Топь

Тебе приходится пройти через этот опыт, когда тебе едва стукнула тридцатка. Ты привыкаешь работать с жертвами довольно быстро, особенно, под заботливым крылом капитана. Он рассказывает тебе все эти неловкие тонкости, как пройти по тонкой грани между сочувствием и безжалостным профессионализмом. Последнее, что хотелось бы видеть, — это слабый страж закона с жилеткой для плача. Ты должен быть хладнокровным, каменным, — ради жертв, ради их трясущихся родственников. Ради своих сослуживцев. Весь негатив оставляешь на потом. Ты работаешь там всего пару лет, но тебе хватает с головой на всю оставшуюся жизнь, чтобы больше не доверять ни одному мужчине в мире. Особенно, после рождения единственной дочери, — хрупкой и ранимой. У тебя дома две женщины, которых ты обожаешь до одури, и их нужно защищать. У тебя это получается из рук вон плохо, потому что весь тот кошмар не забывается никак, — напитки покрепче в рюмке становились спасением каждый вечер тогда, и после ужасной практики в отделе насильственных преступлений, ты сталкиваешься с зудящим страхом. Никому не нужны слухи о том, что у тебя проблемы с алкоголем. И только, когда ты проводишь день рождение Кати в алкогольном неведении, — ты понимаешь, что проблема есть. Ты звонишь штатному психологу. Это огромный шаг. *** Ей всего двадцать, когда она прибегает после пар в институте и кричит о том, что её рекомендуют на стажировку в Германию. Твоя дочь никогда не перестаёт тебя поражать. Она — буквально идеал твоих представлений и воспитания. В школе ей как-то удаётся участвовать во всех конкурсах и викторинах. Она тащит домой дипломы и грамоты целыми стопками, после выпускного отдаёт тебе с гордостью блестящую золотую медаль. Когда ты думаешь, где достать деньги на её учебу в престижном университете, она набирает экстремально высокие баллы на экзаменах и поступает на бюджет. Она становится лучшей на курсе. И вот теперь, естественно, ей предложили стажировку. Ты гордый родитель, но эйфория очень быстро утихает, — тебе панически страшно. Далёкая, незнакомая Германия, где у тебя нет никакой власти. Где ты едва ли поддержишь даже иллюзию контроля. — Я поеду туда, пап, — упрямо твердит она. И ты уже знаешь, что этот спор будет повторяться, пока она не одержит полную победу. Конечно, ты отпускаешь её, потому что это делает её счастливой. Конечно, ты звонишь ей каждый вечер, и твоя дочь обязательно с улыбкой отчитывается за каждый шаг. Она знает, что ты так о ней заботишься. *** У тебя есть целый список, почему Кате не стоит общаться с дедушкой. Твой отец не пример ни разу, и ты клянешься каждый день, что будешь лучшим родителем в мире для своего ребёнка, — для такой образцовой дочери сложно быть хуже, — но ты знаешь, что между вами пропасть. У Кати от тебя много секретов, недоговорок; скорее всего, она просто не хочет тебя беспокоить, и это же нормально. У всех детей рано или поздно появляются секреты, но от этого мириться с её ложью не легче. И пока Катерина собирает чемодан куда-то в Африку, ты думаешь, что это временное. Пройдёт время, дистанция сотрется, она потом расскажет тебе всё, объяснит, как делала всегда. Нужно лишь дождаться, когда она вернётся. Ты говоришь сам себе, что это просто такой период. Ничего слишком плохого. Часть тебя до чёртиков боится, что ты обманываешь сам себя. И это чертовски невовремя подтверждается, когда рано утром Лена заталкивает тебя на кухню, бежит открывать разрывающуюся звонком дверь. Ты слышишь голос Катиного начальника. Злого, агрессивного, — он говорит о твоём ребенке отвратительные вещи. — Екатерина Валерьевна Пушкарёва под чутким руководством Николая Зорькина отобрала у меня мою компанию и сбежала. Он назвал твоего ребёнка мошенником, и ты едва удерживаешься, чтобы не вынести эту дверь вместе со Ждановым. Это один из немногих случаев, когда ты невероятно гордишься Колькой: он одним резким ударом ломает и без того травмированный нос хамоватому боссу, что удивительно, ведь он тебе всё это время нравился. Это впервые за много лет заставляет тебя задуматься о собственных приоритетах и убеждениях. *** Конечно, ты знаешь, что о тебе думает Жданов-старший, снисходительно поглядывая сквозь тонкие стекляшки очков. У него терпеливая улыбка, и до усрачки терпения, — ему нужны гарантии, что Катя вернёт им компанию, — и ты знаешь, что нет ничего действенней притворства в простака. Ты, конечно, же ничего не говоришь ни про практику в милиции, ни про психолога, ни про военную выправку; смешливо вспоминаешь пару-тройку баек из глубокой юности. — Моя дочь слишком честная и порядочная, чтобы отобрать у вас ваше дело. — вылетает само, вот так вдруг. — Поверьте, она бы никогда не сбежала. Твой мобильный звенит уже второй раз, и ты раздражаешься и сбрасываешь. Бывший капитан с райотдела, скорее всего с предложением выпить пива в гараже. — Хотелось бы верить, что всё именно так. — легко пожимает плечами Павел, потирая уставшие глаза. — Я могу расчитывать на то, что вы повторите свои уверения всем членам директоров. Ты мысленно морщишься, потому что хватило столкновение лишь с блондинистой стервозой в приёмной, чтобы понять, что Катюше приходилось терпеть тут столько времени. Теперь он ясно понимал, почему она так спешила отсюда убежать. Ты вспоминаешь, как однажды местные хулиганы отобрали у неё нового, плюшевого покемона и оторвали желтую лапу. Ты узнал об этом спустя неделю, когда наконец-то заметил. — Почему ты не сказала сразу? — Он мне нравится и таким, — она продолжает примирительно улыбаться, а потом разглаживает крохотными пальчиками складки на его хмуром лбу, — Не сердись, па. Просто представим, что он как и ты — солдат. Ей тогда тринадцать, и она уже умела тебя поразить. На собрании ты неловко топчешься на месте, удавка на шее в виде галстука душит, ты неловкий и асоциальный; Катя часто называла тебя медведем за эту твою нерасторопность. — Моя дочь веренётся сегодня вечером, а завтра утром сразу же придёт сюда, чтобы подписать всё, что вам требуется. Никто этому не рад особо, это видно даже не военному. Тебя их реакция не волнует тоже, ведь завтра для Кати всё будет здесь закончено, так что можно не вдаваться в подробности, так ведь? — Чувство, что нас где-то облапошат не покидает меня ни на минуту, — презрительно выплевывает рыжий парень в углу, — И ваши пустые заверения меня не впечатляют. — Чему меня научила служба, так это тому, что предчувствия никогда не срабатывают. Это ваша паранойя. — ты отмахиваешься от него, как от назойливой мухи, — В жизни это не срабатывает. Ты улыбаешься почти искринне, когда в кармане брюк снова оживает твой мобильный. Ты раздраженно выдыхаешь, пялясь на экран, но в этот раз там имя Кати, и ты удивляешься ещё больше. — Странно, ещё слишком рано для её рейса, — бормочешь ты, и все вокруг подбираются на своих местах. — Это Катя? — уточняет Павел, и ты киваешь, когда беспечно отвечаешь на звонок и включаешь громкую связь. — Ты не поверишь, дочь, как ты вовремя позвонила, — начинаешь, не прекращая улыбаться. — Это я, — в трубке голос бывшего капитана, и от этого у тебя дрожь по телу. Дело вот в чём: ты не ошибался, когда говорил, что предчувствия ничто. В жизни плохие вещи просто случаются, не выбирая день, погоду или степень твоей подготовки. — Катя сейчас в больнице, старик. Мне жаль. — Что с ней? — ты спрашиваешь раньше, чем в твоей голове формулируется воспоминание о практике в его отделе. Том отделе, после которого ты чуть не спился. Там, где ты привык работать с жертвами преступлений. Отдел, из-за которого ты провёл в больнице больше времени, чем некоторые медсестры. Спустя столько лет и дел тебя ничто не могло бы шокировать. На уровне рефлексов этот голос и этот тон всегда предвещал одно преступление. — Это изнасилование, Валер, — ты уже знаешь, ему не стоит говорить это, особенно на громкой связи, но твои пальцы замерзают над дисплеем. — Мне жаль, друг. Где-то на периферии ты отчётливо слышишь чужие вздохи. Странно, но ты сам вздохнуть не можешь. Боже, это его ребёнок. *** Она лежит на боку, спиной к двери. Ты можешь увидеть только её макушку, всё остальное спрятано под больничным одеялом. — Валерий Сергеевич, — ты смотришь на смутно знакомую женщину в белом халате, кажется, когда они виделись с ней в последний раз, она была интерном. Она тебя тоже узнаёт, ты видишь скопление слёз и жалости в глазах; её руки дрожат. — Вы хотите услышать всё от меня или от Игоря Алексеевича? Игорь твой друг. Единственный, не связанный со службой в Забайкальском военном округе, но тесно связан с тем периодом, который ты предпочитаешь забыть. Вряд ли это выйдет теперь. — Его вызвали, так что лучше вы. Галина Петровна, читаешь ты на бейджике, сжимая переносицу. Она мягко начинает говорить, начиная с ушибов и ссадин, сломанного запястья и треснутого ребра. Где-то сбоку стоит Павел Жданов, за каким-то хреном решивший приехать с тобой. Кажется, он вызвался тебя подвезти, потому что твоя машина опять не завелась. Дальше она говорит тебе об изнасиловании. О разрывах, кровотечении, и о профилактическом лечении, которое она назначит Катерине, потому что эти ебаные животные насиловали твоего ребенка и не использовали презерватив. Ты даже не замечаешь, что плачешь, пока не слышишь всхлип врача. За весь час ты впервые сопоставляешь всё это с Катей. С твоим ребенком. Павел кладёт руку тебе на плечо. — Я в порядке, — хрипло говоришь ты, — В порядке. Ты в порядке. Ты сидел, давившись галстуком, в комфортабельном офисе и травил байки кучке эгоистичным ублюдкам о своей молодости, пока твоя дочь проходила через ад. — Я могу к ней зайти? Галина Петровна кивает. — Ей дали успокоительное и обезболивающее. Ей было больно. — Почему она лежит так странно? На боку? — Она должна лежать на спине, если у неё сломано ребро, правда? — Валерий Сергеевич, — она касается твоей руки, ты хмуришься. когда она моргает и начинает плакать больше, чем раньше, — Они оставили на ней порезы. Они. Как ты вообще должен обо всём этом сказать Лене? Она умрёт тут же, на месте. *** — Она такая крохотная, — говорит тебе Ленка, — комочек счастья. Валер, это наша дочь. Твоя дочь пахнет молоком и слюнями. У неё огромные такие глазёнки и крохотные ручки, и ты боишься взять её на руки, и Лена откровенно смеётся над тобой. — А если я ей что-то сломаю? — сыпишь ты, голос не слушается совершенно. — Не бойся, мой грозный солдат, — шепчет жена, подталкивая тебя поближе к кроватке. — Она хочет к тебе на ручки. К своему любимому папочке. Ты хихикаешь так по-дурацки и тут же грозишься, чтобы она никому не рассказывала. Твоя дочь хватает пальчиками твой мизинец. Это тот момент, когда ты решаешь стать самым лучшим отцом. *** Она выглядит сломленной. Её глаза полузакрыты, но взгляд провожает тебя, пока ты медленно двигаешься к кровати. Ближе ты рассматриваешь её лицо: на скуле синяк, разбита губа. И она крепко сжимает одеяло. Ей предстоит первый допрос. Его проведет Игорь, — твой друг, который должен был сегодня назначить тебе встречу с пивом в гараже, — хотя это против правил. Официально он имеет право, но он всё ещё слишком хорошо знаком с жертвой. Ты вспоминаешь, как проводил эти самые допросы пару-тройку раз, но в этот раз ты можешь сделать единственное, что делает любой родитель. Присаживаешься на край больничной койки, стараясь игнорировать ужас и боль в её глазах. От неё исходит волнами чувство вины, и тебе хочется обнять её так крепко и не отпускать, но Катя сжимается так, словно хочет исчезнуть. Ты хочешь сказать, что всё в порядке, но, это очевидно, блять, не так. Это так далеко от порядка, потому что ещё утром она звонила и радостно говорила им номер рейса. Сегодня утром она была твоей громкой, веселой умницей, ей принадлежал весь мир. Сегодня днём мир сломал её и тебя тоже. — Катюш, — тихо начинает Игорь, стоящий в двери в палату. — Я знаю, что это трудно, но мне нужно задать тебе пару вопросов о том, что сегодня произошло. Если ты не против? Это то, что ты делал почти двадцать лет назад, и теперь всё стоит перед твоими глазами так чётко, что хочется зажмуриться. Игорь на тебя не смотрит, и ты ему за это благодарен. — Хорошо. Она кивает и сжимает край одеяла ещё крепче, и на твои глаза наворачиваются слёзы, когда ты замечаешь сбиты костяшки. Катя дралась. Твоя девочка дралась. — Когда ты прилетела в Москву? Катя хмурится, словно вспоминает привычные вещи, вроде тех, когда она придёт с работы домой, какой отчёт она приготовила на сегодня, или, что хочет на ужин. — Я прилетела в семь сорок, — она закусывает губу, — хотела сделать сюрприз. С родителями утром по телефону я говорила уже здесь, в аэропорту. Ты хмуришься. Разве она не звонила из номера отеля в Египте? Ты был так зол, когда пришёл Жданов-младший, что даже не удосужился заметить, откуда она звонит. Потом ты закрываешь глаза. Скорая привезла её в двенадцать тридцать. — Я вызвала такси. Сначала всё было… обычно? — её голос подрагивает и она резко закрывает рот. — Сколько их было? — голос бывшего капитана спокойный. — Трое, — она бледнеет, хватается за кровать и откидывается на бок. Её тошнит. В основном жидкостью, распространяя кислый запах. Её много, и Катя кашляет, хрипя, хватаясь пальцами за шею. — Простите! Простите! — Всё нормально, — говоришь ты, подскакивая, помогая ей лечь. — Твои туфли. — К чёрту мои туфли. — Пап, — она хватается за твой пиджак, на который ты с утра хотел навешать свои ордена. — Трое. Их было трое. Пап… — Мы разберёмся, — говоришь ты, вообще не зная, что ещё можно сказать, — Всё будет хорошо. Ты знаешь, что не будет. Первое время всегда только хуже. Санитары убирают беспорядок, и она зачем-то продолжает извиняться. Ты не считаешь время, но знаешь, что проходит достаточно, пока твой друг допрашивает твою дочь, продолжая задавать эти вопросы. Ты ненавидишь каждый из них, всегда ненавидел, но они неизбежное зло. Катя смутно описывает насильников. Ебучий таксист свернул с дороги практически сразу, в машину подсело ещё двое. Место где её мучали она определяет как склад. Их было трое, её насиловало двое, третий наблюдал со стороны. Только двое. Она цепляется за эти слова, меняя интонацию, будто это как-то смягчает ситуацию. Когда Игорь Алексеевич задаёт ей вопрос про порезы на спине, Катя плачет так сильно, что её снова тошнит. Ей вкалывают успокоительное, а ты выходишь в коридор и набираешь домашний номер. Ты молишься, чтобы рядом с Леной сейчас дома был Зорькин. *** Твой ребенок начинает говорить в восемь месяцев. Её первое слово «па» и Ленка так сильно радуется этому факту, что ты не можешь не улыбаться. Вы живёте в маленькой комнате в военном общежитии, и ты хочешь поскорее дослужиться, чтобы суметь переехать. Дать своим девочкам то, что они заслужили. Катя любопытная и активная. Лена не успевает за ней, хотя и отдаётся материнству вся. Однажды, твоя дочь падает с качели, громко плачет, потирая сбитую коленку. Ты дуешь ей на ранку и обещаешь, что всегда придешь на помощь. Ты обещаешь всегда за ней присматривать. *** Прежде чем ты возвращаешься домой, ты проверяешь Катю, она спит и будет спать ещё долго под успокоительными. Игорь говорит тебе, что будет вести это дело и ему плевать, если начальство не одобрит. Конфликт интересов, куда же без этого. Ты киваешь. Даёшь наставления, хотя вы оба знаете, что твой друг один из лучших в этом деле. Ты хочешь вернуться на службу, только бы контролировать всё, что они найдут, выяснят, узнают. Игорь поджимает губы и обещает, сообщить сразу же. Ты знаешь — будь ты при деле чуть больше, этим ублюдкам не дойти до суда живыми. Память возвращает тебе всё, что ты помнил с того времени. Мозг не может не думать, не анализировать, потому что это твоя вина. Ты уверен в этом. Лена рыдает в трубку так, что зубы сжимаются до скрежета. Коля перехватывает телефон, слышно, как он капает валерьянку. — Коля, — начинаешь ты, прислушиваясь, как парень останавливается и задерживает дыхание, — Почему Катя сбежала? Зорькин шумно выдыхает, он не хочет говорить тебе, и это бесит ещё больше, потому что ты точно знаешь, что он, — её лучший друг, — точно знает, какого хрена происходит. Тебе нужно понять мотив. Просто нападение отморозков, решивших развлечься? Тогда зачем они её изрезали? — Вряд ли это как-то связано, — бормочет он, и ты сбрасываешь вызов. Тебе надоело, что у Кати так много секретов, так много всего, что происходило мимо него. И теперь, вот, что они имеют. Ты замечаешь, что Жданов-старший всё ещё здесь, стоит у регистратуры. Замечаешь, что рядом теперь стоит и Андрей; они переговариваются, а когда чувствуют твой взгляд, оборачиваются, и Павел идёт прямо к тебе. — Думаю, это даже не стоит оглашать, — он прочищает горло, — все дела компании мы отложим. Постараемся решить это пока своими силами. И вот, — он протягивает визитку, — Это номер детектива. Он хорош, и старый друг нашей семьи. Он поможет. За оплату не беспокойтесь. Ты киваешь, сглатывая вязкую слюну. Кате нужно будет посещать терапевта. Нужно привезти ей одежду. Нужно убрать в её комнате. Ты не в силах вызвать такси, потому что банально сорвёшься. На любом водителе, который подъедет сейчас. — Я подвезу вас домой. — Говорит Павел. Ты не знаешь, какого хрена именно сейчас, но в тот же момент ты ломаешься. Ты плачешь так, как не плакал, наверное, никогда. И всё, что ты замечаешь — это плачущий у стойки регистратуры Андрей Жданов. *** Она слушает странную, по твоим меркам, музыку. Из её комнаты орёт Джон Леннон, и ты надеешься, что на нём всё и закончится. Через неделю она притащила пластинку Цоя. У вас нет дома грёбанного патефона. — Может, отдать её в музыкальную школу? — спрашивает тебя Лена. Ты хмуришься и перебираешь варианты с курсами самозащиты. Катя иногда приходит с порванными тетрадками и испорченными бантами, и вы знаете, что это значит, но Лена сдерживает твои порывы пойти в школу. — Я просто поговорю с учителем, — спокойно говоришь ты. — Ты сделаешь только хуже, — она качает головой и мягко улыбается, — Катя справится. Она у нас умница. Ты смиряешься, как и всегда перед своими девочками. *** Ты знаешь, что ты хороший отец, а они не лезут в личные вещи своих детей. Но ты не можешь по-другому. Не сейчас. В её столе аккуратно лежит дневник. Ты никогда в него не заглядывал, потому что Катя сожрала бы тебя на завтрак, если бы ты посмел, но ты — отец. Твоего ребёнка разрушили. Тебе нужно знать всё. И с первых страниц тебя погружает в вязкое безумие. Ты читаешь взахлёб, всю ночь не прерываясь, изредка подливая в гранёный стакан коньяк из заначки. Трезвому переварить не получается. Сначала это просто история влюблённости; ты и представить не мог, насколько твой ребёнок умеет быть преданным. И насколько потом был предан. Первое, на чем тебе приходится фокусироваться — махинации. Твоя дочь всё-таки влезла в аферу ради избалованного эгоцентрика, но ты пытаешься подавить злость, потому что Катя просто наивная и чистая девочка которая ради любви делала всё. А потом ты доходишь до дня, когда она пришла домой сама не своя. Приходится на пару минут закрыть дневник, а потом перечитать запись того дня ещё раз. Под стопкой тетрадок ты находишь смятые листы с заголовком «инструкция», и это разрушает тебя окончательно. Ты учишься дышать заново в пятьдесят три года. Пытаешься представить сколько всего пережил твой ребёнок, но у тебя не хватает нервов, чтобы дочитать до конца. Ты сжимаешь потрепанный корешок дневника и хочешь завыть. *** Днём позже ты звонишь Игорю. Новостей пока нет, как и сведетелей, но ты надеешься, что этот кретин настолько тупой, что не позаботился о камерах в аэропорту. Службу безопасности опрашивают, камеры должны пересмотреть буквально через час. Им звонит Юлианна и спрашивает о Кате. Ты наблюдаешь, как Лена бесцветным голосом отвечает, что дочь ещё спит. Она как раз собиралась к ней в больницу, чтобы отнести суп. Катин любимый. Рыбный. А потом тихо добавляет, что Катя плачет во сне. Потом, когда жена уходит, в квартире наступает тишина, и ты варишь кофе, хоть и хочется чего-то покрепче. Не время. Ты перечитываешь несколько записей её дневника. Достаёшь потрёпанного пикачу с комода и кладёшь на заправленный диван. К тебе на порог приходит Андрей Жданов. Ты смотришь на него долго, изучающе, сжимая руки в кулаки. Ты часто думаешь, что хотел бы их всех убить. Тех, кто сделал твоему ребёнку больно. Теперь же ты знаешь наверняка, что смог бы. Вместо удара, ты отступаешь, молча пропуская его в квартиру. Ненависть давит тебе в грудь с такой силой, что вот-вот пробьет рёбра, но ты не можешь ничего сделать, потому что Кате от этого не станет легче. — Мы, кажется, уже обсудили с твоим отцом, что делами компании вы разберетесь без нас. Жданов жмётся неловко в коридоре. уткнувшись взглядом в руки. — Я хотел узнать, как Катя. — шепчет он, — Я был в больнице, но она попросила, чтобы пропускали только членов семьи. Ты киваешь, вспоминая что-то такое. Она не могла видеть даже Кольку. — Её накачивают успокоительным, так что в основном она спит. — Я хотел бы с ней поговорить… — Исключено. Твой голос теперь больше походит на рычание. Тебе плевать на этого парня, особенно после того, что ты узнал. — Я беспокоюсь о ней, — бессильно продолжает шептать он, — .. я люблю её. Тебе хочется фыркнуть или рассмеяться, только получается какой-то полувсхлип. — Ты конченый мудак, ты же знаешь? — спрашиваешь ты. Жданов окончательно сдувается. — Слышал что-то такое. — Слышал, что спал с жертвой насилия? Его испуганный взгляд поднимается на твоё лицо. — Она и до этого.? — Была жертвой, — ты устал. Ты хочешь выгнать придурка с квартиры. Хочешь разбить его и без того всё синее лицо, — Жертвой повторяющегося сексуального насилия. Сначала был Денис, — ты буквально плюёшься, когда произносишь это имя, — Он соблазнил её ради грёбанных денег и спора. Самоутвердился, а потом бросил так, словно она грязь под ногами. Уничтожил её. И если это не насилие, тогда я не знаю, что это. — Ты прислоняешься к двери в ванную, потому что сил у тебя слишком мало. — Потом вы со своим дружком. Ты переспал с ней, обманывая, чтобы она и дальше служила тебе, как собачонка. А теперь это. Ты даже не можешь произнести вслух то, как называется реальность, в которой варится твоя дочь. — Ты же знал, что она влюблена в тебя. Прекрасно знал, что она даже не надеется на что-то серьезное, но продолжал .И сейчас здесь стоишь передо мной и говоришь о любви, потому что… что? Это способ повысить самооценку? Он хочет что-то сказать, но ты выдыхаешь и останавливаешь его. Ты ненавидишь его ещё больше, когда видишь, насколько он сам убит. — Я скажу тебе вот что: она никогда не будет прежней. Её уничтожили. Это всё не пройдёт бесследно, я сейчас даже не про шрамы на спине, которые останутся от порезов, — ты злишься ещё больше, когда говоришь об этом, — Там внутри больше не будет Кати. Так что, прежде чем продолжать эту бессмысленницу, вот над чем подумай — постарайся не делать больше такого за счёт тех людей, кого не собираешься уничтожить. Жданов приходит в себя долго-долго, кажется мучительную вечность, а потом смотрит на Катино пальто в прихожей и кивает. Уходит без слов, и только на пороге, останавливаясь, подхватывает дрожащими пальцами её смешной вязанный берет. Сжимает крепко. Ты видишь это в нём отчётливо, как в зеркале, тогда тридцать лет назад с Леной. Не отпустило — всё равно хочется, хоть волком вой. Ты надеешься, что он больше не придёт. *** В Катиной палате ты не можешь и вздохнуть — всё уставлено цветами, вазочками с фруктами и выпечкой. Записки нет, но она, как и ты, знаете, кто их присылает. Она ничего не ест и никому не даёт к ним приблизиться. Но, почему-то, не выкидывает. Ты знаешь, что он время от времени приходит сюда. А потом её уводят фотографировать побои, и ты прижимаешь к себе Ленку. И замечаешь, как в углу тихо плачет Коля. *** Твой ребёнок очень быстро привязывается. Она слишком ранимая и любвеобильная, поэтому ты наотрез отказываешься заводить собаку. Катя рыдает над умершим хомячком три дня, и тебе невыносимо видеть, как она страдает. Ей всего восемь, но она спрашивает о смерти, и тебя вгоняет это в панику. — Доченька, все животные попадают в рай, — конечно, твоя жена справляется с этим лучше. Ты лишь грозный и хмурый отец. Ты киваешь, и Катя просит черепашку. Тортилла теряется спустя две недели, и ты уверен, что следующей будет собака, но потом твоя дочь приводит одноклассника, до смешного похожего на неё. Она мгновенно называет Колю Зорькина потерянным братом, они обнимаются и сидят у неё в комнате все вечера. Тебя это бесит, но ты смиряешься, потому что ты хороший отец для своей девочки. Зорькина становится слишком много, ты пытаешься выяснить, чем они там занимаются. Им по десять. Они играют в монополию и едят московские булочки с молоком. Тебе нравится Николай. Ты надеешься, что он у Кати надолго. *** Когда у неё в палате наконец-то звучит смех, ты не сдерживаешь слёз; глаза щипает, и ты пытаешься проморгаться. Лена подходит и кладёт руку тебе на плечо. — У неё хорошие друзья, — говорит она. Твой телефон звонит, и ты рефлекторно отвечаешь, не глядя на дисплей. Это Игорь. — Я хочу предупредить тебя, — говорит он, — Примерно пару дней назад ваш этот детектив на законных основаниях сгрёб все наши отчёты и молча удрал к себе расследовать ваше дело. — Он сопит в трубку, и ты легко вычисляешь его обиду. — Сегодня мы задержали одного из подозреваемых. — ты задерживаешь дыхание. — Третьего. Который смотрел и не трогал. — А те два ублюдка? — ты практически рычишь. — Они мертвы. — Игорь вздыхает. — Валер.? — Да? — ты не знаешь, как индифицировать то чувство внутри, но это определенно радость. Жгучая, злая и отравляющая радость, — В машине этого таксиста есть пара отпечатков Жданова. Который младше. — ты прикрываешь глаза, когда он понижает голос, — Я не буду вписывать этого в протокол. Ты вспоминаешь, почему Игорь твой друг. *** На кухне куча воздушных шаров с надписью «Выздоравливай», и ты думаешь, что это худшее, что они могли выбрать. Зорькин раскладывает салфетки на стол, Лена возится с пирогом. Катю из больницы везёт Юлианна. Ты медленно делаешь вдохи и выдохи, зажимая между пальцами сигарету. Дым как раз летит в форточку, когда ты слышишь дверь. Ты впервые так открыто сжимаешь в объятиях свою дочь. Твой сильный и храбрый ребенок. Она улыбается, утыкаясь в твою домашнюю рубашку, пропахшую сигаретами. Виноградова отдаёт сумку с вещами из больницы, и Лена первым делом отправляет их в ванную к стиральной машинке. На пороге стоит Андрей Жданов. Да, его дочь была чересчур мотивированной, когда была стоящая цель. Собака, которую она так и не получила в десять лет? Она говорила о ней ещё несколько месяцев. Ты сторговался с ней на велосипед. Как оказалось потом, она так и хотела. Тебе не хочется спрашивать, что на самом деле случилась с теми ублюдками. В конце концов, ты уверен, что они заслужили каждую грёбанную секунду той расплаты, что получили. Ты пропускаешь парня в квартиру и молча пожимаешь ему руку. Когда он едва касается мизинца твоей дочери, ты вспоминаешь, где хранишь наградное ружье. Ты всё ещё ненавидишь этого проходимца и думаешь, что он не достоин Катерины. Но, ты обещал её оберегать. — Это тот разговор, где я говорю о том, что пристрелю тебя, как бездомную шавку, если ты её обидишь. Опять. Жданов кивает, разглаживая морщинки на лбу из-за хмурости бровей. — Я обещаю, что больше никогда не причиню ей боли. Ты неожиданно ему веришь. По крайней мере, сейчас. И уступаешь, как и всегда, когда дело касается твоего ребенка. Ведь ты — хороший отец.