1.
Зен Дарийский не должен был выжить на гарденом крейсере «Змей» и вернуться. Не должен был пережить атаку на фрегате «Родер», многодневные пытки, восстановление рук и... нож в живот от офицера, а позже капитана этого судна, чья одержимость и спасала принца все эти долгие месяцы плена. Страстная, болезненная, противоречивая одержимость юного по дарийским меркам Сатори Кё, которую Зен так до конца и не смог ни осознать, ни принять. Это было нечто дикое, запредельно жадное… Некая едва ли не инстинктивная жажда обладания. Гарденец желал безраздельно владеть и пользоваться Зеном так, словно тот был не отдельной личностью со своими желаниями и стремлениями, а личной вещью, принадлежащей одному только Сатори. Впрочем, ему ли осуждать Кё, учитывая то, что сам он поступил не лучше отнюдь не из-за человеколюбия или хвалёного дарийского благородства. Он воспользовался старинным прецедентом, буквально выцарапал гарденца у системы правосудия себе, в единоличное владение. Пусть по первости он мог оправдываться обязательствами перед нитто-кайса, возникшими из-за спасения, собственным статусом, ведь он был принцем и военачальником, а потому привык командовать другими, беря на себя ответственность за сотни и тысячи жизней разом, или своими привычками, ведь заботиться и покровительствовать другим, более слабым, было у него чуть ли не в крови. Но чем больше он проводил времени рядом с Сатори, тем отчётливее понимал — причины спасения гарденца от приговора были глубоко личными. Если бы он желал сохранить лицо перед Кругом и Космофлотом, то придумал бы множество аргументов в защиту собственного поступка: и повредившуюся вследствие долгого плена психику, и «Синдрома Стокхолма», и отравление каким-нибудь гарденским токсином. Но врать самому себе не стоило: он такой же поехавший собственник, как и гарденец, так же повернутый на нём одном, сосредоточенно вращающийся вокруг Кё, как одна из звезд в двойной системе, желающая поглотить вещество другой и слиться в единую большую звезду. Всё же Зен выжил. И теперь обязан жить, а должен он за эту жизнь самому Сатори, который... Зен тяжело вздыхает и поворачивает голову влево, обращая внимание на спящего под тонким покрывалом мужчину с оливковой кожей, что, как и раньше, пахнет солнцем и застывает на губах морской солью. Кожа эта кое-где некрасиво обтянула металлические кости и синтетические нити, заменившие Сатори утраченные сухожилия. При взгляде на страшные шрамы, которые Сатори наотрез отказался сводить, на полупротез руки и светящийся под закрытым веком глазной имплант Зен вспоминает один из разговоров с майором Александром Марсом, главой медслужбы «Полифемуса», где Сатори проходил лечение.2.
Главный тайный Стратег Круга Распределения прибыл на «Полифемус» вслед за зашифрованным сообщением, отправленным с места его последней дислокации, крейсера «Восток». Оно было ответом на послание с самого «Полифемуса», содержащим запись допроса гарденца и компрометирующим Зена видео-файлом. Вероятно, отправляя это, Иолай руководствовался лишь тёплыми чувствами и уважением к наставнику, ведь Зену было совсем не обязательно знать о том, что происходит в другом секторе Круга с вражеским капитаном, державшим его в плену почти год. На тот момент Зен не знал, что решение о дальнейшей судьбе Сатори уже принято: его должны были отправить на одну из центральных планет Круга для суда. Но, какой-то удивительной случайностью, не иначе постарались космические боги — Зен успел добраться до фрегата на месяц раньше прибытия транспортника с конвоем. Чего ему это стоило, говорить он отказался даже Иолаю. Только вытребовал через ученика у медофицера Рид самое действенное снотворное и рухнул отсыпаться в своей каюте на неполные тридцатичасовые сутки. — Как идёт восстановление? — Зен впервые за несколько дней затевает разговор с майором Марсом, стоя перед односторонним зеркалом медблока. До этого с самого своего прибытия он молча расхаживал по фрегату, изредка заглядывая в медблок и будто невзначай наблюдая за Сатори. — В среднем темпе, я бы даже сказал медленнее, чем мы ожидали. Гарденский организм отторгает все органические импланты, выполненные из универсального биогеля, так что пока обходимся синтетикой и малым количеством родных тканей, выращенных на корабле. Повреждённые кости черепа — часть глазницы, скула и часть нижней челюсти — заменены на сверхпрочные композитные импланты, прижились почти все. Кости в левой руке тоже заменены: предплечья и запястья — полностью, плечо — только дистальная часть с локтевым суставом, мышцы на руке заменены синтнитями, в лице — на 90% родная ткань. Реабилитация идёт лучше — подвижность лицевых мышц восстановлена на 70%, а поврежденной руки — на 70%, мелкая моторика снижена до 30%, наблюдается тремор и несогласованность в движениях. — Достаточно, майор Марс, — этой информации Зену вполне хватает для построения представления о состоянии Сатори. За то время, что он не видел гарденца, тот определённо стал выглядеть лучше. Намного лучше, чем на записи допроса, и уж тем более на «Змее» после выстрела. Зен резко дёргает руку к животу, где только в его памяти остался длинный горизонтальный шрам от лезвия вакидзаси, что вспыхивает болью при воспоминании о том дне — дне Спасения для него, и дне Поражения для Сатори. Он останавливает движение на середине, складывая руки на груди. От Марса, конечно, не укрылся этот жест, но озвучивать свои наблюдения он посчитал неуместным. И пусть отрастить гарденцу новый глаз или руку пока не удалось, но нарастить кожу и мышцы на протезы дарийские медики смогли. Кажется, мысль о помощи Асаги, заложенная в голову главы медслужбы, сработала превосходно. Сатори уже может выражать эмоции, хотя делает это не слишком красиво. Больше скалится, чем улыбается. Говорит тоже как-то ломано, нескладно. Моргает обоими глазами, пусть веки иногда ходят несинхронно, но хотя бы закрываются полностью. На пересаженной коже расползается сетка бледных шрамов: охватывая всю левую сторону лица и левую же руку, заходя на грудь и бок, обвивая часть шеи, она портит контуры когда-то идеальной татуировки. Есть и несколько крупных глубоких шрамов: почти круглая выпуклость, обхватывающая глазницу, косая линия, протянувшаяся от впадины под носом, по губам к подбородку, горизонтальная над скулой (скорее всего, там сшивали). Если на лице ещё всё выглядит неплохо, то смотреть на руку, особенно на локоть, страшно: там, в месте стыка органики и синтетики, сходится три грубых длинных шрама. Похожий же есть на запястье, но он идёт вкруговую, уходя на ладонь. Наверное, гарденец не отказался бы восстановить своего дракона. Когда-нибудь. Но что толку думать о его гордости сейчас, когда на кону стоит его жизнь… — Вам известно, по какой причине я здесь? — Предположу, что из-за послания с данными о гарденце. Я не знаю деталей, но кое-кто из старших офицеров сообщил, что вы для него сродни наркотику, — Александр продолжает следить за пациентом, привязанным к кровати, — препараты в сочетании с кадрами, на которых вы присутствуете, действуют на него сильнее, и допросы проходят несколько эффективнее. — Я догадывался о подобном… эффекте… — Зен трёт заросшую щетиной щёку и чертыхается, продолжая пристально смотреть на обезображенного гарденца. Непривычная картина на знакомом теле заставляет его рассматривать внимательнее, запоминать все изменения, произошедшие с бывшим любовником. За раздражением от побочного эффекта гарденского «лечения» принц прячет мысли о кадрах, которые могли увидеть многие офицеры фрегата. А ещё о тех лишних подробностях, которые Сатори мог выдать под «химией». — Я должен с ним поговорить. Как можно скорее... — Ваше Высочество, вы ничего не можете для него сделать — судьбу гарденца будет решать суд. Его не помилуют, не закроют глаза на его преступления. Вам ли не знать, что от правосудия в Круге Распределения не уходит никто, даже мёртвые… — Александр явно намекает на одного из тех дарийцев, кто, как Ридо Консковали, нарушил все дарийские законы и был разжалован обществом из дарийца в неудачный продукт генной инженерии. — Мне это прекрасно известно, — Зен оборачивается на него, смотрит своими ненормальными глазами цвета грязного льда, твёрдо и холодно, будто его собеседник говорит банальнейшие вещи, никак не влияющие на уже принятое решение. Доктор продолжает гнуть свою линию, хотя и ощущает недовольство Зена тяжестью бетонной плиты на груди: — Ваше Высочество, вы не должны его спасать, — Марс, убеждённый в правильности своих слов, пытается убедить в них и упрямого стратега. — Знаю, — жёсткая челюсть сдвигается вперёд, Зен разворачивается на металлических пятках магнитных ботинок и уходит прочь.3.
Позже примерно тот же разговор происходит у Зена с Иолаем. Он прерывается из-за гиперпрыжка и продолжается только на следующий день. — Зен, ты не должен его спасать, — почти по слогам проговаривает коммандер Торн, готовый от досады грызть землю с Зелёной палубы. Неужели его гениальный самоотверженный наставник настолько повредился разумом в гарденском плену, что не может внять очевиднейшей истине? — Мне решать, что я должен делать для него, а что — нет, — Зен слышит вариации на эту тему уже пятый раз за прошедшие два дня. Перебирая в голове возможных инициаторов «акции», он всё чаще возвращается к кандидатуре Феофала Торна. Капитан «Полифемуса» не был ему близким другом, в отличие от своего отца, однако довольно хорошо знал и мог беспокоиться о его репутации. В отношении Зена речь почти никогда не шла о личной привязанности, только о репутации ВКС, которая довольно тесно переплеталась с репутацией высших офицеров, в том числе и Феофала. И Торна-старшего, его старого сослуживца. Если запятнает себя «Зен Дарийский», едва ли не оживший символ блестящей славы ВКС, то и на остальных высших офицеров падёт тень его позора. — Он тебя не починит, — зло выплёвывает Иолай, истративший все рациональные аргументы в предыдущем раунде этого спора. — Но и не сломает, — принц нависает над коммандером, и пусть он, дариец серии Z, не такой крупный, как космодесантники, но его роста и ширины плеч хватает, чтобы закрыть от более субтильного ученика осветительные панели на псевдопотолке. — Зен, не в твоих силах повлиять на решение ИИ Круга Распределения, — последний козырь Торна падает на стол. Это отчаянная попытка воззвать к разуму разошедшегося наставника. Судебный ИИ, часть Системы Распределения, не выносит вердикт — судьбу преступников решают люди из числа судей, но к выводам ИИ прислушиваются и чаще всего даже опираются на них при внесении окончательнго приговора. Поэтому Иолай говорил так уверенно, полагая, как и многие жители Круга, что судьи всегда совпадают в заключении с ИИ, а судьба гарденца уже предрешена. Принц роняет лишь два слова: — Дело Ганимеда... На долгую минуту воцаряется тишина. — Это варварство... — наконец выдаёт Торн, поборов шок. Он никогда не думал, что найдётся хоть один дариец, решивший обратиться к этому отвратительному праву. Видимо, Зен станет первым. — Этот прецедент ещё действует, и я могу им воспользоваться, — Зен обдаёт его равнодушной прохладой, какой обычно удостаиваются не слишком умные рядовые кадры ВКС. — Но он ведь… — Иолай не договаривает «насиловал тебя», эти слова повисают между ними густой нитью постыдной тайны, пока известной лишь немногим. Зен не питает надежд на то, что компрометирующим его сведениями не воспользуется кто-то из советников или высших адмиралов. Выйди эта тайна наружу, и никто не захочет иметь дел с ним и его ближайшими соратниками, боясь запятнать себя позором дружбы с мужеложцем и предателем, будь тот хоть трижды принц и стратег. За себя Зен не опасался, ведь репутацию ему в высших эшелонах и общественном пространстве Круга строили военные победы, а не личные связи и любовные драмы. Он не сомневался и в доверии сослуживцев: все из «отряда спасения», в том числе и выжившие с «Зеро», уже видели эту запись, а те, кто посчитал кадры на ней неприемлемыми, давно похоронили его самого и его репутацию в войде. Так что сейчас, пока все они, союзники и противники Зена, пребывали под бдительным оком камер ИИ «Полифемуса», стоило пресечь любую попытку давления на себя. Иначе дальше оно будет только нарастать. Упрямства и настойчивости дарийцам было не занимать, а особенно дефектным членам ВКС. — Да, факты насилия с его стороны присутствуют, но, как видишь, отчасти благодаря его нездоровому интересу я жив и относительно цел. Пострадавшую гордость потерей не считаю, — Зен моргает, и в глубине его зрачков загорается что-то злое, едкое, как кислота. — Если бы не это, коммандер, нас бы прикончили в первую же неделю после жёстких допросов. Трахнули бы всем фрегатом и выбросили обезображенные тела в космос, и никто бы даже не узнал, что погибли мы не на «Родере», — главный стратег ВКС как-то болезненно улыбается, выражая тихую скорбь. «Неужели жалеет, что выжил?» — проносится в голове у Торна недостойная мысль... — Я видел результаты медицинских и психологических тестов, — Иолай говорит это будто между делом, ожидая от наставника некой реакции. Испуга? Волнения? — И что же в них было? Помимо уже известного мне сломанного генома серии Z? — Зен с интересом энтомолога устремляет взгляда на ученика. — Там случаем не указано что-то о «психологической нестабильности», «сексуализированном насилии», синдроме Стокхолмера и «необходимости отстранения от службы на неопределённый срок»? — Нет, только про изменившиеся гены и дезориентацию из-за условий проживания вместе с лёгким стрессом, — Торн пристыженно опускает глаза. Как он посмел сомневаться в своём наставнике? — Думаешь, я боюсь его? Или, наоборот, хочу отомстить? После кадров, которые тебе, несомненно, довелось увидеть, полагаешь, что я — жертва варварства гарденцев, верно? Сломанный дариец, если уж прямо, — Зен не привык к жалости, обращённой в свою сторону, и не собирался этого менять. — Нет, Ваше Высочество, ни в коем случае, — внешне коммандер остаётся спокоен, но голос едва слышно дрожит, а в уголках глаз собираются прозрачные капли. — Не юли, Иолай! — Многие полагают, что за год плена ты пострадал намного сильнее, чем принято думать. И речь не о сломанной ДНК, а о.... твоём сознании, Зен, — Иолай выпаливает это на одном дыхании, под конец начиная шмыгать носом. Переживает. — Предположения без доказательств не имеют силы. И насколько мне известно, большая часть операций, проведённых под моим командованием после возвращения, прошла успешно. Так что ни ты, ни кто-либо другой не имеет права сомневаться в ясности моего сознания, Иолай, — злой ответ Зен смягчает обращением. Внутри же в унисон чужое имя отдаётся другим голосом, с иной интонацией, исковерканное иноземной речью. Оно звучит как стон, как хрип, как шёпот, как крик. И всегда особенно чётко, увесисто, будто ему нравится перекатывать эти звуки на языке, шевелить губами, произнося на выдохе «И-о-р-а-и». — Всё так, Зен, — Иолай боязливо жмётся к стене, а потом поднимает глаза, ожидая чего-то. Зен опускает ему на плечо большую тёплую ладонь, слегка сжимая дрожащего юношу. — Полагаю, вопрос относительно моей адекватности решён. А теперь мне нужно идти, пропустишь? — Да-да, конечно, — Иолай делает два шага в сторону. После того, как спина Зена исчезает за поворотом, он прикладывает руку к месту, где всё ещё ощущает призрачное тепло ладони принца, и думает о том, что вряд ли на свете есть человек, способный переубедить Зена Дарийского.4.
Дерево стало камнем, а яростное пламя превратилось в угли.
В бледном свете трёх спутников Дренсолара, родного мира Зена*, кожа гарденца, кажется, темнеет, а оттого становится загадочнее и притягательнее. Ловкими пальцами дариец скользит по плечу, обвитому каллиграфически ровными линиями чёрного дракона, что ложится на спину, обхватывая обе руки, левую часть груди и живота. Контуры дракона застилают шрамы, скрывая их цвет, но не форму. Их до сих пор можно ощутить, проведя пальцами, и именно так Зен порой делает, пытаясь убедиться в реальности своего любовника. В отношении татуировки Кё принял странное решение, пожелав восстановить лишь рисунок, но не кожу. Оставил ли он шрамы как украшения, отмечающие его воинскую доблесть? Как напоминание о близости смерти, которой так и не достиг? Или, может, как клеймо несмываемого позора, которым покрыл себя, не сумев уйти достойно? Бесконечные линии, стройно переплетённые меж собой, ныряют вниз, на бок, и по кромке крепких мышц спускаются к бедру, уводя мысли Зена прочь от горьких дней прошлого. Принц прослеживает линии пальцами, будто касаясь неровной поверхности древней скалы, испещрённой сотней мелких выемок и впадин. Весь этот рельеф — итог стараний сотен прибрежных волн и десятка морских ветров. Раньше, смотря на гладкую оливковую кожу любовника, он думал про дерево и изящно выточенные лакированные статуэтки, но теперь мыслил только о тёмном древнем камне, сотнями лет стоящем на берегу сурового холодного океана. Где-то внутри уже расползается горячее тепло желания, и Зен не тот, кто станет ему противиться. За годы, что прошли с подписания мирного договора между Кругом Распределения и Гарденской Империей, их секс — единственный язык, на котором они говорили друг с другом честно — стал иным. Страсть и ярость, с которой они сталкивались на корабле гарденцев, никуда не ушли; острая потребность Кё касаться, присваивать, метить тоже осталась, но теперь не было порывистости, спешки от ощущения неизбежного разрыва. Больше не казалось, будто этот раз может стать последним. Будто сочный кусок мяса, брошенный голодному сторожевому псу империи, могут отобрать в любой момент. А потому его нужно терзать зубами, рвать, чтобы не досталось никому другому, вцепиться в него крепко, до спазма сжав челюсть, чтоб не вырвали из пасти. Нет. К счастью, больше это не так. И всё же что-то между ними есть, некая связь, не поддающаяся описанию и едва ли подвластная анализу. Её сложно разложить на отдельные чувства и невозможно классифицировать, ведь ничего подобного за все свои годы Зен не видел. Она не похожа на трепетную любовь, какую Зен наблюдал порой у юных ганицианцев. Не похожа и на крепкое партнёрство, основанное на взаимной симпатии и схожем мировоззрении, что царит меж майором Рид и коммандером Иолаем, чей роман завязался на «Полифемусе», когда ещё лейтенант выхаживала отравленного гарденцами коммандера. Нежностью чувство, питаемое к Кё, Зен бы тоже не назвал, но некий трепет и признательность в его легких касаниях точно были. Он не чувствует ни капли сомнения, ни грамма стеснения или стыда, когда ведёт ладонью дальше, под бельё бывшего вражеского капитана, чтобы нащупать жёсткую, почти каменную ягодицу и вцепиться в неё в четверть силы, ощущая раздражённый отклик знакомого тела. Кё резко выгибается, ловко перекатывается на спину и в одно движение оказывается на Зене, прижав клинок того самого вакидзаси, которым когда-то чуть не лишил дарийца жизни, к его горлу. Вакидзаси, подаренный императором, и по сей день хранится у кровати, ведь Кё за двадцать лет, прожитых на планетах и прослуженных на кораблях Круга, так и не научился доверять их технологиям и жителям. Ганицианцев он считал глупыми и бестолковыми, похожими на мнительное стадо блеющих баранов, не способных даже задницу себе правильно подтереть без чуткого руководства «братьев разумных». Дарийцев же воспринимал как личных врагов, видя в них трусливых лицемеров, страшащихся смерти и носящихся с ганицианцами, этими бесхарактерным слабаками, как с малыми детьми. Ещё он презирал дарийцев за подчинение Системе Распределения, бездушной машине, которой они позволяли выбирать жизненный путь за себя, вместо того, чтобы следовать традициям или делать собственный выбор. Он не понимал их мировоззрения, да и не желал понимать, как и принимать их жалкие ценности. И мнение его относительно дарийцев и ганицианцев почти не изменилось с тех пор, как он впервые попал на территорию Круга Распределения. *родной мира матери Зена, Вазилики Второй Дарийской5.
Тот процесс и его итог Руководство Круга предпочитает не вспоминать, ибо всё это дело — грязное пятно на репутации ВКС Круга и его лучшего тайного стратега, вызвавшее первый скандал с участием дарийца серии Z со времен инцидента с Консковали. Тогда Зен одним своим вступлением на суде вмиг разбил блестящую легенду о спасении несчастного принца, пленённого безжалостными гарденцами. Да, гарденцы и вправду были жестокими фанатиками, преданными слугами своего Императора, охочими до вражеской крови и не боящимися смерти, но один конкретный гарденец вопреки всему сохранил жизнь Зена Дарийского, обеспечив Кругу Распределения преимущество в многолетней изматывающей войне. Мотивы гарденца при этом не имели никакого значения, был важен сам факт — дариец, взятый в плен, прожил на корабле гарденском космофлота год и не был ни казнен, ни изуродован психически или физически. И на это нельзя было закрыть глаза, сделав вид, что принц самостоятельно обеспечил себе выживание во вражеском стане. Зен не дал этого сделать, не позволил замять и забыть заслуги Сатори Кё, сколь бы сомнительными с точки зрения дарийцев они ни были. Репутация мало заботила дарийского стратега в тот момент, когда он за пару недель через серию стремительных гиперпрыжков домчался от края территорий Круга в Центральный сектор. Там, у одной из колоний, базировался «Полифемус» вместе с пленными гарденцами, ожидавшими скорого трибунала. Также мало репутация заботила Зена, когда на допросе он открыл рот и ровным, полным уверенности голосом высказал свою позицию военному дознавателю. Он не мог допустить смерти или высылки имперского ублюдка Сатори. Ведь проклятый гарденец вопреки всему, что так часто обещал шёпотом в металлической камере, что должен был сделать по военным законам Империи и что сотворил с его телом и разумом, всё-таки оставил дарийца в живых. Вопреки всему, что Зен знал, гарденцы были способны на милосердие в самом извращённом его виде. Позднее, повторив показания уже в зале суда, принц фигурально помочился в вино всем высокопоставленным дарийским адмиралам, праздновавшим маячившую на горизонте победу. Какая жалость, он испортил им сладкий вкус горькой правдой: их жертвенный агнец, вырванный из лап мясника, не только не стремился наказать своего мучителя, но более того — желал взять его под защиту. Это было неслыханно… Это было возмутительно! И попросту невозможно?! Сам факт того, что уважаемый гражданин Круга Распределения встал на защиту врага, пленившего и пытавшего его на протяжении года, уже находился за гранью разумного. Но более невообразимы и от того омерзительны были мотивы, подтолкнувшие его к этому поступку. Дело было не в благодарности или благородстве, присущем всем дарийцам. Нет, принцем двигала личная привязанность к мужчине из другой расы, этот постыдный, порочащий, недостойный дарийца факт судебные психотехники выявили на первом же допросе. И уже на заседании подтвердили его по требованию суда. Если бы дарийские властители могли, они бы назвали это ксеноересью и вышибли Зена из ВКС, надолго отослав его лечиться на какой-нибудь мирную планетку в срединном секторе; гарденца же показательно судили бы, отправив на работы в шахту самой дальней спутниковой колонии, откуда бы вражеский капитан уже не вернулся. Но на кону стояла победа в войне, и без первого тайного стратега, без его гениальных мозгов, заточенных на убийства, она была недостижима. Он был нужен ВКС, был нужен Первой Космической, а значит, власти Круга выполнят то, чего потребует Зен, каким бы безумным ни было его желание. Людей в Кругу не убивали и не сажали в тюрьмы. Им назначали соизмеримый преступлению срок и отправляли отрабатывать его на благо общества. Осуждённых могли отправить на производство, в шахту, на завод или послать в качестве младшего персонала на гражданские корабли, занимающиеся освоением новых планет и пассажирскими перевозками. Преступники, с вживлёнными под кожу чипами, становились «илатами» — подневольными работниками, сохранявшими за собой минимальные человеческие права и обязанными работать до истечения срока наказания без оплаты в том месте, куда их приписали. Иногда случалось так, что преступление было более серьёзным или человек, пострадавший от действий преступника, требовал его в своё распоряжение. В исключительных случаях это требование удовлетворялось, и тогда человек становился «сирвом». Так именовали тех, кто отправлялся отрабатывать наказание к своим жертвам. Условия их наказаний были жёстче: они вовсе были лишены каких-либо прав, помимо самых основных, вроде права на жизнь, прописанного в дополнительном пакте «Об обращении с сирвами». Юридическим основанием для превращения человека в сирва было «Дело Ганимеда», дававшего право одному человеку присваивать другого в качестве трофея за убийство близкого, надругательство, пытки, похищение с целью выкупа и ряд иных условий, добавленных позднее. Ганимеда, чьим именем был назван прецедент, похитила некая Зенаиса, дарийка из третьего поколения, одна из первых «дефектных» модификантов, склонная к насилию и ненависти, способная на убийство и абсолютно равнодушная к чужим страданиям. Она много дней насиловала и избивала юношу, а после того, как ей наскучило это занятие, потребовала у его родных выкуп в размере, который они не смогли бы выплатить и за пять сотен лет. К сожалению, юношу не спасли — Зенаиса убила его за пару месяцев до ареста. Безутешные родители были недовольны наказанием, какое для убийцы избрал суд — дарийку пожизненно сослали на урановые рудники в поясе астероидов, — и долгие месяцы пытались пробиться хоть к кому-то, кто услышит их мольбу о справедливой каре. Некий советник-дариец ответил на их просьбу и инициировал повторное разбирательство, по итогу которого Зенаиса была объявлена первой «сирвой». Её жизнь после попадания в дом родных убитого окончилась через много лет верной службы тихими, достойными похоронами в семейном Доме Праха, что казалось странным. Более подозрительным было то, что отец и мать Ганимеда пожелали от неё ребёнка с генами убитого сына. Как знал Зен, потомки этого полукровки стали не последними гражданами Круга Распределения. Впрочем, все эти детали были несущественны, ведь благодаря повторному суду появился прецедент. И, воспользовавшись им, Зен присвоил себе Кё Сатори, сделал его личным сирвом. По решению суда из-за ряда «неопровержимых доказательств», а, попросту говоря, из-за упорства Зена и его важности для ВКС, Кё был передан на поруки принцу сроком на десять лет с последующим пересмотром приговора. Зену этого было достаточно: решение суда означало, что Сатори не будет отправлен куда-то на край вселенной, а останется рядом. Принц полагал, что это позволит гарденцу прожить многим дольше, чем на то надеялся сам Сатори. Прожить рядом с Зеном, что бы это ни означало для них обоих. Когда Кё, исхудавшего, обритого налысо и едва восстановившегося после ранения, вывели под руки в зал, Зен едва сдержался, чтобы не рвануть навстречу шатающемуся любовнику. Гарденец обвёл всех присутствующих злым презрительным взглядом, будто все они были кучей дерьма, в которую он ненароком наступил, и, высоко подняв голову, медленно прошёл к трибуне, за которой стоял Зен. Здесь же в зале Кё имплантировали микрочип, вшив его между шейными позвонками. И лишь после этого сирва и его нового хозяина отпустили. И пусть во всех документах хозяева сирвов именовались не иначе как «надзиратели» — каждый, кто имел отношение к этому делу, понимал истинный расклад. Принц не мог не оценить этой странной иронии судьбы: они поменялись местами, зеркально отразив ту ситуацию, в которой пребывали лишь несколько месяцев назад.6.
Зен поднимает взгляд на Кё, впиваясь в его тёмные злые глаза, расплывается в шальной улыбке и подаётся вперёд, позволяя тонкому лезвию врезаться в кожу и вкусить крови. Алые бусины набухают на тонкой нити пореза и каплями стекают вниз по шее. Кё хищно раздувает ноздри, ловя резкий аромат, и, как заворожённый карпом тигр, застывает, фокусируясь на потоке дарийской крови. Он отнимает лезвие от горла, протирает его и вставляет в ножны, убирая под подушку. Только после медленно наклоняется вниз и проводит языком по горлу, с наслаждением слизывая остывающую кровь. — Сколько повторял, не буди спящего, — слюна гарденца жжётся, словно она — яд, и Зен шипит, но не пытается оторвать Кё от себя, привык за столько-то лет. Принц устраивает ладони на его талии в намёке на обхват, придерживая ретивого любовника. Ещё со времён пыток у Кё появился странный фетиш на кровь Зена: стоит гарденцу увидеть, как принц кровит, он сразу же заводится, как хищник в брачный период, желая прижать Зена к ближайшей поверхности, вылизать рану и трахнуть. Зен прекрасно помнит это, каждый раз провоцируя Сатори на атаку, когда у того под рукой находится нечто острое. Однажды Кё ранил его драгоценной заколкой, которую собирался преподнести в дар. И пусть Зен никогда не отказывается от близости с Сатори, находя в ней то самое, до банального простое единение, сейчас он не рассчитывал на секс. Да и вообще ни на что не рассчитывал: они сошли на планету несколько часов назад, утомлённые десятидневным перелётом с места последнего назначения. Это был очередной разведывательный крейсер, неспешно дрейфовавший вдоль границы Круга. На самом деле этот корабль занимался мониторингом активности гарденских колоний, бурно разросшихся в Нейтральной зоне после подписания мирного договора. Иногда создавалось ощущение, что, получив глоток свободы, самые отчаянные и недовольные имперскими порядками гарденцы рванули прочь из родных систем в поисках новой жизни. Хотя ганицианцы с таким же азартом ринулись за экзотикой в Империю, впервые открывшую свои границы для чужаков. Взаимовыгодный обмен, чтоб его. Всё так сильно изменилось за последние годы, и Сатори тоже. Он лишь сильнее возмужал, заматерев под ненавистными взглядами и презрительным фырканьем, и даже успел слегка постареть. Едва ли это было заметно, гарденцев старость настигала поздно, щадя их лица, как ласковая истязательница до поры щадит узников. Но с годами Кё стал хуже переносить гиперпереходы: после каждого ему требовалось пара тысяч калорий и десять часов беспробудного сна, чтобы прийти в норму. И в этот раз, только прибыв в дом, они завалились спать в шесть после полудня. На часах одиннадцать, до рассвета ещё девять часов, до полуночи — три. Но Кё на удивление бодр и даже слегка возбуждён. Наверное, отбить у него желание вытрахать из дарийца всё, кроме удушающей похоти, была способна только смерть. Да и то Зен не был уверен, что и после дух Сатори не будет приходить ему во снах, окрашивая зрение в оттенки недоступного больше красного. Взвесив все «за» и «против», Зен решает, что раз нитто-кайса полез к нему сам, то ничего критичного с ним не случится, если они потрахаются, а после продолжат спать. Откинув голову, чтобы дать жадному кусучему Сатори доступ к шее, Зен покрепче впивается в его бока и немного двигает бедрами, подкидывая смуглого «наездника», чтобы дать понять — не он один уже наготове. Сатори раздражённо выдыхает и хватается усиленной левой рукой за волосы принца, путаясь пальцами в полотне длинных светлых прядей, будто неравномерно выбеленных неумелым ткачом. Жар между ними нарастает, мешаясь с иссущающей страстью и застарелой, заледеневшей болью, которую когда-то они оба принимали за ненависть. А может, ненавистью она и была? Когда однажды, в совсем иную эпоху… Зен сглатывает — второй ладонью Кё скользит по его груди, находит сосок и начинает болезненно тянуть и мять, взвинчивая лениво плескавшееся где-то на дне желание до пика. Зен стонет, с упоением трогает гладкую оливковую кожу гарденца, сминает крепкие мышцы пальцами, оставляя тёмные следы больших ладоней. Кё, как и он сам, возбуждён: его кожа покрыта мелкими каплями пота, лоб взмок, на скулах размазан призрачный след румянца, тёмные глаза — чёрные дыры, одна с серебристым светом в глубине, блестят, жадно пожирая яркую звезду. Сейчас Зену кажется, что он — та самая звезда, чьё вещество грамм за граммом из года в год пожирает Кё, тянет из него жизнь, как коктейль через трубочку. Дыхание Кё едва слышно за чавкающими звуками, с которыми он втягивает в рот белую кожу, отпечатывая на ней укусы — личные метки принадлежности дарийца ему, Сатори-доно. Гарденец почти не думает, погружённый в действо, только в голове одно: «и пусть они исчезнут через несколько часов, наставлю новых, искусаю всего, чтобы и места чистого, непомеченного не осталось». Зен пытается вспомнить, куда они дели масло в прошлый прилёт, но Кё, слишком хорошо изучивший его, угадывает раньше, вытаскивая анигравный флакон откуда-то из подушек. Порой принц думает, что делать тайники в самых немыслимых местах — особое умение Сатори, отточенное долгими тренировками, наряду с владением катаной и игрой в го. В любом случае, это неважно, потому что Кё наконец отрывается от его шеи. Губами скользит ниже, накидываясь ртом на тот самый сосок, который до этого истязал пальцами. Левой рукой он ведёт по груди, к животу, ощупывая линию мышц пресса. Сатори оглаживает дорожку золотисто-белёсых волос, уходящую вниз, и находит член Зена, обхватывает его через ткань, невероятно медленно ведя ладонью вверх. Другой рукой ловко открывает флакон, отрывает от себя сведённую судорогой ладонь принца и выливает туда немного холодного масла, растирая его между своей и чужой ладонями. Звуки при этом настолько громкие и непристойные, что Зен ощущает очередной прилив тепла — оно омывает всё от груди до ушей, заставляя принца пылать на вдохе. Кё, не терпящий промедлений, хватает его руку и тянет себе за спину. Сам шире расставляет колени и выгибается, открываясь для проникновения. Зен продолжает его движение: отрывает вторую ладонь от бока, скользит по чернильному рельефу спины и стягивает бельё, из вредности отвешивая звонкий шлепок по жёсткой ягодице. Кё недовольно мычит и кусает его за грудь, кажется, до крови. И правда, серебристые капли орошают грудь Зена, Ке лишь поднимает нахальные глаза, обводит круглую рану языком, собирая кровь, как древнее божество свою жатву. Принц оттягивает ягодицу Сатори и на ощупь толкается одним пальцем, его плотно обхватывает кольцо мышц. Они не трахались около недели, а без Зена Кё таким не занимается. Поехавший фетишист. Дариец растягивает любовника максимально бережно, потому что знает: этот бешеный гарденец может насадиться на него и без масла, не заметив за пеленой страсти боли от разрывов. Кё ненавидит ждать и, как всегда, заскучав где-то на середине, отрывается от его груди, убирая руку с члена, и открывает рот (лучше бы так и продолжал изображать рукокрылого кровопийцу): — Ну, что, дариец, долго ты будешь изучать мои внутренности, до взрыва сверхновой? — Заткнись, Кё, — Зен беззлобно огрызается и находит пальцами то самое место, которое способно ненадолго заткнуть бывшего капитана. — Если ты сейчас же не вставишь мне, клянусь, я убью тебя и разрежу на мел… — гарденец прерывается на полуслове, плотоядно впиваясь зубами Зену куда-то в плечо. Кровопиец. Определённо. — Можешь делать что-то только по приказу, принц? — Кё издевательски шепчет ему в ухо, двумя руками щипая и стискивая жилистое тело под собой. — Если только сам его отдаю, — Зен чересчур медленно моргает, пока одной рукой освобождает член, спуская бельё на бедра. Кё бесится и кусает сильнее. В роду Сатори точно затесалась какая-нибудь хищная нечисть из ёкаев. В нём уже три пальца, стоило бы протолкнуть четыре, а то и все пять, но гарденский засранец явно не захочет. Зен подхватывает Кё под бёдра, приподнимая его без особых усилий, и начинает медленно насаживать на себя. Тот успевает упереться руками в кровать, затем перекидывает их на плечи Зена и сдавливает, понукая действовать быстрее. Сердитый, нетерпеливый, всегда жаждущий и жадный. Зен на секунду задерживает взгляд на напряжённых руках и сосредоточенном лице, частью скрытым мокрой чёлкой. За такие секунды он готов прощать любовнику многое: ужасные привычки, грязную речь и невыносимое гарденское высокомерие. Как только их тела соединяются с лёгким шлепком, Кё крепко обхватывает его ногами, больно врезаясь коленями в бока, и начинает яростно двигаться, сжимая ладони на бледной коже. Зен обхватывает его за спину и через злое рычание притягивает к себе, заставляя снизить темп. — Бешеный Сатори-доно, спокойнее, — Зен целомудренно целует его в смоляную макушку — дарийским врачам удалось восстановить даже сгоревшие волосяные луковицы, чудеса технологий Круга. — Стану спокойнее, когда собственноручно нарежу тебя на ленты для ремней, дариец, — Кё огрызается, цапает его за нижнюю губу, прикусывая изнутри, и жадно целует, запуская язык в рот.7.
Зен давно привык к этой ярости в постели, к этой необъяснимой безумной жадности, схожей с желанием сожрать. Будь он слабее, а Кё кровожаднее, то, вероятно, принц однажды мог обнаружить часть себя в качестве блюда на столе. Черты лёгкого каннибализма у Сатори дариец замечает периодически, и постоянно желание укусить, распробовать кровь — одно из его проявлений. Сатори трахается бешено, не позволяя снижать темп ни на секунду. Ему всегда нужно больше, быстрее, сильнее, лишь бы чувствовать, что важен-нужен-необходим хотя бы как любовник, хотя бы в минуты физической близости. Принц прекрасно понимает, почему Сатори нужно всё это: столько боли, для себя и для него, Зена, метки на коже и ревность к каждому, кто подойдёт чуть ближе или посмотрит излишне дружелюбно. Слишком долго они были на грани, где шаг в сторону мог привести к неизбежной потере, одно движение — к смерти, а слишком долгое ожидание и неизвестность терзали страшнее яда. Они ходили по клинку между смертью и жизнью, натягивая собственные нервы струнами. Так что тянуться каждую секунду для мимолётного касания, искать глазами каждый миг и терять рассудок, не касаясь и не находя — самая меньшая плата за всё, что они пережили. Зен до сих пор не совсем понимает, как Кё не сломался, как выдержал и остался собой в той степени, в какой мог, находясь на чужой территории. Изолированный от всех, растоптанный собственным провалом, покалеченный и лишённый смысла дышать, не то что уж жить, он почему-то заставил себя выжить. И вряд ли ради себя или ради Зена, ведь принца, при парадной форме и блеске орденов, Сатори впервые увидел только в зале суда. Зен помнит его ошарашенный взгляд, полный ужаса и гнева. За испытания, выпавшие на долю Кё в Кругу Распределения, Зен мог винить только себя, но до суда его интерес к гарденцу выглядел бы как минимум странно, да и к тому же, Зен действительно пытался его забыть. Выкинуть из головы блестящие злые глаза, сильные жадные ладони, пахнущую солнцем оливковую кожу, прямые стрелы волосы и острое лезвие, окрашенное его собственной кровью. И получилось же!.. на время. Окончательно — не вышло: что-то внутри самого дарийца сломалось, а, может, напротив, встало на своё место, сделав обоюдной эту тягу к чужому телу, потребность в другом живом, так не похожем на него самого. Слишком долго сперва Ке, а затем и Зен шли к осознанию истинной природы этих больных, ненормальных чувств. Они так много раз начинали «сначала», стремительно скатываясь по шкале близости от любовников к врагам, так что границы доверия и недоверия в их отношениях окончательно размылись. Про себя Зен точно может сказать, что дважды проходил через медленное осознание симпатии к этому необъяснимому, нелогичному человеку, спрашивая себя: «Я хочу смерти своего врага? Хочу трахнуть своего врага? Он хочет меня? Эта связь важна для него? А для меня? Способен ли я довериться ему?» «Я не доверяю тебе настолько, чтобы не проверять твоё тело на травмы, глупый дариец, и срать я хотел на все твои генетические улучшения», — не вслух, но всеми действиями говорил Сатори, ощупывая Зена после каждого боя. «Я доверяю тебе настолько, что позволяю видеть разработку стратегии боя и даже готов выслушать твои соображения, юный буси», — показывал Зен, каждое заседание приводя с собой Сатори, привязанного к принцу плотным браслетом с длинной цепью. И много-много других слов, не сказанных вслух, и других причин, не оформленных до конца, где «доверяю» и «не доверяю» — суть одна. Чувства эти были и невозможны ни в каких других обстоятельствах. Если бы Кё был дарийцем, он бы даже не помыслил о связи с мужчиной, ещё и с вышестоящим командиром. Не было бы в нём этого жара, бесконечной жажды на грани разумного, безумного бега по жизни навстречу смерти без страха. И Зен бы даже не заметил его, не выделил бы среди сотен и тысяч таких же белых голов и моря слишком спокойных светлых глаз. Не будь Зен дарийцем, наверное, в нём самом было бы то же щенячье обожание, та же молчаливая покорность чужой воле, какую он видел у Судо Асаги — давнего друга Сатори, что в одиночестве медленно сгорал от неразделенной тяги к своему капитану. Однажды, ранним утром или поздней ночью, находясь на грани сна, Сатори сказал принцу, что в самый первый раз выделил его по глазам: «У тебя взгляд свободного человека, дариец». Именно из-за этого взгляд Кё захотел его когда-то. Не зная ни имени, ни звания и видя впервые, уже ощутил что-то. Сам же Зен понял, что чувствует нечто к гарденцу лишь после того, как включил ту запись и увидел себя и его со стороны. В тот момент, когда наглый гарденский офицер домогался его, Зен мечтал убить Сатори сотней разных способов, раздавить его наглую голову руками или размазать его по стенам камеры… но после, раз за разом просматривая запись, Зен испытал лишь неясный гнев и что-то отчаянно горькое, болезненно тянущее куда-то прочь, за пределы каюты. Это была тоска. А откуда появиться тоске там, где нет привязанности? Неоткуда. С природой этой связи, с её оттенками Зен начнёт разбираться в следующие пять лет, пока они будут вести активное наступление на гарденский флот, подписывать мирный договор, а после устанавливать новые правила взаимоотношений двух космических держав, признавая новые границы и статус Нейтральной зоны. И везде его будет сопровождать Сатори, пусть и не по своей воле.8.
Даже находясь в принимающей позиции, Сатори пытается командовать, контролировать скорость и угол проникновения, внимательно ловит каждое изменение в лице принца, намеренно замедляясь тогда, когда Зен пытается ускориться. Кё сжимает бока коленями ещё сильнее, дариец же дёргает его вверх, слегка встряхивая, запускает руку в мокрые, чёрные, как смола, волосы, а второй подхватывает его под ягодицы и начинает вбиваться, игнорируя недовольное шипение и ругательства на гарденском, перемежающиеся словечками из всеобщего. Зен ощущает внутри взрывную смесь эмоций, какую всегда испытывает рядом с Сатори: вожделение, восхищение и раздражение. Он видит только тёмные глаза, кажущиеся из-за узкого разреза более злыми, и чёрное довольное пламя, пляшущее в них. Зен знает, Кё ведёт от его силы, от вероятности быть убитым прямо сейчас. И невозможность бороться с этой силой разжигает в нём ещё большую страсть. Ненормальный, неадекватный гарденец, как и сам Зен, бракованный дариец, понимает только язык силы. Только ему и внемлет, на нём же поёт и возносит молитвы. Разъяренный Кё, прижатый к груди принца, начинает царапать его руки и спину, на что Зен шипит, но темпа не сбавляет. Внезапно зубы гарденца оказываются напротив бледной длинной шеи, и он кусает ровно так, чтобы задеть едва-едва затянувшийся порез от вакидзаси, и тот начал кровить. Кё покусывает и сосёт кожу, едва не урча от удовольствия. Будь его воля, он бы запер Зена в закрытой комнате, приковал его к стене и лизал-трогал-царапал-кусал до тех пор, пока весь дариец не стал бы одним сплошным мокрым укусом. Принц лающе выдыхает, стараясь не рассмеяться. И здесь Сатори пытается утвердить своё главенство, отобрать у Зена ведущую роль, хотя сам уже на грани: он пульсирующе сжимается вокруг дарийца, скорее цепляясь за него пальцами, чем царапая, а между их животами с члена Сатори натекло на целый шот алкоголя. — Двигайся… Кё, — секундная пауза перед именем, ведь Зену всё ещё трудно звать его по имени, а не обращаться уважительно Сатори-доно, как привык за тот далёкий год. Принц разжимает руки, начиная медленно поглаживать спину Сатори, чтобы тот немного очнулся. Гарденец отлипает от его шеи, облизываясь, приподнимается, опираясь на его плечи. Смотрит бешено, разума в его глазах уже не осталось, одна жажда. Делает слабое покачивание, за ним другое и быстро подстраивается под ритм Зена, позволяя принцу пальцами добраться до своего мокрого члена. Кё в начале был ужасно чувствительным, едва ли не от одного касания кончал, но теперь ему требовалось больше времени и определённая интенсивность. Зен его выучил, выдрессировал. Дариец плотно обхватывает ладонью его член и медленно, в разнобой с собственными толчками, двигает вверх-вниз. Глаза Сатори проясняются, он выпадает из полусонного марева и включается в процесс, вцепляясь полумесяцами ногтей в грудь Зена. И на самом пике, когда кулак Зена заливает горячим и мокрым семенем, стонет длинно и низко, выгибаясь так, что драконья морда на его груди оскаливается чернильными клыками. Обычно, кончая, Сатори сжимается так сильно, что в восьми из десяти случаев Зена выкручивает в оргазме чуть погодя. Сейчас один из тех двух, когда Зен не кончает следом, но тугая огненная спираль уже скручивается в паху, требуя разрядки, поэтому он поддерживает обмякшего гарденца, целуя его в острые скулы и тонкие губы. Он медленными осторожными толчками догоняет свой оргазм, выплескиваясь внутрь, тут же выходит, отчего из задницы Сатори начинает течь густое белое семя вперемешку с маслом, оставляя на коже липкий холодный след. Ке, растянувшись на Зене сверху, хмурит брови и сжимает губы, зло шепча куда-то в подбородок: — Дзен… ра… и… уб… ью… — и тянется рукой к краю кровати, где на полу лежит вакидзаси. Он терпеть не может, когда Зен кончает в него. Говорит, это мерзко и мыть потом сложно, хотя сам в те редкие разы, когда оказывается сверху, кончает исключительно в Зена. Принц не дает ему осуществить задуманное и резко перекатывается на другой бок, увлекая Сатори с собой. Заставляет его лечь на живот и приподнять задницу выше. Самая беззащитная поза, какую человек вообще может принять. Самый откровенный жест доверия, на который вообще способен Кё. Ни к кому, кроме Зена, он не поворачивается спиной, оставаясь при этом расслабленным. Причина тому военная выучка или травматичные события на «Полифемусе», когда Сатори даже встать сам не мог, Зен не знает. Но каждый раз, когда он перебрасывает Кё на живот или заходит сзади, дает ему пару секунд, чтобы обнаружить и принять решение: пустить, позволить быть в слепой зоне или нет. Зен проходит языком от самого колена, куда утекла мелкая капля, до берда, где большая лужа. Стоит ему добраться до сфинктера, как Кё дергается: — Убери свой хренов язык из меня, Дзенраи! — он пытается встать, но широкая ладонь надавливает ему на поясницу, не давая подняться. Зен скалится, продолжая вылизывать Кё. Тот недовольно ёрзает, но от ласки не уходит. Принц продвигается дальше, сперва слегка надавливая, а затем уже и полностью проникая в Сатори языком. — Я отрежу тебе язык, если продолжишь делать это так же медленно, белый демон, — гарденец уже не рычит, только сонно ворчит и млеет, начиная лениво подмахивать. Когда задница Стори едва не скрипит от чистоты, а у Зена начинает сводит челюсть, Кё выскальзывает из-под его руки и разворачивается, вставая на колени. У него снова стоит. Впрочем, ничего нового. Их взгляды пересекаются: Зена, серьёзный и уставший, и Сатори, жадный и бодрый. — Нам нужно спать, Кё, — Зен уговаривает, как наставник младшекурсника в гимнсиуме. — Я хочу трахаться… — Это мне известно, но откажу тебе. — Я поимею тебя сразу, как ты заснёшь… — Увы, но нет. Мне бы не хотелось придушить тебя во сне, — приходится лишний раз напоминать, как пару раз Зен просыпался от хрипов Сатори под своим локтём, когда тот лез к спящему дарийцу. Увы, они оба не учатся на своих ошибках. — Предлагаю компромисс: ещё один оргазм, мой или твой, и мы ложимся обратно. — Два, твой и мой, Дзенраи. — Хорошо, Кё… — Зен не успевает договорить имя гарденца, как тот кидается на него и валит на кровать. Сверхпрочная композитная рама издаёт едва слышный скрип. Из этого материала делают обшивки кораблей, но даже его прочности порой не хватает на их бурный секс.***
Поглаживая заснувшего Сатори по татуировке, что на спине щерится острыми графичными чешуйками, Зен с теплом отмечает, что тот в очередной раз прогнул его. Принц и раньше не раз замечал, что гарденец пытается его прогнуть, сломать, заставить делать так, как хочет он сам, а не как того желает Зен. И в этом желании сломать, покорить другого своей воле они были схожи: оба когда-то были командирами и привыкли отдавать приказы, не встречая сопротивления со стороны подчинённых. Но ни у Зена, ни у Сатори друг с другом так не получалось, и, может, в этом и была вся суть их отношения — вечное противостояние характеров, вечная борьба за главенство и попытка подмять под себя в каждом поступке и слове. Безуспешная, бесполезная, привычная борьба со своим вторым… кем же?9.
Размышляя над тем, почему всё вышло так, Зен не находит ответа и со временем понимает — разумного объяснения нет. Лишь фразой «так сошлись звёзды» и может описать это. Стечение таких невозможных обстоятельств могли подгадать только космические боги. Или, может, глупый-глупый маленький Кё однажды загадал желание красному кои в садовом пруду промозглым осенним вечером… Что толку гадать, если всё сложилось, как сложилось. Если быть точнее, они себе эту спокойную жизнь выстрадали, выгрызли и отбили, поубивав за неё стольких, что самому кровожадному убийце с покинутой Терры и не снилось. Но чем же оно было? Любовью? Она ли это? За двадцать лет ни один из них не произнёс ни слов любви, никакого «ты мне нужен» или «ты для меня дорог», и уж тем более не «я люблю тебя». Хотя войду оно нужно, если они однажды, уцепившись друг за друга, так и продолжали держаться, не желая расцеплять зубы? Если по сотне раз на дню собачились, грозясь поубивать и вытолкнуть в космос, а ночами трахались, выстанывая имена друг друга всё с теми же проклятиями, и просыпались под «ублюдок» и «урод»? Если в тренировочных боях, перерыкиваясь в комм, синхронно отбивали атаку за атакой, защищая друг друга? Про-ти-во-ре-чи-во. Это всё о них. О нём.(сентябрь-декабрь '23.)