Конфетки

Корпусные стены обволакивали тишью небольшую комнатку с тремя кроватями, на одной из которых всхлипывала маленькая фигура, накрывшись одеялом с головой: сегодня последняя ночь, когда трое друзей могут беззаботно сидеть допоздна, пугая друг друга страшилками, пряча ножки под одеяла от ужаса, но уверенно говорить, что это так, холодно просто. А в реальности, сейчас, именно в этот момент, Серёжа был в комнате один — ребята убежали на прощальный костёр, веселились, пели песни, смотрели на салют. Этого зрелища Жилину хватило по полной ещё в первые приезды в лагерь. И, как ему казалось, теперь совсем не имеет никакой ценности и не представляется интересным. Разве что, на салют можно было бы выбежать посмотреть, он-то уж точно каждый год разный. А песни одинаковые. И лица ничем не отличаются. Надоело. Единственные лица, доставлявшие ему веселье и радость из года в год — любимые друзья, Игорь и Инженер, пропадали где-то снаружи. Где именно — уже не имело никакого значения. Мальчишки накануне договорились встретиться втроём на углу корпуса и улизнуть в момент начала концерта, чтобы провести время ВТРОЁМ. Серёжа ждал. Никто не пришёл. Ну и пожалуйста, он и сам себя развлечь сможет. Книжку свою любимую почитает, порисует, в конце концов, съест всю малину, собранную ими в пролеске у лагеря. Но на концерт не пойдёт, нет. И искать друзей — тоже. Солоноватые слёзы раздражали кожу — она моментально краснела и чесалась, грозясь пойти шелушками на утро, если срочно не помазать её детским кремом. Нос тоже покраснел, весь опух, и дышать, будучи накрытым одеялом при такой духоте, становилось чем-то сродни пытке. Унылая мордашка высунулась из-под одеяла, без особого смысла оглядывая зарёванными глазами пустующую тёмную комнатушку. Что-то в ней сейчас точно успокаивало Жилина, отвлекало от большой обиды маленького человека, убаюкивало и давало глазам передышку перед очередной волной слёз. Жилину на момент показалось, что даже музыка перестала играть, что вся жизнь вокруг замерла и ждёт, чтобы снова продолжить свой ход, когда он успокоится. Но длилось это недолго: очередной залп салюта осветил округу яркими красками, загрохотали барабаны, зарычала электричеством назойливая гитара. И голос этот противный с наигранным акцентом опять задорно воет про дружбу, лето, радость. Про всё то, что ускользало сейчас в невесть куда. Слушать и слышать не хотелось. Хотелось оказаться в вакууме, застрять между мирами в тишине, зависнуть в исчерпывающей пустоте, и сидеть там, со своим горем, где никто не побеспокоит. И ни это гадкое старушечье шарканье в коридоре, ни грохот сорвавшейся с петель и проскользившей по полу двери, ни тяжёлые приближающиеся шаги — ничто не вырвало бы Серёжу из цепких объятий грусти. — Сер-рёга! Салют! — Его неприятно тормошат за плечо, а ужас уже достиг своего пика ещё на моменте соприкоснувшейся с полом двери. «Поздно бояться, всё, вот я» — проносится в голове Жилина за долю секунды. Но страх действительно отступает: ожидаемого подкроватного монстра перед ним не оказывается. Оказывается Игорь. Косой, заляпанный, дурно пахнущий горелыми брёвнами. Говорит громко, почти кричит, чего себе раньше не позволял. Серёжа только и может безмолвно таращиться на него, складывая два плюс два, а то и все двенадцать, шестнадцать. — Серёжк, я тя ищу-ищу, а ты вон-а где! — Грязные пальцы трусятся, приближаясь к лицу. Серёжа морщится. Щёки, покрытые не высохшими дорожками слёз, стискивают, треплют и трут, размазывая копоть по коже. — Ты плачешь чтоль?.. — Игорь меняется в лице и замирает, видя дрожащие ресницы своего друга, прикрывающие влажность глаз. — Серёжк, пойдём, там салют показывают… — Он и тянет из кровати, и гладит по плечу Жилина, только бы успокоить и развеселить того, уговорить провести последнюю лагерную ночь вместе, поесть конфет, принесённых Инженером. Но только вдвоём. — Я… Особу с-спасал. Там о-о-о… Пожар, взрыв был. П-покруче твоих киношек, Серёжка — Он криво улыбается свесившему с кровати ноги Жилину, всё такому же поникшему, сгорбившемуся. «А глазки-то забегали!» — подмечает Игорь, когда друг тянется на другой конец кровати за носками. — Иду я. Иду. Сейчас, только шнурочек завяжу, и посмотрим на твои салюты. — Совсем повеселел Серёжа, улыбка так и подчёркивает краснеющие щёки, даже сейчас, практически в темноте. Игорь в моменте шарит рукой по карману, достаёт две шоколадные конфеты в бумажной обёртке, и суёт их Жилину под нос. Конфеты оказываются подтаявшими после инцидента в техническом домике, но очень вкусными и отлично поднимающими настроение. Жилин вспоминает об этом ненароком, спустя много-много лет, когда его усаживают прямиком на стол, а под рукой шуршит фантик принесённых Катамарановым конфет. Тех же, что они горстями лопали на подоконнике лагерного окна, смотря на уносящиеся в небо огоньки фейерверка. И грохот за окном стоит такой же — как-никак, новогодняя ночь. И так же по-летнему тепло. — Серёг, позволь… — Разносится шёпотом по маленькой кухне. И он позволил. Позволил себе ощущать горячие ласки рук и растворяться под жарким натиском такого желанного сейчас тела. Позволил грубым губам щекотать шелковистую кожу на своей шее, отзываться гортанным рокотом на каждое новое алеющее пятно. Позволил этому повзрослевшему, но оставшемуся таким же забавным, странным и бойким Катамарановым покорить свое сердце окончательно.