Змеиный бог и бакэнэко

RADWIMPS, Toaka — Suzume Yorushika — Tada Kimi ni Hare Natsunose — Anemone to Tansansui . За окном сменялись пейзажи — рисовые поля, моря из подсолнухов и одуванчиков. Над горизонтом раскинулось розовое с вкраплениями лилового неба. Саске прислонился лбом к прохладному стеклу пассажирского сидения. Растущие на окаменелой обочине кусты шелестели ветками по корпусу машины. Их вновь тряхнуло на выбоине в асфальте. — Мы почти приехали, — мягко произнесла Микото, ловко маневрируя по узкому круто извивающемуся серпантину, огибающему горы, за которыми спряталась деревушка. Белая табличка на въезде гордо гласила «Добро пожаловать в Коноху». Внутри Саске все перевернулось; в нем еще теплилась надежда, что, может, мама передумает, развернет машину и они отправятся домой — в Токио, к отцу и брату. Только вчера они всей семьей праздновали его день рождения (ему исполнилось пятнадцать), а сегодня с матерью они уехали за тысячу километров. Саске уже угнетала эта глушь, а он еще даже не вылез из машины. Они въехали в деревню сквозь покосившиеся деревянные ворота с облупившейся краской, некогда считавшиеся достопримечательностью. Пути назад нет. Микото остановила машину напротив комбини, стеклянная вывеска которого давно перегорела и потрескалось. — Нужно зайти в магазин и купить продуктов на ужин. Пойдешь со мной? — доставая кошелек из бардачка, поинтересовалась Микото. Саске отрицательно качнул головой, впервые отлипнув от окна на протяжении всей поездки. Он вылез из машины, чтобы немного размяться, в то время как Микото скрылась за скрипучей дверью магазинчика; поежился от прерывистого ветра, проникающего под полы синей футболки, и обнял себя руками. Саске остался стоять один на тротуаре, в кругу неровного света фонаря. Небо потихоньку мрачнело. В тишине он мог отчетливо расслышать, как мотыльки отчаянно бьются о потрескивающую лампочку. Он окинул взглядом пустующий переулок. У него складывалось впечатление, что деревушка вымерла. Место выглядело заброшенным. Какой-то сайлент-хилл японского разлива, подумалось Саске. Выросший в шумной столице, он не привык к такой гробовой тишине. Саске содрогнулся от мысли, что ему придется провести здесь минимум три года. Затем он вернется в Токио, чтобы поступить в университет, и, возможно, уговорит Микото вернутся с ним. Резкий хлопок тяжелой двери магазина заставила его вздрогнуть, он обернулся и поспешил помочь матери с пакетами. — Не слишком ли много ты всего накупила? Многовато для ужина на двоих, — заталкивая продукты на заднее сидение машины, хмуро поинтересовался Саске. Он осекся. Осознает ли мать, что им теперь не требуется столько еды, как раньше, когда они жили вчетвером? Пожалуй, ему стоило пойти в комбини вместе с ней. — Здесь все самое нужное! — Микото скрестила руки на груди. Пускай вещи первой необходимости она закупила заранее еще в Токио, но с продуктами рисковать не стала, чтобы они не испортились в дороге. — Вряд ли в доме найдется хоть одна съестная крошка. Завтра утром я бы не побежала в магазин покупать еду на завтрак, это пришлось бы делать тебе. Саске поморщился. Он же даже не знает, где здесь все находится. — Поторапливайся, нам нужно добраться до дома пока совсем не стемнело, — она похлопала сына по плечу и усмехнулась. Поместье клана Учиха, к которому принадлежала его мать, находилось в отдалении, у подножия горы на другом краю деревни. Они ехали по окраине, где старые домики наваливались друг на друга, как будто еще чуть-чуть и они падут, как в домино. Иногда попадались ветхие статуи кицуне с отвалившимися ушами или носами. В детстве они часто приезжали сюда всей семьей. С Итачи он редко выбирался в саму деревню, предпочитая шнырять по лесу и играть с луками, которые сделал им дед. Потому Саске плохо знал окрестности, все выглядело для него в новинку. Хотя вряд ли в таких богом забытых местах что-то кардинально меняется за короткий промежуток времени. Когда-то это место подарило много приятных воспоминаний, но сейчас же оно не вызывало у Саске ничего, кроме скребущей печали. Но чем старше становились он и Итачи, тем реже они здесь гостили. Брат поступал в университет и полностью погряз в учебе, отец задерживался до поздно на работе… Саске не понял, в какой момент их дружная семья раскололась на двое. На прощание Итачи ткнул его в лоб (как будто ему на мгновение снова стало семь лет) и сказал «В следующий раз». Что именно под этим подразумевал старший брат, Саске не знал. И от этого становилось еще тоскливее. Высокий каменный забор с паутинками трещин окружал поместье. Черепица во многих местах осыпалась. Величественный особняк мрачно возвышался в темно-синем небе. Старомодный и обветшалый, в лучших японских традициях, с фронтоном в стиле карахафу, словно нисколько не изменилось с эпохи Тайсе. Микото вылезла из машины, чтобы отпереть ворота, а затем заехала на подъездную дорожку, отсыпанную гравием. — Наконец-то приехали! — весело прощебетала Микото, разминая спину после длительной поездки. — Дом, милый дом! Саске, конечно, не особо разделял ее энтузиазма. Он постарался разогнать нависшую над ним мрачную тучу и выдавить из себя улыбку, чтобы не огорчать мать. Он с легкостью мог выбрать сторону отца и остаться в просторной квартире со всеми удобствами, а главное — с любимым старшим братом, пускай тот усердно грыз гранит науки. Саске в любой момент мог прийти к нему за помощью. Но разве он мог оставить мать одну? Совесть бы замучила его до смерти. И с отцом у него не было взаимопонимания и хотя бы чуточку теплых отношений, он никогда не мог соответствовать его ожиданиям. Саске вздохнул. Во всем нужно искать плюсы и единственный и самый важный — светящаяся Микото. Ради счастливой матери он готов вытерпеть любые невзгоды. — Часть коробок еще осталась в Токио, их привезут завтра, — произнесла Микото, открывая широкий багажник черного вольво. Саске кивнул, вытаскивая одну из коробок и направляясь в дом. Внутри все пропахло старостью, сыростью и гнилью, что сигнализировало о том, что здесь давно никто не жил. Раньше здесь обитал их дед — Мадара, сварливый строгий старик, он ухаживал за домом и прилегающим к нему садом, но он скончался лет пять назад и с тех пор о доме никто не заботился. После его смерти они вообще ни разу сюда не возвращались. Запах деда Саске до сих пор помнил. Строгий, ворчливый Мадара постоянно (сколько Саске себя помнил) ругался, когда они с Итачи играли в саду, — мол, затопчут все его саженцы слив, персиков и яблонь. — Оставим коробки в гостиной, я разберу их завтра, — произнесла следом идущая Микото. Она осторожно ткнула плечом в выключатель и коридор озарило тусклым желтым светом. — Еще бы понять, где здесь гостиная, — пробормотал Саске. — Первый поворот на право, а затем налево, — направило его Микото. Саске лежал на татами, уткнувшись лицом в пол, среди неразобранных коробок, пока мать щебетала на кухне. Время близилось к полуночи. — Я всегда хотела, чтобы вы с Итачи росли здесь, — между делом произнесла Микото за их поздним ужином, отправляя в рот карри. Ее с этим домом связывали куда более тесные воспоминания, чем Саске. Она здесь родилась и выросла и только в восемнадцать лет уехала поступать в университет. Возможно, в этом заключалась причина ее решения вернуться сюда вместо того, чтобы просто переехать в другую квартиру в Токио. Микото, будучи писательницей, часто нуждалась в уединении, гармонии с природой, возможности побыть вдалеке от городской суеты. . . . Микото разбудила его к завтраку, примерно в девять. В тишине они перекусили несладкими галетами с крепким зеленым чаем и принялись разбирать коробки, две из которых Саске утащил себе в комнату на втором этаже. В детстве она казалась ему просторнее; они расстилали футоны на полу и сквозь широкое окно наблюдали за звездами и болтали о будущем. Кажется, мама заранее побеспокоилась и обставила этот старомодный особняк современной мебелью. Справа у стены стояла односпальная кровать, слева шкафы для одежды и книг, под окном — рабочий стол. После обеда, устав наворачивать круги вокруг поместья, Саске решил побродить по лесу, раскинувшемуся за забором и устремившемуся ввысь, по горному хребту. Хвоя, устилающая землю мягким ковром, шуршала под ногами. Он петлял по узкой, почти заросшей, тропинке среди величественных сосен, кедров и кипарисов. Саске поднялся на вершину пригорка. С этой точки можно было увидеть крохотную деревушку как на ладони. С горы хорошо видно очертания храма богине Аматерасу — единственной местной достопримечательности. Вокруг него полукольцами разрасталась деревня, испещренная узкими речными каналами. Он двинулся дальше. Деревья росли все плотнее, кроны их сплетались меж собой, едва пропуская солнечные лучи. Там, сквозь широкие листья волчелистника, он увидел заброшенный храм. А точнее, что от него осталось. Большее напоминало какую-то землянку, поросшую мхом и плющом. Потрескавшиеся статуи уродливых екаев с ехидными мордами и обломившимися частями нереалистичных тел выглядели еще пугающее. Ветви усиленно зашуршали-зашелестели, хотя ветра Саске не почувствовал. По спине прокатилась капля пота. Из-за хвойных деревьев и возвышенности воздух здесь более густой и плотный. На голову упало что-то мягкое. А затем это что-то тонкое и острое вонзилось в шею. Саске вскрикнул, ощущая, как будто сквозь тело пропустили разряд высоковольтного тока, от чего кровь закипела в жилах. Он потянулся руками за спину, чтобы стряхнуть с себя нечто, но белая змея сама упала с его плеча на землю и, струясь по земле, устремилась к обломкам храма, чтобы скрыться в узких трещинах. И тут, как будто сквозь грязные линзы очков, Саске заметил соскочившую с камня розовую (розовую?!) кошку; та опрометью бросилась в погоню за юркой рептилией. Ей потребовалась пара секунд, чтобы когтистой лапой прижать отчаянно извивающееся животное к земле. Немедля, она обнажила острые клыки и, широко раскрыв пасть, безжалостно откусила голову змее. От увиденного тошнота подступила к горлу, а голова пошла кругом. Последнее, что запомнил Саске, — окровавленную кошачью морду перед собой. Когда Саске открыл глаза: сквозь испещренное оранжевыми полосами фиолетовое небо проглядывались крошечные точки звезд. Он вскочил, осознав, что уже очень поздно. Мама наверняка уже всю деревню на уши подняла. Он хотел пуститься в бегство, но тело пронзила острая боль при движении и он тут же с грохотом рухнул на хлипкий пол — трухлявые доски опасно затрещали под ним. Он вцепился пальцами в шею — главный источник боли, — желая содрать с себя кожу. Ощущение такое, словно ему вырвали позвоночник и вывернули и провернули все суставы. Саске чувствовал себя запертым в собственном теле, даже вздохнуть нормально не получалось. Как будто еще чуть-чуть и бешено клокочущее сердце резко остановит свой ритм. Внезапное осознание, что он никогда больше не увидит ни добродушную мать, ни строго отца, ни гиперопекающего брата резануло по рассудку с двойной силой. Они не узнают, что с ним произошло… Умереть от укуса какой-то мелкой змеи, прогуливаясь по лесу. Разве можно придумать более глупую смерть? Его рот исказился в немом крике — горло онемело, боль украла даже голос, не позволяя издать ни малейшего звука. — Лучше не делай резких движений, — сквозь белый шум раздался над головой мелодичный девичий голос. Он почувствовал легкое касание между лопаток. Перед глазами все плыло, он смутно разглядел перед собой стакан с мерцающей в нем неизвестной жидкостью. — Тебе необходимо выпить все до дна, — строго произнесла девушка, присаживаясь на колени рядом с ним. Хуже ведь уже не будет, правда? Незнакомка помогла ему опереться на себя и поднесла к его пересохшим губам посудину. Он даже толком ничего не чувствовал, кроме исходившего от ее тела жара. Или это у него озноб? По горлу стекала жидкость. Он не чувствовал вкуса, зато притупленный запах — вполне. Какой-то едкий, смердящий. Если бы его пять чувств работали исправно, его бы наверняка сейчас стошнило. Когда противно-пахнущий напиток непонятного происхождения наконец опустился в желудок, Саске почувствовал странное облегчение вперемешку с расслаблением; веки сделались тяжелыми, мышцы размякли. Боль медленно отступала. В следующий раз, когда он открыл глаза, сквозь дыру в обвалившемся потолке он увидел бледно-голубое с розоватыми росчерками предрассветное небо. Он хотел вновь броситься сломя голову куда глаза глядят, но чья-то рука удержала его в лежачем положении. Издалека доносился стрекот цикад и звонкие возгласы пробуждающихся птиц. Позвонки неприятно упирались в жесткую поверхность обветшалых досок. Под его головой лежало что-то мягкое, но не похожее на подушку. Возможно, свернутая в рулет куртка или какое-то полотенце. — Пожалуйста, не дергайся, — тихо произнесла девушка. Саске медленно перевел на нее мутный взгляд. Она ему все-таки не приснилась. Чувствовал он себя определенно лучше. Боль все еще отдавалась эхом во всем теле, но, по крайней мере, он точно полностью владел им, ощущая каждую мышцу и нерв. Хотя горечь в горле он предпочел бы не чувствовать. Зрение тоже почти восстановилось: он видел все вокруг достаточно четко, но не так ярко, как хотелось бы. Хрупкая, угловатая девчонка сидела рядом. Ее тоненькие пальцы упирались ему в плечо. Розовые локоны спадали ей на лицо, но даже сквозь них он мог разглядеть странные, зеленые глаза с узкими зрачками. Внутри Саске что-то дрогнуло. В голове крутилось множество вопросов. Что произошло? Где он? Он все-таки умер? Или ему приснился кошмар? Может, он схлопотал солнечный удар и вырубился. Кто она? И что здесь делает? Почему у нее такие странные глаза? Но смог вымолвить он только это: — Мне нужно… домой… — не узнавая собственный голос, прохрипел-прошипел Саске. — Моя мама… Он сглотнул. Слова давались ему тяжело. Она взяла его руку в свою, приятно холодящую, разомкнула пальцы и высыпала в ладонь горсть темных ягод. — Съешь их, они перебьют горечь от противоядия. Противоядия?.. Саске, недолго думая, послушно закинул их в рот. На языке разлился приятный кисло-сладкий вкус. Чем-то напоминало смесь голубики и ежевики. — Сейчас принесу воды, — она поднялась с колен, поправила рубашку и стряхнула опилки с синей плиссированной юбки. Кто носит школьную форму на каникулах? Огибая дыры в прогнившем полу, незнакомка бесшумно скрылась за обрушенной стеной храма. Саске понял. Мысль сверкнула в голове, словно яркая молния, раскалывающая черное небо надвое. Нужно бежать! Сейчас же. Он не знал, откуда у него внезапный прилив сил. Может, ягоды так подействовали на него. Ноги сами несли его вниз по горушке, по мягкой пружинящей хвое, прямо к дому. Влажные от росы ветки папоротников хлестали его по лицу. Саске чувствовал, как ее узкие зрачки прожигают дыру в нем. И он не мог отделаться от этого чувства даже когда оказался на территории поместья, за высоким каменным забором. Едва не снеся седзи, Саске оказался в прихожей. Только сейчас он ощутил всю тяжесть такого продолжительного бега — икры пульсировали от боли, легкие охватило пламенем, в ушах застучала кровь. Он жадно глотал воздух, пытаясь насытить организм кислородом. Небрежно скинув обувь в гэнкане, он распластался на полу. Облупившиеся от старости доски показались ему мягчайшей периной. От них даже пахло приятно — древесиной и старым лаком. И почему мама его до сих пор не встретила? Саске спохватился. Что если ее вообще нет дома? Вдруг она отчаянно ищет его по деревне, оббегая каждый закоулок, его ведь целый день дома не было. — Ма-ам, — он постарался позвать ее, но голос все еще слишком слаб. Он осторожно поднялся на слабо гнущихся ногах и, опираясь рукой о стенку, побрел до комнаты, которую Микото планировала переделать в кабинет. Осторожно заглянул через слегка приоткрытые седзи. Мягкий оранжевый свет рассеивался над столом на низких ножках, за которым тихо сопела Микото, сложив голову на руках. Волосы ее разметались вокруг, по исчирканным ручкой бумажкам. Ноутбук тихонько тарахтел. Получается, мама даже не обнаружила его пропажи. Саске с облегчением вздохнул, ощутив, как тугой узел оголенных нервов медленно распутывается. Даже хорошо, что пока он корчился от боли где-то в лесу, его мать беззаботно спала. Иначе она бы уже подала в розыск и подключила отца с братом, а те в свою очередь все токийские подведомственные системы. По крайней мере ему не нужно придумывать объяснения тому, чего он сам до конца еще не понял. — Ох, милый, ты уже проснулся? — сонно пробормотала Микото, с трудом отрывая голову от стола. Она взглянула на часы на запястье. — Ого, какая рань. Она потянулась, разминая затекшие от неудобной позы мышцы. — Я просто вставал воды попить, — прочистив горло, промямли Саске, все также выглядывая из-за седзи. Не стоит матери видеть его испачканную одежду и проступившие синяки на локтях и коленях. — Ты тоже ложись в постель. Не стоит спать за столом. Простудишься. Микото кивнула, не до конца понимая происходящее, и слабо улыбнулась ему. Ее улыбка была похожа на угасающее пламя истлевшей свечи. В сердце Саске неприятно защемило из-за лжи, которую ему пришлось сказать ей. Саске прокрался в ванную комнату, стянул с себя грязную одежду и, свернув в комок, засунул в стиралку. Затем, смочив полотенце в тазике, оттер прилипший песок и хвою с кожи. Наконец он без сил упал на мягкую кровать, уткнувшись лицом в подушку. Он вдохнул аромат чистых простыней, напоминающих ему о старом доме, и забылся безмятежным сном. Проснулся Саске в обед. Сквозь открытое окно задувал теплый ветерок, колыхавший белую занавеску; доносилось назойливое чириканье птиц. Отдохнувшим он себя не почувствовал. Тело будто превратилось в один большой синяк. Мышцы ныли, словно он сутки не вылезал из спортзала. — Саске! Сколько можно спать? — с улицы раздался звонкий со стальными нотками голос матери. — Ты только погляди, какая красивая кошечка к нам пожаловала! Он высунул голову в окно, выходившее во внутренний дворик с яблочно-сливовым садом. Микото сидела на траве, у коленей ее стояла тарелочка с молоком и лежала картонка с кусочком колбасы. О ее темные штаны терлась кошка. Мордочка и лапы белые, а остальное туловище — розовое. Внутри Саске все перевернулось. От вида розовой шерсти с белыми пятнами боль в теле многократно усилилась. — Такой необычный окрас. Впервые вижу нечто подобное, — Микото поглаживала кошечку, а та отвечала сладким мурчанием. — Можешь кто-то ее специально покрасил? — скептично заметил Саске, впиваясь пальцами в облупившуюся раму. Кошка выгнула спину и зашипела на него, обнажая клыки. Перед его глазами тут же возникла сцена, как она откусывает этими зубами голову змеи. К горлу подступила тошнота. — Кажется, ты ее разозлил, — Микото мягко хихикнула. — Какая жалость, — мрачно произнес Саске, сверля кошку пристальным взглядом, а затем с шумом закрыл окно.