во благо искусству

для альбедо, который практически не выходил из своей мастерской, совсем несвойственно было заглядываться на людей в шумных местах. для него несвойственно было находить свою первую и единственную музу в громком парне на скамейке парка. тот звонко смеялся, прикрывая до безумия красивую улыбку ладонью, рукой хлопал по плечу друга и постоянно притопывал строгими туфлями. он настолько привлек внимание художника, что тот словно нечеловеческими глазами уставился на парня, чем ненароком смутил. видно было, что он привык к чужому вниманию, поэтому это смущение больше с оттенком интереса и непонимания, чем страха. альбедо неловко улыбнулся и ускорил шаг. ему больше не надо искать жалкое вдохновение, потому что в мастерской он словно сойдёт с ума — нарисует карандашом незнакомца на страницах своего альбома так много раз, пока рука не привыкнет к чужим очертаниям. альбедо выберет лучший скетч, аккуратно сложит его и уберет в сумку, в надежде на то, что этот прекрасный незнакомец встретится ему снова. парк он обходить кругами будет каждый день да выглядывать свою музу, что вернула ему то хрупкое желание творить. и он встретит этого парня спустя месяц. к тому моменту листок с рисунком помнется, а надежда на лучшее практически исчезнет, но вот муза его не изменится — лишь удивлённо вскинет брови, когда заметит быстро приближающуюся фигуру. альбедо в спешке копошится в огромной сумке через плечо и наконец-то достает тот злосчастный клочок бумаги, о котором грезил каждый день. он уверенно протягивает портрет парню напротив. — я, наверное, выгляжу странно сейчас. собеседник отвечает слишком быстро, не давая альбедо закончить подготовленную речь. — о, несомненно. — парень даже не смотрит на рисунок. он не отводит взгляда, изучает и смакует. художник чувствует себя неловко. — да-да, извини за это. прими, пожалуйста, — он еще раз тянет кусок бумаги парню и внимательно следит за чужими глазами, которые наконец-то смещают фокус на неожиданный подарок. альбедо, столкнувшись с такой реакцией на свой поступок, совершенно не ожидал увидеть приподнятые брови и широкую улыбку, которую парень снова прикрывает ладонью. он несколько секунд рассматривает портрет, а потом удивлённо поднимает взгляд на художника. — это все еще очень странно, но безумно красиво. я могу взять его? — парень протягивает руку в ответ. — несомненно, я для этого и искал тебя. — «искал», прости? — он берет рисунок, уже не обращая внимание на альбедо.принимается разглядывать свой портрет с нескрываемым восхищением, по которому так соскучился художник. — меня альбедо зовут, — проигнорировав вопрос, говорит он. — я тут по парку ходил, все пытался урвать хотя бы каплю вдохновения для своих последующих работ, которые так тяжело выходят сейчас, а потом встретил тебя. парень какое-то время молчит и чуть насмешливо жует губу. протягивает смуглую ладонь, которая очень сильно контрастирует с бледной кожей альбедо, и наконец-то жмет его руку в приветственном жесте. — будем знакомы, сумасшедший художник. я кейя. альбедо хочет уже сказать что-то на такое обращение, но в ответ лишь сильнее сжимает чужую ладонь. с музой нужно быть аккуратнее, с ней надо быть нежнее, чем с другими. какое-то время они просто обмениваются любезностями, насколько это позволяет положение «сумасшедшего художника», после чего, как альбедо кажется, кейя хочет покинуть его. пальцы неожиданно для самого себя сильно сжимаются вокруг чужого предплечья, привлекая внимание. — пожалуйста, стань моей музой, — на одном дыхании выпаливает художник. его новый знакомый молчит и смотрит прямо в глаза. видно, что тот хочет в очередной раз сказать что-то язвительное, но будто останавливает себя в самый последний момент. — только если во благо искусству. — исключительно во благо искусству. в своей мастерской альбедо берется за краски и резкими мазками рисует портрет кейи. в этот раз ужасно хотелось запечатлить горящие к чужому творению глаза и длинные пальцы. свой рисунок парень прикрепляет прямо перед рабочим столом и какое-то время любуется. с натуры будет намного красивее, и он благодарен всем существующим богам за то, что кейя согласился встретиться у его мастерской через пару дней. как в бреду проходит время до него. художник еще несколько раз берется за карандаш, но снова и снова комкает листок альбома, потому что все не так. сердце горит к рисованию с натуры. исключительно ради искусства, конечно же. когда они наконец-то видятся, альбедо почему-то хочется обняться, что ему опять же совершенно несвойственно. он скрывает свое жалкое желание, сдержанно пожимая чужую ладонь. его муза много болтает и снова громко смеется, пока альбедо ведет его к небольшому креслу. — выглядит так, словно ты помешался на мне, — говорит кейя, замечая свой портрет над столом. — всё во благо искусству, не забывай, — с улыбкой бросает художник, придвигая стул ближе к парню и раскладывая все свои принадлежности рядом с собой. — ах, точно, прости, запамятовал. — но ты действительно красив. и до безумия притягателен. — все художники так флиртуют или только ты разбрасываешься громкими словами перед своими «музами», — кейя, видно было, наслаждается этим. комплименты он любил так же, как альбедо любил творить, и эта любовь была их точкой соприкосновения. вопрос остаётся без ответа — художник лишь пожимает плечами и легко улыбается, начиная очередной рисунок. в этот раз кисть двигалась по-другому, краска ложилась на бумагу как-то правильно, и все было слишком так, как надо. альбедо впитывал в себя все это удовольствие от хорошей работы полностью. совсем не жалея себя, он отдается процессу без остатка. сейчас он имеет право на то, чтобы слишком долго задерживать взгляд на чужой красоте, и это в какой-то степени дурманило. кейя, казалось, чувствует себя как рыба в воде, словно ему каждый день приходится сидеть вот так часами перед почти незнакомым и безызвестным художником. парень расслабляется и даже заводит непринужденную беседу, чтобы скоротать ожидание результата. — хочешь посмотреть, как выходит? — альбедо замечает чужой интерес. — конечно! думал, ты не предложишь. кейя встает с кресла и подходит к альбедо. он не без восхищения смотрит на работу в процессе так, будто это самый великолепный шедевр в известной картинной галерее. он тянет руку, словно хочет провести пальцами по каждому мазку, но вовремя останавливает себя, вспоминая, какое искусство хрупкое. — почему ты так заглядываешься на мои рисунки? кейя, сбитый с толку, встает в оборонительную позицию. он скрещивает руки на груди и приподнимает бровь. — это ты так на комплименты нарываешься или серьезно спрашиваешь? альбедо был серьезнее некуда. он никогда прежде не видел такого взгляда на свое творение, он никогда не видел такую любовь к тому, что он сам любил до безумия. именно этот взгляд и именно этот человек выбивали из колеи, даруя что-то ранее неизученное, что-то ужасно странное для собственного сердца. — да я влюблён в твои работы, художник. можешь быть сумасшедшим чудаком, но я прощу тебе это, потому что ты и твои золотые руки все еще будут существовать. твори, пока можешь, и вложи в свое творение свою кровь пот и слезы. этой ночью альбедо не мог заснуть. чужие слова застряли комом в горле и почему-то приятным грузом в сердце. никогда прежде он не сталкивался с такими искренними и живыми чувствами, что даровала ему же его собственная муза. если честно, они сами не поняли, как все обернулось подобным образом, но не прошло и месяца перед тем, как они позволили друг другу слишком частые встречи, случайные прикосновения и долгие взгляды даже вне рабочее время. рисунков на стене над столом становилось все больше и больше, из-за чего было немного неловко звать кейю к себе в мастерскую, но тот, кажется, не возражал. открывались они друг другу медленно и тягуче горячо. портреты становились чуть более эмоциональными, потому что кейя показывал себя с новых сторон. только один скетч на быструю руку был спрятан даже от дорогих художнику глаз — на нем его муза проливала горькие слезы. это творение альбедо себе оставил как напоминание о том, что весь мир может пойти против его самого, потому что за слезами скрывалась до ужаса неприятная история. тогда они встретились для очередного совместного вечера. альбедо даже не доставал привычный альбом и краски, потому что в воздухе летало неизвестное прежде напряжение. кейя старался отшучиваться, переводить тему, но все бестолку, потому что альбедо уже научился читать его эмоции. он почти каждую успел изобразить на холсте. парень заламывал пальцы и кусал губу без привычной ему легкой улыбки. в тот вечер альбедо в первый раз позволил себе не случайно коснуться чужих пальцев в немой просьбе, на что получил моментальный отклик — кейя положил свои ладони в чужие, чуть меньше его. он тяжело дышал, пока каждое слово отвратительно тянулось в сердце художника. альбедо пришлось узнать страшную тайну своей прекрасной до этого момента музы. ему пришлось разбить свои надежды и закопать свои эмоции ради чужого благополучия. он узнал, что его муза не разделит с ним вечность даже во благо искусству, потому что срок его намного короче, чем самого художника. и известно ему это было с самого начала, просто говорить кейя не решался. отдался без остатка, окунувшись в чужое творчество. так он надеялся остаться подольше хотя бы в чужом сознании, в чужой мрачной мастерской. альбедо хотелось кричать, но он лишь слегка трясущимися руками стирал горькие слезы с красивого до безумия лица. в тот вечер они разделили тягучий, полный отчаяния поцелуй, после чего кейя быстро заснул. с того момента он почти не покидал мастерскую. они договорились жить так, будто этого разговора и не было, вот только взгляд у обоих стал немного тоскливее. каждый совместный момент стал цениться чуть больше, а безумная любовь художника первый раз в его жизни сменила свое направление с творчества на того, благодаря кому это творчество существовало. кейя даровал ему прекрасную возможность — создавать искусство, чему альбедо был до ужаса благодарен, поэтому даровал всего себя своей музе. однажды парень позировал нагим, а альбедо даже не знал, на чем именно сделать акцент в этой картине. в итоге она вышла слишком перенасыщенной, потому что хотелось изобразить все: и яркую серьгу с большим камнем, что переливался тусклыми бликами, и белую дымку невидящего глаза, и чужие плотные мышцы бедер. в тот вечер, как и в прежде редкие моменты уединения, всему этому была вознесена безмолвная хвала. для них все это было в первый раз, потому что никогда прежде кейя не любил, потому что никогда прежде альбедо не сходил с ума. — ты не держишь на меня обид? — неожиданно поздно ночью прозвучало совсем рядом. — а должен? — альбедо был удивлен подобному вопросу. — я не могу подарить тебе ту вечность, которую ты заслуживаешь. сможешь ли ты творить без меня? кейя уже не плакал, но определенно нуждался в крепких объятиях. он тяжело дышал, потому что ком в горле не проходил, но и не поддавался наружу. через какое-то время парень наконец-то засопел, и альбедо понял, что может озвучить то, о чем никогда не скажет в лицо своей первой и, видимо, последней музе. — если ты не можешь обещать мне вечность, то я сам вознесу тебя на пьедестал и дарую эту недоступную на данный момент роскошь. во благо искусству. кажется, что именно с того дня, с тех слов все пошло наперекосяк. кейе явно становилось хуже, а в голове художника происходил хаос. он не отлипал от своего альбома, не переставал рисовать и рисовать. под его кистью всегда выходил портер одного и того же человека, и совсем скоро на стене в мастерской не было свободного места. иногда кейя глубоко вздыхал, смотря на чужое безумие, но ничего не говорил, потому что не хотел тратить жалкое время на ненужные ссоры. — я останусь с тобой навсегда, — сказал кейя, прижимаясь к своему художнику, к своему горящему сердцу. только сердце это превращалось в пепел, сжигая себя самого. глаза художника бегали от портрета до портрета, он, казалось, даже чаще смотрел на свои работы, чем на того, кто на них был изображен. на тех листах кейя яркий, громкий и счастливый, на тех листах муза жалкого и так же безызвестного художника все еще идеальна. — я знаю. я не позволю случиться обратному. и в очередную ночь, похожую на все другие, кейя поцеловал его в губы и придвинулся чуть ближе. альбедо обнял свою музу крепко-крепко, а на утро он уже даровал свои горячие объятия мертвецу. художник понял это не сразу. а может быть просто не хотел верить, до последнего оттягивая момент истины. он не мог заплакать — просто смотрел на неестественно бледное лицо когда-то идеальной музы. в глаза бросились все те работы, что он прежде бережно развешивал на стене своей мастерской, создавая своеобразный алтарь. и в этот момент каждое творение теряет смысл. раздражает глаз, разрывает сердце. художник несколькими резкими движениями сметает прежде идеальное искусство, комкает и топчет, а потом, наконец-то, громко кричит, срывая голос до хрипоты. поглаживая чужую макушку, перебирая холодные пальцы, художник позволяет своему безумию выйти наружу. он позволяет своему дикому плану о чужом «вечном» осуществиться. в спешке он ищет чистый холст, раскидывая по комнате все то, что мешается ему на пути. он кричит еще раз и оседает на привычный стул, хватается за голову и сильно сжимает светлые пряди. ему нужно успокоиться для того, чтобы осуществить желание своего возлюбленного. свое эгоистичное, жалкое и безумное желание. через какое-то время художник приступает к своему самому последнему творению. он бережно осматривает лицо возлюбленного для того, чтобы до конца дней запечатлеть его в истинном шедевре. приходилось прерываться, что альбедо прежде не делал. отвлекаться от работы было почти невозможно, но в этот раз по-другому — руки начинали трястись, а мысли уноситься в другое русло. альбедо требовал от себя полную сосредоточенность особенно тогда, когда нуждался в этом больше всего в своей жизни. глубокой ночью художник накрывает тело возлюбленного так, словно тот просто спит, и ложится рядом. его прекрасный шедевр, нынче никем не сотворимый, висел прямо над рабочим столом. на холсте было изображено идеальное тело музы, на холсте она казалась живой, такой же, как прежде, яркой и дорогой сердцу художника. он даже не старается заснуть — вслушивается в каждый шорох в надежде на то, что его любовь наконец-то вернётся в бездыханное тело. когда на часах пробило полчетвертого утра, время грешного, за дверью послышался стук копыт, и художник привстал в тревожном ожидании. дверь наконец-то распахнулась. его безумие даровало возлюбленному вечную жизнь. через какое-то время его мастерская снова наполнится небольшими набросками, которые больше будут похожи на неразборчивые каракули. жуткая улыбка замирает на лице художника. он сам себе даровал безумие, что было, безусловно, во благо искусству.