть. Бормочет что-то невнятное, бьётся будто в лихорадке, накрывает руку Жилина, но сразу же убирает – и резко так, как если бы стыдился своего жеста, если бы считал, что не имеет права даже трогать. — Хороший мой, ну ты чего? Это же я... Жилин резко останавливается. Собственное имя застревает в горле, давит, режет словно лезвием изнутри; и если бы не нужно было сохранять спокойствие ради Игоря — Жилин бы уже волком завыл. Нет. Игорь должен сам. — Серёг. Н-нормально всё. Просто сон дурацкий. Обошлось. Жилин со всей силы жмурится, чтобы не выпустить наружу предательские слёзы, резко выдыхает и только сейчас понимает: всё это время он не дышал.***
Сначала Игорь забывает последний день в лагере. Серёжа просыпается ранним утром и сонно осматривается: вещей Вали нет, как и его самого. Собственные вещи аккуратно сложены в чемодан со вчерашнего вечера. Шорты и рубашка Игоря непривычно валяются рядом с кроватью, и Серёжа не сразу понимает, что его так напрягает в этой картине. Он долго смотрит на спящего друга, зачем-то улыбается, а потом его словно бьёт током — Серёжа вспоминает все события последней ночи: и глупый пожар; и собственное сердце, которое то останавливалось, то сильно-сильно билось от страха за Игоря; и облегчение, когда Серёже сказали, что его друг жив. И сам Игорь, который наконец-то его нашёл. Вот только он совсем не был на себя похож: глаза бешеные смотрели куда-то мимо, зато руки прижимали так крепко, будто это не он, — Игорь, — а Серёжа только что вернулся из мира мёртвых. У Серёжи горели щеки и совсем немного кончики ушей. Он хотел спросить, страшно ли было Игорю; хотел попросить прощение за то, что отказался пойти с ним; хотел сказать, что никогда раньше не терял друзей и вообще-то он такого больше не допустит (на правах будущего милиционера, между прочим!). Вот только пока мысли в голове собирались в осязаемую кучку, Игорь отстранился, молча прошёл в комнату, лёг — и сразу же заснул. А Серёжа смотрел на него почти до самого утра, и всё пытался отогнать от себя назойливое предчувствие — что-то не так. Периферическим зрением Серёжа улавливает какое-то движение и окончательно возвращается в реальность. — С-серёг, ты чего такой? Случилось что? — Игорь! Игорь, ты как? Заставил ты нас вчера понервничать, конечно, — Серёжа хмурится, и это совсем не вяжется с задорным голосом, которым он пытается разговаривать. За окном гудит мотор — автобус приехал и уже совсем скоро развезет их всех по домам. Серёжа кидает грустный взгляд на окно и думает о том, что лучше бы Игорю начать собирать вещи — чего доброго опоздают еще. — Я нор-м... Нормально всё. Уснул вчера рано, не помню нихрена. Салют-то вчера хороший хоть был? — Какой салют? Шутишь, да? Ты свои шуточки брось, Игорь. Ты мне тут вообще прекращай шутить! Игорь как-то уж очень быстро подрывается с места, подсаживается к Серёже и обхватывает за плечи. Смотрит прямо в глаза, а там — то ли страх, то ли непонимание, то ли смешинки пляшут. Серёжа с вызовом смотрит в ответ. Они молчат до тех пор, пока в комнату не заходит вожатый Ричард, который советует им поторопиться. — Ладно, Серёг. Буду собираться, а ты мне потом в автобусе всё расскажешь, идёт? Серёжа, который окончательно перестает что-то понимать, послушно кивает, а затем помогает собрать вещи. Те летят в чемодан со скоростью света совершенно помятые, потому что времени действительно мало. То, что с Игорем и правда что-то не так становится окончательно понятно, когда того начинает пошатывать. В шоке до сих пор, что ли? Серёжа делает в голове заметку обязательно расспросить отца, что чувствует человек (очень хороший!) после условных пожаров (очень страшных!); а еще уточнить, почему у самого Серёжи после всего этого так сильно болит в районе груди. Но за этим лучше к матери. К автобусу они идут молча, Серёжа заботливо поддерживает друга, пока тот пытается переставлять ноги. Все присутствующие на площадке странно косятся, особенно Валя, но подойти почему-то не решается. Оно и к лучшему — им бы самим сначала во всём разобраться. Разговаривать начинают уже после того, как автобус трогается с места, вернее, говорит только Серёжа. Рассказывает и про пожар, и про директора, и про то, как Игоря завалило балками в горящем доме. Задать вопрос, почему Игорь первым делом хотел найти Серёжу, тот не решается. Ну не собирался же тот его в самом деле винить в случившемся? Да, Сёрежа отказался идти с ним смотреть на ночных ежей, но он же не знал, не мог же предвидеть, что все так будет? — Вот хоть убей — ничего из этого не помню, — бормочет Игорь севшим голосом и тут же засыпает. А Серёжа даёт ему молчаливое обещание, что в будущем ввяжется в любую авантюру. Только бы больше не оставлять.***
Дома две чашки чая, дома за ним скучают, дома ему вручают тёплый потёртый плед. Выпитым скипидаром больно тревожить раны. Игорь привык быть странным вот уже триста лет.
Жилин держит глаза закрытыми до тех пор, пока не чувствует на плече лёгкое прикосновение руки. Он шумно выдыхает, но тут же себя одёргивает — он пришел будить Игоря по делу. По слишком важному делу, которое разбивает самому Жилину сердце вот уже много лет. — Что тебе снилось? — спрашивает он, потому что ему очень нужно понять, что сейчас в голове у его друга. Даже если этот разговор затянется до утра. Даже — если для этого придётся прогулять работу. Вот уж — потеря. Игорь смотрит из-подо лба почти зловеще, так, как если бы заглядывал в самую душу. Как если бы знал о самых больших страхах Серёжи Жилина. И он, наверное, и так знает. К этому очень сложно привыкнуть. Каждый раз Игорь оказывается на шаг впереди, каждый раз удивляет Жилина своей наблюдательностью. — Хрень всякая. Как обычно, — наконец-то отвечает Игорь и быстро убирает руку. В глазах отчего-то появляется тоска, и Жилин уверен, что сейчас как никогда глаза Игоря — отражение его собственных. Очень хочется расспросить, надавить как следует. Жилин знает, что почему-то только он имеет на Игоря такое влияние. Вместо этого Жилин устало вздыхает и наконец-то затрагивает ту тему, которая терзает его последние две недели: — Игорь, я тут недавно пересматривал старые фотографии, вспоминал всякое. Ну, знаешь, молодости все эти, беззаботности... — Не томи, н-начальник. Ближе к делу. Сердце Жилина в очередной раз почти останавливается. — Какой же я тебе начальник, голубчик? — мягко поправляет он, а сам старается не выдать дрожи в голосе. — Серёжа я. Жилин Сергей Орестович, забыл, что ли? — Серёг, ты чего? — Игорь даже подрывается с дивана, настолько он обескуражен. Его голова, очевидно, еще кружится после скипидарного запоя, глаза бегают, но Игорь честно старается сфокусировать свой вгляд. Он поворачивается к Жилину и через какое-то время его глаза наполняются пониманием. — Т-так ты чего, думал, я тебя забуду? Как же я забуду, если я только тебя и помню, глупый мент? Игорь наклоняется близко-близко, трётся щетинистой щекой о такую же щетинистую щеку Жилина. Отрывается ненадолго, чтобы заглянуть в глаза, а затем продолжает всё по кругу снова и снова. Жилин не знает: он хочет плакать, смеяться или просто наслаждаться этим моментом. Не знает, поэтому делает все одновременно. Игорь даже пугается: отстраняется и со страхом вытирает дорожки слёз с лица Жилина. Затем, немного поколебавшись, целует — сначала в висок, затем поочерёдно в уголки глаз, в лоб и, чтобы окончательно завершить картину, мажет куда-то в уголок рта. — Люблю тебя, Серёг. Столько лет искал, чтобы сказать. И вот — нашёл. — Нашёл, хороший мой, конечно, нашёл, — шепчет Жилин и закрывает глаза. От спектра эмоций начинает ломить всё тело, и он идёт на кухню за аспирином. И если вопрос "что это сейчас было?" услужливо пока прячется на задворках сознания, то мощное чувство дежавю накрывает с головой.***
— Серёжа Жилин! Серёж, тебя там папа разыскивает! — Юра поправляет очки и пытается отдышаться. Его волосы взлохмачены от ветра, а щеки совсем красные. Серёжа может пошутить какую-то шутку, но из-за страха подкашиваются коленки. В голове проносится миллион причин, почему отец пришел к нему в школу, и ни одна из них не сулит ничего хорошего. — Он у главного входа стоит. С директором только что разговаривал. Серёжа наспех укладывает в сумку томик Агаты Кристи и подрывается с лавки как ужаленный. Почти за минуту добегает до центрального холла и останавливается за углом. С прищуром (как настоящий детектив!) смотрит на открывшуюся картину и пытается прикинуть, что такого могло произойти. Возле обшарпанной балки и правда обнаруживается отец в компании старого лысеющего директора. Оба о чем-то оживленно спорят, но как ни старается Серёжа читать по губам всё выходит что-то вроде "одолжить жвачек и запить мороженым". Абсурд какой-то. Серёжа берёт себя в руки и с улыбкой направляется к ним. — Евгений Антипович говорит, ты дружишь с Игорем Катамароновым? — без предисловий начинаей Жилин старший, едва завидев сына. — Потрудись объяснить, как такой подающий надежды молодой человек может яшкаться с этим... Этим... Орест Сергеевич пыхтит, не найдя слов, и директор терпеливо наблюдает за развернувшейся драмой. По правде, Серёжа даже представить не может, что такого натворил Игорь, что сюда аж милицию позвали. Ответ не заставляет себя долго ждать, потому что отец, наконец-то найдя нужное слово, продолжает: — С этой шпаной! У него с твоим братом завязалась драка, в вследствие чего оба доставлены в школьный травмпункт. И оба, — он выразительно смотрит на Серёжу, — отказываются что-либо говорить. Может, хоть ты, голубчик, поведаешь нам, что происходит в стенах этой, безусловно, хорошей и тихой школы? А? Что думаешь? Серёжа молча отводит взгляд. Страх перед тем, что отец узнал о его редких прогулах (в кино с другом ведь намного веселее!) сменяется более животным страхом из-за Игоря. Чего глядишь, отец им вообще запретит общаться — с него станется. — Жила сам виноват, — тихо чеканит он, за что тут же получает лёгкий подзатыльник. — Ты знаешь, что я не терплю ваших этих, вот этих вот... Фу, кличек ваших! И что значит — сам виноват? Чтобы один брат — на другого брата! Вообще-то, Серёжа видел такого разъярённого отца всего дважды в жизни, но этого было достаточно, чтобы сейчас закрыть рот на замок. Серёжа не стал рассказывать ни про Жилу, который вопреки надеждам отца держит в страхе едва ли не всю школу; ни про директора, который почему-то сейчас молчит, хотя прекрасно знает, кто главный зачинщик всех школьных потасовок. Ни тем более про Игоря, который, наверное, в очередной раз заступился за кого-то из младших. Жила наверняка ударил первым, а Игоря просто уже было не остановить. Он всегда такой. Во всяком случае с тех пор, как... Додумать Серёжа не успевает по двум причинам: во-первых, воспоминание слишком бьёт по живому; во-вторых, отец выдёргивает его из размышлений одной единственной фразой: — На шесть суток. На пять! Ишь чего — уголовщина безнаказанная. Хорошо, что наш город под защитой очень хорошей милиции, — Жилин-старший меняется в лице — и вот он уже лучезарно улыбается, поправляя туго завязанный галстук. А у Серёжи будто земля уходит из-под ног: как это Игоря — и в милицию? Как преступника какого-то. На всякий случай, Серёжа все же уточняет, стараясь придать голосу минимум заинтересованности, и максимум — небрежности: — Катамаранова в тюрьму? Но закон... — Милиция и есть наш закон. Ничего, посидит твой Катамаранов, подумает. Глядишь и поймёт чего. А не поймёт — так я его еще раз посажу. Работа у меня такая, понимаешь, Серёжка? За порядком следить и гадости предотвращать. Немного подумав, добавляет: — И с братом поговорить не помешало бы. Как-никак семья. "Как-никак семья" отыскивается сразу же за углом, держа между пальцев почти докуренную сигарету. Жила испытывающе смотрит на брата, сплёвывает и выкидывает наконец-то многострадальный бычок. Тот приземляется прямо у Серёжи под ногами. — Чего тебе? — Спросить хотел, ты правда такой кретин или только в определённые дни недели? — Серёжа сжимает кулаки и сдерживается изо всех сил. — Опять к первоклассникам приставал, да? Они-то, наверное, всё, на что тебя хватает. А как с Игорем, так сразу можно и пожаловаться, да? — Ты чего так распереживался-то, а? Злишься, что тебя не позвал? Или, может, хочешь сказать, что отец неправильно поступил? — Хочу сказать, что ты идиот. И что из-за тебя теперь Игорю в кутузке торчать. Ну так что, расскажешь? — А то что? — скалится Жила. — Сам накажешь меня по закону? Вооружишься своими детективными книжками и пойдёшь расспрашивать свидетелей? Ты, Серёжа, сам идиот. И понятия у тебя идиотские. А если будешь лезть не в свое дело — так сам окажешься на месте своего Игоря: сначала я тебе припечатаю, а затем папаша тебя самого за решетку отправит, как тебе такое? Серёжа знает, что слова Жилы даже на блеф не тянут — настолько они абсурдны. Но в сердце почему-то все равно зарождается обида на брата, стоит рядом с уже имеющейся злостью — и обе они выжидают, смотрят с осуждением, мол, чего же ты Серёжа делать-то с нами собрался? Вот только Серёжа сам понимает, что загнан в угол: кинуться на Жилу — так тот и правда растрезвонит о его поступке всем вокруг, еще чего доброго и приукрасит. И тогда отец окончательно поставит под сомнение их дружбу с Игорем. Ну уж нет. Настоящие детективы всегда на шаг впереди — уж это Серёжа знает. — Чего ты, брат, зассал, что ли? Выходит, не так уж мы с тобой и похожи, — Жила достаёт из кармана пачку сигарет, но в этот раз протягивает одну Серёже. — Только не делай вид, что не будешь. Сам же шляешься по углам с Катамарановым самокрутки курить. Ты мне лучше вот что скажи, принцесса: чё ты вообще за него так печёшься? Может, ты мне расскажешь и я проникнусь вашими чувствами, а? Идёт? Сигарету Серёжа все таки не берёт. Он молча разворачивается и уходит, пытаясь скрыть даже от самого себя навернувшиеся на глаза слёзы. То, что Жила отбитый и давно уже не считает его своим братом — Серёжа знает давно. А вот то, что Жила, кажется, нашёл новый рычаг давления (очень глупый, неправильный, ненастоящий!) — задевает очень сильно. Примерно через час Серёжа понимает, что прогулял к чертям все уроки: сначала этот разговор с отцом, потом Жила с его идиотскими намёками, следом — очень привлекательная скамейка, на которую можно было приземлиться и наконец-то переварить все события за день. Уснуть совсем не получается. Серёжа долго ворочается в кровати, изредка поглядывая на спящего в другом конце комнаты брата. В голове столько мыслей, что кажется, будто все они сейчас объединятся в одно сплошное нечто и взорвутся к чертям. Серёжа даже прибегает к давно забытому методу — считать овец. Но на каждой двадцатой овце он сбивается, и всё начинается сначала. Серёжа тихо встает и подходит к окну: ветки деревьев шумно бьют по стеклу, ветер завывает так, будто еще немного — и выбьет окно. Всё разлетится на мелкие кусочки и обязательно перебудит всех в доме. Серёжа ёжится от холода и ведет плечами, все мысли разом покидают его голову, остаётся одна — еще до конца не сформировавшаяся, но уже достаточно осязаемая: Игорю наверняка там сейчас очень холодно. И прежде, чем Серёжа додумывает свою мысль, ноги уже несут его из комнаты. Какое-то время Серёжа не решается, но затем, собрав всю волю в кулак, он залезает в китель отца и забирает ключи. Если всё вскроется — будет совсем плохо, но это все не важно, намного важнее — наспех закинуть в рюкзак потёртый плед и первую попавшуюся под руку книгу. Серёжа аккуратно вылезает через кухонное окно и старается не дышать. Ветер обжигает щеки, уличные фонари зловеще подрагивают, а появившийся непонятно откуда кот смотрит с предостережением. Серёжа проскальзывает мимо спящего дежурного, заходит в кабинет отца и сразу же обращает внимание на Игоря — тот, обхватив себя руками, спит в самом углу камеры, слегка подрагивая. На секунду Серёжу одолевают обида и разочарование: он до последнего надеялся, что вся эта история с Игорем — всего лишь фокус, шутка отца, которой он пытался запугать и наставить на путь истинный. Но нет же — вот перед ним вполне осязаемый Игорь. С крупным фингалом под глазом, но все же вполне реальный. — Чё пришел, начальник? — резко вдруг подаёт голос Игорь и открывает глаза, чтобы тут же их округлить при виде Серёжи. — Ты чего тут? Волнуется. Где-то под сердцем начинает разливаться тепло, и Серёжа в который раз думает о том, что так и не спросил у матери, симптомом чего это может быть. — Я тут одеяло принёс. Подумал, что тебе холодно, наверное. Игорь округляет глаза еще больше, но Серёжа решает его окончательно добить: — Я еще и ключи стащил у отца. Не очень-то хорошо он их прячет. — И это я ещё бешеный? — звонко смеётся Игорь, а затем резко затихает: вспоминает, что могут услышать. Серёжа тем временем возится с ключами и с пятой попытки подбирает нужный. — Я... В общем... Держи, — протягивает он одеяло и зачем-то опускает глаза в пол. — Ничего не рассказывай, если не хочешь. Я знаю, что Жила заслужил, что бы там ни было. Просто... Просто больше не лезь в это, хорошо? Ты не подумай, я... — Да понял я, Серёг, понял. Не оправдывайся. Уверен, что ты не спалишься и тебе не влетит? Ты бы шёл лучше домой, а то отец проснётся, а тебя дома нет. Вопреки собственным словам, Игорь хлопает рукой по месту рядом с собой. И Серёжа плюёт на опасность, садится рядом и долго разговаривает. Упоминает и разговор с отцом, и перепалку с Жилой. И даже жалуется на то, что не может насчитать больше десяти овец. Под усмешку Игоря, которого, очевидно, забавляет этот факт, Серёжа поворачивается к другу и изучающе смотрит. Наконец-то задаёт вопрос, который почему-то вдруг резко начинает его волновать: — А что ты делаешь, чтобы уснуть? — и вопрос этот звучит так наивно, так по-детски, будто Серёжа не в выпускном классе, будто он снова тот маленький сыщик Серёжа Жилин из лагеря "Лисья горка". Но Игорь не смеётся, даже не усмехается, а серьёзно отвечает: — Мать мне раньше читала, чтобы я уснул. Длинные рассказы, которые даже не сказки, а чертовщина какая-нибудь. Но я всё равно под них засыпал, — Игорь вдруг становится совсем печальным и продолжает почти шёпотом. — Затем я стал читать себе сам, пока не вырубит. Но это всё равно не то. — Хочешь, я тебе почитаю? — выпаливает Серёжа, прежде чем успевает подумать, что он говорит. — У меня тут и книжка с собой имеется. — Хочу. И Серёжа читает. С выражением, с расстановкой. Так, как если бы читал на сцене. Если бы его призванием было стать актёром, а не потомственным милиционером. Краем глаза замечает, как Игорь сильнее кутается в одеяло и начинает все чаще моргать. Серёжа хочет полностью повернуть голову, чтобы посмотреть, но не решается. В какой-то момент он останавливается, хихикает и всё же смотрит на Игоря. — А ведь я тебе читал этот отрывок в лагере, помнишь? Мы тогда ещё сценку с тобой на поляне разыгрывали, пока меня не укусил дикий бобёр и не пришлось идти в медпункт. — Не, это точно не со мной было, — сонно отвечает Игорь, и его голова тяжёлым грузом опускается на плечо Серёжи. — Как же не было! Ты же сам мне это и предложил, когда увидел моё увлечение книгой, а ещё... Он запинается. В голове начинает складываться какой-то паззл, но для полной картины всё еще не хватает деталей. Дурное предчувствие током бьёт по всему телу, но Серёжа берет себя в руки и продолжает очень тихо читать. Не сейчас. У Игоря и так стресс, не хватало его еще тревожить по пустякам. Когда за окном начинает светать, Серёжа с ужасом осознаёт, что пора уносить ноги. Он осторожно отодвигает Игоря от себя, закутывает того еще плотнее в одеяло и опускается на корточки. — Потерпи еще два дня, идёт? — шепчет он и встаёт, чтобы уйти, но внезапно рука Игоря крепко вцепляется в его собственную. — Я тебя, конечно, люблю, Серёг, но ты иногда очень переживательный. Серёжа считает до десяти и всё-таки выходит. Сердце колотится сильно-сильно, и очень хочется остаться. Вот только времени и правда уже нет. Во всяком случае сейчас. Жилин Орест Сергеевич ещё долгие годы будет думать, откуда в кутузке взялось это синее клетчатое одеяло, и почему его ключи лежали не в правом кармане, а в левом.***
Жилин готовит ужин, он вдруг кому-то нужен, жалок и безоружен — он сделал всё, что мог. Жилин теперь смеётся. Просишь — он остаётся и как котёнок трётся прямо у самых ног.
— Не пойду на работу сегодня, — подводит итог Жилин, возвращаясь со стаканом воды и таблетками. — Не развалится милиция без меня за один день. А в случае чего — телефончик мой домашний имеется. Чего случится у голубчиков этих, уважаемых, так пусть звонят. Жилин подходит к дивану и смотрит на Игоря, который за время его отсутствия снова принял горизонтальное положение. Выглядит тот уж совсем несчастно: с рук так до конца и не вышло отмыть сажу, волосы все растрёпанные, взгляд стеклянный. Жилин садится на самый край, мимолётом смотрит на высунутую из-под одеяла ногу Игоря, и про себя замечает, что привычка спать в носках укоренилась у его друга еще в детстве. — Так чего спросить хотел, Серёжа? — Игорь будто нарочно теперь выделяет последнее слово. — Что-то там про фотокра... Фотокарточки свои рассказывал. — Да я... На самом деле уже и не важно всё это... Просто ностальгировал сидел, разглядывал всякое. Фото попалось наше, где нас всей сменой собрали — да и щёлкнули всех разом. Хочешь, вместе посмотрим? Ты свои небось и растерял давно. — Не, у родителей дома лежат, наверное. Я н-не видел. Показывай. Жилин мигом срывается и несётся на кухню. Пододвигает скамейку ближе к антресоли, чихает от пыли, морщится. Понимает, что сейчас принесёт фотографии — и Игорь догадается, поймёт, что Жилин их сам давно в руках не держал. Разоблачения совсем не хочется, поэтому он хватает кухонную тряпку и наспех стирает пыль с пожелтевших лиц. — Вот они, родимые. Как вчера всё помню, — улыбается Жилин, заходя в комнату. — Ты держи, а я пока чай быстро сделаю. Будешь? Дождавшись утвердительного кивка, он снова удаляется. В груди разливается тепло при виде такого домашнего Игоря: вот он сидит по-турецки на диване, с головой накрыт одеялом, щурится так смешно — и будто нет этих всех горьких лет позади, будто два дня назад Жилин не притащил Игоря домой вусмерть пьяного, будто не наблюдал за тем, как его друг перепутал квартиру с соседской, словно не бывал до этого у Серёжи Жилина сто миллионов раз. — Я тебе еще бутербродов сделал. Поешь, пожалуйста. Жилин садится рядом, тесно прижимаясь к плечу Игоря, забирает у него из рук фотографии в обмен на сладкий чай с бутербродами. Игорь ест жадно, быстро, но все же отвлекается, когда рядом начинается шуршание. Жилин медленно перебирает фотографии, улыбается, шутит, а в глазах — такая боль, что раствориться в ней можно. — Ух ты! Это же самый первый день. Смотри, мы тут вообще с тобой не знакомы. И Валя далеко от Особы своей стоит, но видно же, — видно! — как уже тогда засматривался на неё голубчик, подумать только. — Хорошая фотография, — соглашается Игорь и отводит взгляд. От Жилина это, конечно же, не ускользает. — Ты чего? Что тебе уже почудилось? Жилин отбрасывает всю стопку в сторону и обнимает Игоря за плечи, разворачивает к себе, сообразить пытается — чего уже успел взболтнуть лишнего? Игорь камнем застывает в его руках – точно статуя. — Как я их могу знать, Серёг? Я всё п-понять не могу: ты мне говоришь, будто я там был. И я там был — вот же я! — Игорь показывает куда-то в сторону брошенных фотографий. — Но я ни черта не помню. И Валю никакого не знаю, понимаешь, Серёжка? И от этого "Серёжка", которое уже много лет не слетало с уст Игоря, хочется рассыпаться на тысячу кусочков. Хочется встряхнуть хорошенько, заглянуть хотя бы на мгновение в эту бешеную голову, увидеть всё своими глазами, помочь. Вот только как помочь, если Жилин как ни пытался все эти годы — ни черта не вышло. В очередной раз приходится брать себя в руки. В очередной раз — ради Игоря. — Ну как не знаешь? Знаешь, конечно. Ты же на прошлой неделе ему в НИИ кроликов подкинул — а те и расплодились за ночь, да так, что пришлось наряд спасателей вызывать, чтобы все десять тысяч кроликов разом забрать! Неужели не помнишь? — Это помню. Так это тот самый, получается? Валя, который инженер? — Который инженер, — соглашается Жилин и ещё крепче прижимает Игоря к себе, тот наконец-то расслабляется в его объятиях и как-то уж совсем неуверенно обнимает в ответ. — Хочешь, я тебе всё-всё расскажу? Про каждого. Ты тогда обязательно всё вспомнишь. — А если я потом опять забуду? — Тогда я тебе снова расскажу. Каждый день буду рассказывать, хороший мой. Договорились?***
На выпускном все дружно уговаривают Валю попробовать водку. Зачинщиком становится, конечно же, Игорь, который уже сам вылакал больше всех. Под шумные танцы и звонкий смех девчонок тот все же соглашается, но, внезапно войдя во вкус, на одной рюмке не останавливается. Вскоре все втроём (Серёжа, Игорь и неожиданно — Валя) убегают на речку смотреть на неоновых окуней. Серёже весело, потому что он никогда еще не видел Валю таким беззаботным. А еще никогда не видел Игоря таким красивым. Но эту мысль Серёжа тут же прячет глубоко в сознании — не хватало еще. Про своё сильно бьющееся сердце при виде друга он так и не спросил у матери; решил, что даже разбираться с этим не станет. Какая разница, если это совсем-совсем ему не мешает? В какой-то момент они решают бежать наперегонки, и Серёжу вообще ведёт — он хохочет и путается между деревьев, подрезает Валю, корчит рожицы. Добегают они с Игорем вместе. В десяти метрах резко останавливаются, и Игорь с лукавой улыбкой предлагает разделить победу на двоих. — Бежим! — звонко кричит он и неожиданно берёт Серёжу за руку. Прибегают они действительно одновременно (ещё бы!) и с разочарованием смотрят на единственную рыбу, которая от страха тут же скрылась под воду. — Опоздали, — заключает Игорь и только сейчас вспоминает про их переплетённые пальцы. Сжимает напоследок, а затем мягко отстраняется. — Вы чего, совсем бешеные? — возмущается запыхавшийся Валя, когда наконец-то подбегает к ним. — Я там чуть... Да меня чуть! Вообще! Вы вообще, конечно. — Не дрейфь, — говорит Игорь и хлопает друга по плечу. — Раскричался тут, всех окуней перепугал нам. А тут, между прочим, семь штук сидело, пока ты не прибежал! Серёжа хихикает в кулак и отводит взгляд от обоих — ему смешно, но вот враньё ему совершенно не даётся. Валя, гляди, еще и поймёт всё. — Ты, Игорь, чушь мне не приноси... Не неси. Чушь мне тут. Про рыб своих неоновых несуществующих. В книгах по биологии их нет, а Галина Зарницевна говорила, что это просто городская байка. Валя с умным видом поправляет очки, а Игорь смеётся и протягивает ему непонятно откуда взявшуюся флягу. — Держи, водолаз. А то опять занудничать начал. От алкоголя Валя отказывается, зато соглашается Серёжа. Он почему-то думает, что этот день — последний в его беззаботной жизни. Что дальше — институт, обязанности, завышенные ожидания отца и ненавистная милиция. Серёжа решает совсем-совсем сегодня больше об этом не думать. И уж тем более не показывать свои страхи друзьям. Какое-то время Игорь стоит возле речки в надежде увидеть что-то необычное, а затем просто падает в траву и мечтательно смотрит на звёзды. Валя с Серёжей дружно подхватывают эту затею, и уже через мгновение — ложатся по обе стороны от Игоря. Запоздало Серёжа понимает, что уж слишком близко приземлился — рукой подать. В отличии от Вали, который при желании мог бы и на противоположном берегу полежать. Пьяные разговоры сменяются пьяным молчанием. Жилин хочет навсегда остаться в этом моменте, хочет дышать этой травой, смотреть на эти звёзды и ожидать мифическую неоновую рыбу. — Смотри, уснул! — шепчет Игорь и показывает на лежащего Валю. Наверное, всё же не нужно было предлагать ему водку. "Наверное, нужно было вообще сбежать вдвоём!" — думает Серёжа и пугается собственных мыслей. Чтобы избавиться от них, он решает поговорить о чём-то отвлечённом. — Жаль, что ты гитару не взял. Побрынькали бы. Как раньше. — Ага, тягать её ещё с собой. Я-то и играть толком не умею. — Как это? — Серёжа даже пытается сесть из-за такого неожиданного вранья, но тут же ложится обратно, голова ужасно кружится. — Так не умеешь, что аж выступал на каждом школьном концерте. И что ты тогда делал в музыкалке все эти годы? У тебя ж там даже были все эти музыкальные экзамены! Серёжа настолько возмущен, что даже слегка повышает голос. Одёргивает себя, когда Валя начинает что-то бормотать. Но вроде как пронесло — всё ещё спит. — Не злись, Серёжка. Ну хочешь, я научусь играть? Ради тебя, хочешь? Игорь протягивает к нему руку и второй раз за вечер переплетает их пальцы. Серёжа жмурится, потому что, кажется, он нашёл очередной паззлик. — Совсем-совсем не помнишь? — с надеждой всё же спрашивает он, а затем собирается с мыслями и открывает глаза. — Ну, помню, как в музыкалку ходил. Песни какие-то любимые помню. Но год назад брал гитару в руки — и ничего. Разучился, наверное. Так бывает, ты не переживай. Серёжа знает, что так не бывает. Ещё он знает, что Игорь тоже в это не верит. Нужно обязательно сходить в библиотеку и почитать об этом, возможно, даже получится найти какое-нибудь не очень страшное объяснение. Но если и забыл — ничего страшного. Серёжа и сам научится играть, и они с Игорем обязательно будут вместе петь под гитару. Как раньше. Серёжа улыбается своим мыслям. Ему как никогда хорошо и тепло; а их с Игорем руки, которые так крепко держатся друг за дружку — ощущаются самым правильным, самым нужным, что вообще может быть в этом мире. Клонит в сон. Серёжа сам не помнит, как засыпает на тёплой траве. Просыпается он ближе к рассвету от крика Игоря: — Вот! Я же говорил, говорил вам! Серёжа с Валей сонно вглядываются сквозь туман, и действительно: через речной мостик прыгают разноцветные неоновые окуни. И когда один из них загадочно подмигивает Серёже — тот наконец-то смеётся.***
Дома теперь их двое, Жилин теперь спокоен. Мир их теперь устроен с точностью на двоих. Выпитым скипидаром можно лечить и раны. Пусть Игорь очень странный — Жилин его простит.
Жилин откладывает фотографии и смотрит на сонного Игоря, который едва ли уже не спит. За просмотром одеяло загадочным образом переползает на них обоих. Жилин вздыхает и всё же позволяет себе маленькую вольность: закидывает руку на спинку дивана (так удобнее!) и начинает перебирать пальцами чёрные взлохмаченные волосы. Игорь ластится — едва не мурлычет. Прикрывает глаза и улыбается. А Жилина накрывает такая лавина нежности, что перехватывает дыхание. И главное, — самое главное! — Игорь живой, тёплый, сидит рядом и совсем не забыл про своего Серёжку. За окном появляются первые лучи солнца. И правда — какая сегодня работа? — Может, поспишь? — шепчет куда-то в макушку, улыбается. — Время-то уже — ого-го! Совсем, наверное, заморил тебя своими фотографиями и чаями. — Еще немного. Ты только н-не уходи. Снова это предательское сердце: ноет от отчаяния, от страха, от бог знает чего ещё, но в этот раз добавляется новое чувство. Оно появляется вместе с последними словами Игоря и пробирается своими когтистыми лапами в самое нутро. Растекается и грызёт наточенными клыками. Чувство пялится на Жилина и заглядывает ему прямо в глаза: смотри, мол, чего натворил, мент. Смотри, во что превратился Игорь. Ты же помнишь того беззаботного счастливого мальчишку — Игоря Катамаранова? Конечно, конечно, ты помнишь. Ты никогда не забываешь. Чувство Вины смотрит с осуждением, и Жилин даже не собирается от него избавляться. Понимает — заслужил. Ступор сменяется паникой. — Игорь, посмотри на меня, — Жилин обхватывает лицо Игоря руками, и поворачивает к себе. — Хороший мой, это я всё проглядел, понимаешь? Слишком долго собирал паззлы. Дети их за полчаса собирают, а мне вот, видишь, много лет понадобилось. Искал разгадку, ответы. Думал, найду — и всё будет хорошо. У тебя, Игорь, понимаешь? А всего-то нужно было тебя не отпускать. Я же не... — Серёга. Мой С-серёга. Глупый мент. Как же ты собирался складывать паззлы, если половина из них сгорела уже очень давно? Винить себя вздумал! — Игорь убирает чужие руки от своего лица, да так и продолжает их держать. — Не позволю! Жилина трясёт не меньше, чем Игоря. Правду говорят — лучше поздно. — Поспи всё таки хоть немного. Я диван разберу, посижу с тобой, пока не уснёшь. — И когда усну, п-посиди, ладно? — Игорь всё же поднимается с места: сам разбирает диван, помогает надеть дурацкий пододеяльник и застелить простынь. Игорь вообще-то всё-всё умеет, только вот в подвале не для кого всё-всё уметь. Теперь-то, конечно, это не так. — Помнишь, ты м-мне читал книгу, к-когда я в кутузке сидел? — Игорь долго ворочается, пока наконец-то не находит удобное положение. — Ты ещё говорил, что это твоя любимая. — Ты помнишь? — Помню, как ты читал. Но что — хоть убей. Ещё помню, что ты ключи тогда у отца украл. И плед забыл забрать. Жилин улыбается. Вспомнил ли Игорь что-то новое, либо же он просто помнит всё, что связано с Серёжей — непонятно. Но тёплая надежда всё же поселяется в груди, постепенно вытесняя все ненужные чувства. Оставляет только одно — самое сильное и самое правильное. Его-то Жилин хранит бережней, чем всё остальное. — "Убийство в Гнезде Фазана", угу. А плед я не забыл, а оставил. Отец тогда долго не мог понять, откуда у него на работе он появился. — И чё, так и не понял? Хорошее же у вас семейство сыщиков, — смеётся Игорь и слегка щипает Жилина за бок. — Не понял. Я ему сам рассказал, после академии уже. Жилин подымается с места и ловит на себе встревоженный взгляд. — Подожди, я сейчас. Приходит обратно он уже с тем самым томиком. Жёлтые страницы уже давно утратили запах новой книги, а корешок и вовсе держался на честном слове. Но тем не менее — это была та самая книга, которую отец подарил ему еще много лет назад. Жилин ложится обратно, но в этот раз подвигается ближе. — Иди сюда, горе, почитаю. Знаю же, что так быстрее уснёшь. И Игорь приходит. Ложится на плечо своего полковника и впервые за многие годы по-настоящему расслабляется. Солнце уже вовсю светит через зашторенные окна, но ни одному из них это не мешает крепко заснуть. — Спи, мой хороший, — шепчет Жилин, перед тем как окончательно провалиться в сон. — Я теперь рядом.***
Возвращается Серёжа серьёзным мужчиной с усами. Вообще-то, отрастил он их на спор — вот только потом как-то они прижились. Заснеженный Катамарановск отдаёт ностальгией. Серёжа бредёт по привычному проулку и пытается уловить всё вокруг. Дома встречают радостные родители, для полноты картины не хватает только брата, но о нём Серёжа даже не хочет вспоминать — слишком много непоправимого ущерба они нанесли друг другу, чтобы теперь делать вид, что всё нормально. Спустя парочку "раздевайся скорее" и "сейчас быстро накрою стол" мать со слезами на глазах признаётся, что Жилу закрыли год назад на семнадцать месяцев. И как бы Серёжа не убеждал себя в обратном — ощущалась тревога. — Так а чего в письмах-то не писали? — все же интересуется он, и запоздало себя одергивает — слишком грубо прозвучали его слова. — Не знали, как сказать, — вмешивается отец. — Всё же не такими я вас воспитывал, голубчики. Серёжа вопросительно поднимает бровь, стараясь понять — каким образом он снова успел провиниться, едва зайдя в дом. — Что? Тут, понимаешь ли, закономерность прослеживается. Твой брат таскался за этими мелкими преступниками — и понахватался всякого. Ты, вон, тоже носился вечно за своим Катамарановым, чего доброго и тебя такое же могло ждать, — Жилин старший многозначительно кашляет, а затем бьёт кулаком по столу. — Ничего, сидит теперь в родной кутузке, думает над своим поведением. Одеялом из нашего же дома укрывается! Серёже очень интересно, почему отец говорит о том давнем событии в настоящем времени, но спрашивает он совсем другое: — Так ты понял, что это я его тогда туда протащил? Одеяло это? — Серёж, ну что ты несёшь? Я одеяло это из дома принес еще прошлой зимой, чтобы преступники эти к решёткам не попримерзали. К ним обоим одновременно приходит понимание. Но Серёжа даже не смотрит на отца, он быстро надевает свою куртку и старается как можно быстрее зашнуровать ботинки. — Ну куда ты пошёл? — кричит мать ему вслед. — Поешь хотя бы! Упустил. Он что-то определённо упустил ещё до отъезда. За что Игорь снова попал за решётку? Что с ним вообще сейчас происходит? И почему, чёрт возьми, почему он не ответил ни на одно письмо, которое Серёжа старательно писал дважды в месяц все три года? Снег хлопьями летит прямо в лицо, замерзает на ресницах, от чего глаза тут же начинают слезиться. Серёжа почти бежит в отделение и останавливается только у самого порога, чтобы отдышаться. Серёже уже не нужен ключ, он научился пользоваться отмычками, но какое-то время он все равно стоит в панике перед закрытой дверью. — Игорь, — на пробу зовет он, когда оказывается в тёмной комнате (и зачем только выключили тут свет?), — Игорь, привет. Из-под решетки на него смотрит Нечто. Серёжа узнаёт в этом Нечто Игоря только потому, что очень хорошо его знает. И глаза, которые не спутать с другими, пусть и всё лицо вокруг них в саже. И тонкие руки с длинными пальцами. И эта усмешка. — С-серёга мой приехал. Мент люб... Любимый. С-серёг, а я тут, сам понимаешь, — Игорь разводит руками, мол, вот, посмотри каким я стал. Посмотри, что случилось, пока ты в столице умные книжки читал. И Серёжа смотрит. Правда, не долго. Не выдерживает, открывает двери этой проклятой камеры и бросается к Игорю. Обнимает, пытается уловить в глазах хоть немного понимания — не получается. От Игоря несёт водкой и каким-то очень знакомым запахом. Серёжа еще не знает, что это, но что-то ему подсказывает, что скоро он поймёт. — Как же так, Игорь? Я же тебе писал. Ты чего не отвечал, совсем бешеный, что ли? — Забыл, Серёг. — Что забыл? — Ответить з-забыл. Я их в-все читал, честно-честно, — и будто в подтверждение собственных слов, Игорь достаёт из внутреннего кармана куртки внушительную стопку писем. — Я их наизусть зн-знаю, вот вообще все. Т-ты очень хороший, — невпопад говорит он и резко поднимается. Письма тут же разлетаются во все стороны, потому что Игорь шатается так, что еще немного — и упадёт головой вниз. Серёжа сначала подхватывает Игоря, усаживает его обратно на скамейку, а затем наклоняется и собирает разбросанные письма. Все они и правда прочитаны множество раз — на них куча грязных отпечатков, непонятных пятен и каких-то каракуль. Серёжа пытается их рассмотреть поближе, и как только читает первую кривую заметку — тут же оседает на пол. Почти после каждой фразы, написанной рукой Серёжи, мелкими буквами (оттого и похоже на кляксу, вот дела!) выведено "мой Серёга". "Игорь, у меня всё хорошо..." — "Мой Серёга". "Дела идут нормально. Как ты там, хороший мой?" — "Мой Серёга". "Спросил у матери по поводу тебя, она ничего не ответила. Надеюсь, ты скоро напишешь" — "Мой Серёга". Десятки пометок отдают рябью в глазах, Серёжа жмурится, пытается отогнать от себя это видение: как Игорь сидит совсем потерянный, выводит это дурацкое "мой Серёга" — как память, как ориентир, как спасательный круг, за который можно ухватиться, когда весь остальной мир рассыплется на кусочки. Серёжа пододвигается ближе, обхватывает ноги Игоря, утыкается носом ему в колени и скулит изо всех сил. Боль, которая рвётся наружу, перекрывает воздух, застилает глаза и, кажется, вот-вот совсем убьёт. — С-серёга, — Игорь гладит его по голове, а затем наклоняется и целует в макушку. — М-ментяра мой. Самый х-хороший, самый любимый. Ничё ж не слу... Не случилось, Серёг, ничё. Ты дома. — Дома, Игорь. Теперь дома, — шепчет Серёжа и выдыхает.***
Жилин просыпается первый. Кидает взгляд на часы, которые показываю два часа дня, затем — на рядом лежащего Игоря. Тот спит в той же позе, в которой и засыпал, ворочаться во сне перестал, что ли? Жилин гладит его по щеке, пытается найти на лице хотя бы одну незнакомую морщинку, тщетно — всё изучено еще много лет назад. — Можно я тебя поцелую? — бормочет Игорь, все еще не открывая глаз. И давно проснулся? Жилин хочет в шутку возмутиться, пригрозить пятнашечкой за введение в заблуждение сотрудников полиции (хороших очень!), но вместо этого он просто шепчет: — Да. Поцелуй неумелый. Никто из них раньше не целовался, почему-то в этом Жилин уверен на все сто. Но от того — еще слаще, еще нужнее ощущать прикосновение этих губ, слышать на каждом выдохе привычное "мой Серёга", отвечать ему не менее привычным — "родной мой. Хороший". Серёжа отстраняется первый, потому что чувства переполняют, потому что сейчас хочется обнять: прижать крепко, дать понять, что теперь — навсегда. — Хочешь, после ужина поиграю тебе на гитаре? — спрашивает от тихо, едва касаясь губами уха Игоря. — Ты же никогда не играл. — Научился. В академии еще. — Ради меня, что ли? — Ради тебя.