О холоде и ожидании

Несмотря ни на что, кусачий холод, внезапно захвативший город, не в силах был проникнуть в это поместье. Лишь изредка, то тут, то там, пробирался проворный сквозняк, неприятно забираясь в рукава и под штанины. Но поместье топили нещадно - ещё со вчерашнего дня, когда столицу, словно махровое одеяло, поглотил редкий снегопад. Всё вокруг заволокло снежно-серой пеленой, дороги и крыши завалило сугробами, да так, что все только и делали, что пытались расчистить утопающий в белезне мир. Но снегопад, как это всегда бывает, был глух к причитаниям людей, и от того валил весь последующий вечер, а затем и ночь, и утро, заставляя людей забыть о времени. Неприветливо серое небо вновь начало темнеть, а обманчиво мягкие снежные хлопья продолжали поглощать под собой город. Гу Юнь, вынужденно застрявший в поместье на всё время снегопада, смел довольствоваться лишь видом из окна, парой сборников старых стихов - на большее его сейчас не хватало, - да горячими лекарственными отварами. Богатый опыт навязчиво подсказывал, что, стоит ему только высунуть кончик носа из прогретого дома, как его маленькое Величество тут же узнает об этом, не иначе как волшебным образом. От того он, словно ленивый, одомашенный кот (когда Чан Гэн впервые заикнулся об этом сравнении, возмущение Гу Юня физически сотрясло всё поместье), весь день рассматривал из окон, как во дворе упорно расчищали снег, только чтобы через скромную пару часов снег навалил вновь. Казалось, все вокруг были заняты непривычно активной деятельностью, будь то уборка снега или сохранение поместья в тепле, один лишь Гу Юнь слонялся без дела, светя несчастным лицом, словно несправедливо заключенный. Ко всему прочему, Гу Юнь чувствовал, что все до единого в этом доме приглядывали за ним, готовые доложить «обо всём, что нужно» и «кому надо», и в такие моменты он не мог не задаваться вопросом, не это ли жизнь в браке и приходится ли Цзипину мириться с чем-то подобным. Еще вчера вечером Чан Гэн убедил его несмотря ни на что не вылазить из своих теплейших одежд, достал поближе грелки, да припрятал подальше алкоголь - последнее, конечно, скорее было показательным стратегическим актом, потому что выражение лица у него при этом было настолько суровое, что у Гу Юня язык не повернулся сказать слова против и только и оставалось, что смиренно принять собственную судьбу. И затем сегодняшним утром, несмотря на все попытки Гу Юня убедить его никуда не ехать в такую погоду, Его Величество отправился во дворец. В этот момент Гу Юнь испытал необычайно редкий для таких случаев соблазн пустить в ход пару нечестивых приёмов, но зная волю Его Величества ему пришлось смириться. Стоило признать, что, даже если бы весь мир утопал в огне, а земля разверзлась, Его Величество всё равно как ни в чем не бывало пошёл бы на работу. И вот, ни свет ни заря Его Величество уже отбыл в холодную, неприветливую, занесенную снегом мглу, с одним лишь обещанием вернуться как можно скорее. Словно зрея в сами его мысли, неизбежно мрачнеющие, перед уходом Чан Гэн нежно убедил его, что будет предельно аккуратным на дороге, и это воспоминание бережным теплом прокручивалось в груди Гу Юня, стараясь отогнать весь тот злой, промерзший налёт на его сердце. Но стоило Чан Гэну уйти, как поместье, большое и пустое, мигом похолодело на пару градусов. Сидя в одиночестве у окна, вслушиваясь в звуки расчищаемого вдалеке снега, Гу Юнь не мог не испытывать толику неприятной смеси тоски и скуки. День, проведенный в странной, будто бы искривленной через сломанное зеркало прострации утекал сквозь пальцы, не задерживаясь. Небо быстро темнело и тяжёлая приглушенность опускалась на мир. Он не мог ничего с собой поделать и, в неспособности отвлечься на что-нибудь, то и дело впадал в глубокий, плотный комок ожидания, постепенно, практически незаметно пропитывающийся тревожностью. Гу Юнь не был человеком склонным к такому беспричинному волнению, не в обычные дни, но в последние годы после окончания войны, быть может, то его нагоняла старость или раны, оставленные прошлым становились более очевидными, неизбежное осознание хрупкости человеческого счастья жуткой пеленой накрывало его с головой, словно темная морозная ночь. Во внезапно наступившей тишине и пустоте дома, таком знаком и одновременно чужеродном, ему сложно было отвлечься от этих мыслей. Мир вокруг не разваливался стремительно на уродливые куски и от того собственная беспомощность и мрачность быстро заполняли каждый уголок и трещинку сознания. Это было неприятно и Гу Юнь не хотел признаваться себе, что одна мысль о нерасчищенных от снега и льда улицах, о неудачно занесеной на дороге карете, о сотне способов пострадать в такую непредсказуемую погоду, была способна бросить его в такие мрачные размышления. Но трагедии одна за другой выковали его жизнь и даже спустя годы он не мог избавиться от привычки замечать самый ужасный вариант исхода событий. Желтоватая мгла за окном на глазах превращалась в плотный, безжизненный мрак северо-западной границы, который вцепился в сердце Гу Юня острыми когтями. Это было странно - осознавать, сколько своей жизни он отдал этому месту, этим людям, событиям. Настолько, что, стоило ему слегка расфокусировать взгляд, и он будто бы вновь оказывался в занесенной снегом степи, навсегда застрявший где-то на пол-пути к лагерю, окруженный со всех сторон нескончаемым горизонтом. Промерзшая до самых глубин земля похрустывала под тяжелыми копытами его коня. Воздух, пронизанный холодом безжалостной, безлюдной зимы царил вокруг, проникал в легкие острыми лезвиями, кусал кожу лица, но холод черного железа его доспехов был лишь ещё более страшен - для его врагов, для него самого. Он словно бы врос в него, став неотделимой, ядовитой частью его тела. Ничто не могло спасти его от острого, перехватывающего дыхание холода, проникающего в самое нутро. Небо над головой было пустым и таким широким, поражающим своей бесконечной глубиной, что устрашало совершенно без малейшего усилия. Оно давило на уставшее, болящее тело, и в то же время будто грозило захватить его и поглотить без остатка, норовя забыть где верх, а где - низ. Кристаллики холодных, мертвых звёзд мигали, уставившись на него, и в этом глубоком и мрачном холоде было невыносимо, удушающе одиноко. За окном загорелись фонари и Гу Юнь против воли вынырнул из неприятного полу-воспоминания, полу-фантазии. Горло больно сдавило и он терпеливо - как сделал бы это Чан Гэн, будь он здесь - постарался напомнить себе, что то время давно позади и, несмотря на все превратности судьбы, не собирается возвращаться. Сосредоточив взгляд на новой детали его промерзшой картины вида из окна - оранжевый мазок, нежно и уверенно прорезающий холодную, вечернюю тьму и бросающий теплые отсветы на снег, делая его похожим на мягкое одеяло, - Гу Юнь сделал усилие над собой, расслабляя болезненно напрягшееся тело, делая своё дыхание медленным и глубоким. Глубоко вдохнул особый, знакомый запах прогретого поместья - их с Чан Гэном дома. Вытащил на поверхность сознания недавнее воспоминание об очаровательно мягких прядях темных волос, завивающихся на подушке рядом с его лицом. Нежный поцелуй в щёку перед уходом и ласковое обещание. Вечерние разговоры и низкий, родной голос, наполненный сонливостью и любовью. Гу Юнь с удивительной ясностью подумал, что ему, вообще-то, стоило бы попросить слуг нагреть воду - или погреть еды - или подготовить сухую, теплую одежду, на всякий случай. В этом была раздражающая проблема: он не знал, когда Чан Гэн вернётся - а он пообещал, что вернётся скоро -, и посылать кого нибудь во дворец в такие погодные условия было просто непрактично и бессмысленно. Гу Юнь слегка выпрямился на своём месте, окончательно возвращаясь в реальность и более рационально размышляя о том, чем ему заняться, но затем его взгляд зацепили еще несколько загоревшихся во дворе фонариков. Гу Юнь почти рефлекторно постарался прислушаться. Сердце в груди на мгновение замерло, словно успевающее осознать всё за секунду до логичной мысли, а затем в приятном волнении ускоренно забилось, когда Гу Юнь услышал - почувствовал его возвращение. Через пару мгновений дверь в поместье шумно открылась, разрезая тишину, и Гу Юнь, уже подскочивший, словно ужаленный, опережая слуг и с внезапно появившимся энтузиазмом буквально перенесся в прихожую. Где-то по пути на лице родилась привычная улыбка, а в груди уверенно загорелся маленький огонёк. При виде знакомой фигуры в теле словно нажали переключатель, вновь делая сердце легким. – С возвращением. Чан Гэн, ещё не успевший сделать и шагу, не то что начать раздеваться, повернулся и на его лице тут же, словно отражение, появилась знакомая, нежная и довольная улыбка, одним своим существованием делающая сотни признаний. – Успел соскучиться, – откровенно признался Чан Гэн, словно возвращаясь к только что оставленному разговору и невероятно умело, со знанием, стряхивая с Гу Юня остатки его темной меланхолии, как рыхлый, свежевыпавший снег. Гу Юнь подошёл к нему, чтобы помочь раздеться, и Чан Гэн быстро поцеловал его в щёку, закрепляя своё возвращение. Гу Юнь почти неосознанно вдохнул полной грудью запах - свежий уличный воздух, чернила и цитрусы. Тело Чан Гэна было холодным, кончик носа - ледяным, но Гу Юнь искренне не мог представить ничего роднее и любимее, и, несмотря на холод прикосновения, оно одно заставило огонёк в груди разгореться, заполняя грудь приятным ощущением. Сильное, тёплое чувство разрослось, изгоняя остатки волнения и неприятного холода.