он ненавидит зиму, неприятно режущую холодом тело, ненавидит эту пропахшую гнилью, алкоголем и терпким табаком деревушку, ненавидит проклятого шерифа отца, нещадно пиздящего его по пьяни. казалось, будто Валера вообще весь этот ебаный мир и все, что в нём есть,
ненавидит.
с приходом зимы, где-то под конец ноября, собаки в этой дыре начинали сходить с ума. выли протяжно, так что голову на части раскалывало и хотелось до весны глухим стать, ютились они в тесных конурах, прижимая ободранные в драках морды к остывшей земле, скалили желтые зубы, натягивая на жилистых шеях тяжелые цепи и вопли их визгливые мешались с гулким лаем на случайных прохожих.
когда ударяли морозы становились псины пуганными и дикими, жалобно скулили и уползали в самый дальний угол будки, боязливо тараща глаза в темноту леса, будто оттуда, из самой чащи, на них смотрел сам дьявол.
Валеру все это бесило ужасно, он накрывался одеялом по самую макушку, прятал голову под подушкой и понимал, что ни черта оно не помогает. с усталым вздохом, кутаясь в одеяло, поднимался с кровати, спускался на первый этаж и, открыв окно, под которым шла непрекращающаяся возня, орал их семейной собаке, да погромче, чтобы пасть прикрыла.
заебало все, сил нет никаких.
отец, прийдя со службы, изрядно выпивший в кабаке, рассказывал ему, что от стариков, да охотников слухи ходят, мол проклятье на захолустье этом, каждую зиму из самых дебрей лесных и горных вершин к ним спускается зверь, терроризирующий скот, рвущий забредших в чащу глупцов на части и пугающий собак до поджатых хвостов, да зубного скрежета.
Валера в этот бред сивой кобылы не верит, нет зверя никакого, есть только волки, на луну завывающие по ночам. приползают, как холода наступят, там, наверху, дичь кончается, вот они сюда и бегут, скот грызть и людей неосторожных стаей забивать.
к охотникам и отец его принадлежал, как заморозки наступали с утра до глубокой ночи в лесу пропадал, всё зверя неизвестного искали.
Валера и рад был не видеть его пьяную вусмерть рожу, не слышать ругательств в свою сторону и не терпеть жгучую боль побоев от чужих, непомерно жестоких, рук.
засыпая, он надеялся, что однажды в дверь постучат с известием о том, что батю его звери подрали, отдадут окровавленную винтовку и мятый кусок одежды. в такие моменты дышать становилось труднее и вырывался тихий, непрошенный, блядский скулеж, слезы капали на подушку и с плеч никакой груз не падал, только больше тяжесть нарастала.
ведь его, Валерины, мечты никогда не сбывались.
с наступлением декабря по деревне лавиной пролетела новость. в одну ночь соседский курятник безжалостно разорили, всех куриц пережрали, только лужи крови и внутренности с перьями вокруг были. сквозь слезы жена соседа, всхлипывая, говорила, что в окно волчару здорового видела.
и снова охотники в лесу пропадали, а у Валеры радость одна была — даже в такую мерзкую погоду пивнушки открыты были. звонко шлепая ботинками по грязи, смешанной со свеже выпавшим снегом, закутавшись в куртку и капюшон красный, накинув поверх шапки он шел с пацанами посидеть, пивка попить.
домой он заваливается к полуночи, опирается на дверной косяк, стягивает обувку тяжелую и устало бредет до кровати, ворочается долго, а сон все не идёт.
за окном вновь собаки беснуются, голова гудит, предвещая жуткое похмелье и Валера все же сдается, спускается вниз, дверь отпирает, выходит на холод жуткий и ни одной собаки не видит, попрятались все, суки. жмутся пугливо в конурках и скулят тихонько. обводит взглядом двор, в кромешной тьме не видит ровным счетом целое нихуя, а тоска накрывает с удвоеной силой, хмель штука дряная. достает из кармана пачку сигарет и еле живой зажигалкой поджигает.
курит жадно и задумавшись, не замечает как у крыльца появляется силуэт человеческий, руки в карманах штанов рваных держащий. Валера вздрагивает и ругается громко, мысль проносится, что отец, падла такая, все оружие из дома на охоту утащил.
— ты, блять, кто?
произносит, будто выплевывает, тянется к сигарете губами и смотрит выжидающе. силуэт только ближе подходит, и, глазами к темноте ночной привыкшими, Валера видит его ехидную ухмылочку. кулаки сами собой сжимаются, до того лыба эта из себя выводит, что вмазать хочется прямо здесь и сейчас. но сдерживается, ответа ждет.
— и тебе «привет».
голос хриплый, картавый, Валерке кажется, что не человек перед ним, а кошак обыкновенный — пиздит, будто мурлычет. парень возраста его примерно, высокий, худощавый и с башкой лысой, до того гладкой, что даже в темноте блестит. лицо у него вытянутое, осунувшееся малость. Валера видит его впервые, а в деревеньке этой знает каждого. странности незнакомцу это только прибавляет.
ухмылка эта дурацкая выводит Валеру окончательно.
— вали отсюда нахер, пока не прибил.
ответом ему была все та же блядская ухмылка.
— пахнешь вкусно.
Валера чувствует цепкий взгляд на себе, заинтересованный такой, блуждающий по лицу. незнакомец улыбается одними уголками губ, говорит с крупицей восхищения.
Валера молчать продолжает, брови к переносице сводит, хмурится. краем уха слышит скрип двери в доме, отец вернулся. отворачивается на пару секунд, а обернувшись обратно его встречает только пустота и ветер, пронизывающий холодом в самое нутро.
утром голова свинцом наливается, тяжелее самого мира кажется и глаза слипаются от недосыпа. Валера уверяет себя, что вчера ему снился дурной пьяный сон, но всё становится чересчур сложно, когда выйдя покурить он видит следы босых ног от крыльца дома до лесной опушки.
проходит неделя, за ней тягуче тянется другая. день за днем люди шепчутся об очередной загрызенной скотине с кишками наружу.
Валера топает, пиная куски снега по занесенной дороге, тонет в нерасчищенных сугробах по колено и материт все на чем свет стоит. остопиздела ему вся эта жизнь, зима ебучая и мысли о госте ночном, что никак из головы не вылетят.
а солнце светит так ярко, мороз щеки сжирает, тишь да гладь на улице, божья, блять, благодать. тошно ему от всего этого, хочется сбежать, да подальше, чтобы ни одна сволочь не нашла.
сам не замечает как доходит до леса, упирается в деревья и мысли о незнакомце наконец уходят, потому что парень все же объявляется. падает из-за веток ели облысевшей, мажет кровавой дорожкой белый снег, такой же белый, как лицо его бледное, сливается с ним почти. Валера таращится молча на все это, рассматривает грудь подранную и рану глубокую на плече парня, медленно в себя приходит и по новой тушуется, видя абсолютно нагое тело. дает сам себе пощечину, с мыслями собирается, а незнакомец подняться пытается, покалеченная рука нагрузки не выдерживает и валится он обратно, еще больше пачкая кровью себя и алый снег.
Валера не из тех кто в беде бы бросил, потому за здоровую руку на себя его тянет, на ноги кое как ставит и накрывая своей курткой невнятно бормочущего парня за собой ведёт.
плетутся до валеркиного дома, в снегу вязнут, петляют немного. незнакомец нервно посмеивается, за плечо цепляется и валится наземь потихоньку.
— я тебя блять тащить не буду, вставай.
шутит что-то про невесту, полуухмылкой награждает и оседает мертвым грузом.
— ну пиздец, за что мне хуйня вся эта.
деваться некуда, стискивает зубы, тащит на спине и проклятьями сыпит, парень хоть и худой, но тяжелый, как телёнок. одежда кровью чужой пропитывается с каждой минутой все больше. Валера боится, что не успеет.
оказалось, что у незнакомца имени не было. узналось это в процессе обрабатывания многочисленных ссадин и ранок, в больницу ехать не хотели оба, потому залатывали сами. похлопав ресницами в немом ахуе, Валера все же обрел дар речи.
— Зима будешь.
— мне нравится.
ухмылка его уже и не кажется такой противной, а картавость приятно слух ласкает.
и стреляли в Зиму охотники, потому что больше в лес с ружьями никто не ходит.
Валера наживую зашивает ему плечо, Зима и не дергается, не шипит даже. приходит в себя быстро, взглядом по комнате пробегает, а потом и по хозяину самому, хмыкает над чем-то своим, когда Валера в него одеялом кидается, чтоб прикрылся и не расхаживал голышом.
сидят молча, Валера руки от крови отмывает, а Зима все осматривается.
— спасибо, что плечо зашил, но оно и само бы скоро затянулось.
на локтях приподнимается, одеяло сползает и грудь худая оголяется.
Валера отвечает тихое «угу», слушая в пол уха, нервно покусывает губы и думает, что делать дальше, старательно игнорируя образ голого Зимы в голове.
— даже не спросишь, что я в лесу забыл?
— не интересно.
— славно.
Валера тянется к карману джинс, достает пачку и закуривает, тихонько матеря работающую на последнем издыхании зажигалку.
Зима морщится и нос воротит.
— не куришь?
— курю. сижки твои пахнут мерзотно, табак мне больше по душе.
— мне больше по душе, когда ты молчишь.
Зима только глаза закатывает и уголки губ приподнимает, на кровать обратно откидываясь.
проходит пара дней и Валера пытается не думать о Зиме, особенно о том как носился по дому, спешно пряча аптечку, грязные тряпки и подтирая полы от крови, едва услышав рев мотора машины отца. Зиму он в комнате своей оставил, наказал сидеть тихо и не высовываться.
когда Валера вернулся в комнату его встретил только холод из открытого окна, хлопья снега на подоконнике и пустая пачка сигарет. придурок все-таки стащил, хоть и нос воротил.
а потом, проспорив пацанам своим с коробки хоккейной, идет в лес на закате. и там встречает волка. поджарого, с черной шерстью и белым куском на загривке, огромного такого, что с медведем спутать мог бы.
Валера пятится, страшно ему, что пиздец, все поджилки трясутся, но виду подавать нельзя. вжимается в дерево спиной и с удивлением смотрит, что волчара ему кивает, будто приветствует, спину выгибает неестественно, хруст хребта слышится отчетливо, волк ломал себе конечности, сдирал шерсть с плотью вместе, кровью истекал и обретал человеческий вид.
Валера и пальцем на ноге пошевелить не мог, всеми конечностями будто в дерево врос, да в землю мерзлую, мороз по коже бежал, вызывая мурашки, лез глубже под самые ребра, туда, к сердцу. пробирало до костей и наизнанку выворачивало от такого зрелища перед глазами. Валера поклясться был готов, ничего одновременно столь ужасного и прекрасного он в своей жизни не видел.
а перед ним уже стоял Зима, все такой же, каким был в их последнюю встречу, только глаза красным пламенем горели и улыбка хищная была. кровь с губ языком слизав, к нему, Валерке, подошел. и Валера сдерживаться не стал, вмазал ему в эти самые чертовы губы. они вдвоем на снег повалились, оба наотмашь били, катались по кровавой простыне и били, что есть сил. скулы, губы, нос, пару раз и в грудь удар пропустил.
Зима когтями царапал, зубами в кожу вгрызался, но все в пол силы, игрался с ним, как с маленьким. бесит.
когда Валера наконец повалил его на спину, тот притянул его за шею и губами своими к его прижался. весь рот в крови, целует жадно, за губы кусает, в чужой рот языком толкается и вылизывает изнутри все так же жадно, нетерпеливо. поцелуй металлом пропитан, соленый до невозможного и в легкие горящие стужа пробирается. плевать на все, просто поебать. Валера сам не понимает, что так тянет к Зиме его, но отпускать не хочется вовсе.
расцепившись, лежат на снегу, от Зимы он слышет тихое «вкусно», а сам пытается рассудок воедино собрать, в себя прийти и молчит, только в небо темнеющее смотрит, звездами любуется и невольно думает, что Зима краше всего на свете.
Зима никогда не расскажет ему о том, что каждую ночь на те же звезды смотрит до боли в глазах, думает о Валерке, пока он спит и видит сны, в них веря в чудеса.
Валера никогда не расскажет, что ему снится, потому что до опизденения неприличны сновидения такие, да и что псина в любви понимает? нихуя, как думается ему.
— да ты, Лер, по-собачьи только совокупляться умеешь, и то, не факт.
Валере обидно, что его за озабоченного принимают.
— да больно ты в чувствах разбираешься.
бросает не подумав, а Зиме обидно пиздецки, что за бессердечного считают.
плачет собачья душа.
они сидят на снегу, промокшие до нитки, Валера жмется ближе к тёплому телу, сигареты достает, прикуривает дрожащими от холода руками.
— сигарету дашь?
Зима тянется пальцами длинными к открытой пачке и выуживает, не дожидаясь ответа, сигарету.
— табак он любит, сижки мерзотные у меня, да-да.
Валера улыбку ехидную давит и посмеивается.
тянется к волчонку, своей сигаретой горящей к его прижимается, раскуривают, и в глаза напротив смотрят дольше положеного.
— курить охота, вот и терплю дрянь твою.
слышит тихий смешок в ответ и замолкают, пуская клубы дыма. в лесу тишина такая, что и тлеющий пепел звучит непозволительно громко. Зима утыкается ему в плечо, так и сидят до самой ночи.
как мы раньше были друг без друга
новый год все ближе, в деревне все суетятся, бегают туда сюда. а Валера тратит последние деньги на дешевый табак, с пацанами не делится, сваливает в лес при первой возможности, дома бывает только чтобы отоспаться и дни напролет проводит в объятиях огромного зверя. учит Зиму ругательствам новым, колечки сигаретные пускать и нежностям всяким.
Валера не признается, но ему нравится. нравится вот так сидеть вместе, делить последнюю сижку на двоих, нравится, когда Зима в зверинном обличьи кладет ему голову на колени, когда ладони облизывает, греет лучше любой печки, нравится иметь этот секрет, о котором знают только они, нравится чувствовать, будто весь лес принадлежит им одним.
лучше всего этого только возня на снегу, шутливые драки, поцелуи до крови и шепот о его собачьей любви на ухо, самое ахуенное, конечно, цепкие длинные пальцы и до невозможного горячий рот Зимы, влажный язык и гуляющие по всему телу ставшие родными руки.
близилась весна. Зима продолжал жрать местный скот, изводить жителей. Валеру не волновало это, до тех пор, пока в один, однозначно хуевый, день волк не говорит ему о том, что время пришло. ему нужно уходить.
— мы обязательно встретимся следующей зимой. слышишь? дождись меня, прошу.
Валера молчит, а внутри у него все с ног на голову переворачивается, сердце бьется бешено, внутри сжимается что-то и слезы текут сами собой. он никогда не признается, что любит, что ждать будет, скучать до невозможного и душу его на части рвет, мечется изнутри, больно так, будто его переехали. хуже даже. жмется с объятиями, всем телом ластится, понимает, что свидятся не скоро теперь и горечь разлуки ядом по венам разливается. целует и на прощание обещает «я буду ждать тебя здесь».
как я дальше буду без тебя
Валера дни считает до начала морозов, всего ничего остается. сердце бьется чаще, бабочки в животе трепыхаются, как придурошные, глаза блестят, когда на той самой опушке он видит
его.
блять. дождался.
— Лер, я соскучился. покурить дашь?
и он бежит к нему в объятия родные, смотрит неверяще и целует нежно, плачет слезами радости. радости такой, какой никогда в жизни не чувствовал.
Зима улыбается нежно-обезоруживающе и смотрит совершенно влюбленно. ему, Валере, одному он предан теперь. голову на плечо кладет и шепчет тихое «люблю».
Валера больше не ненавидит зиму.
Валера любит Зиму.
он ждет
его из года в год, и полгода холодов ему теперь милее всего на блядском свете.
