***
То есть, в мыслях-то всё нормально звучит, и Хёнджун находится в полной уверенности, что всё будет хорошо — процентов так на сорок-пятьдесят уж точно, но вот стоит ему подойти к тому столику во внутреннем дворе университета, за которым обычно любил сидеть Гониль, как ладони тут же покрываются неприятным холодным потом, из-за чего приходится судорожно вытирать их о джинсы, сердце забивается где-то в горле, а само горло пересыхает похлеще пустыни. Хёнджун успокаивает себя тем, что его объект воздыхания («объект ежевечерней дрочки», как любит язвить Сынмин) был уравновешенным и спокойным, а значит с кулаками на его признание точно не накинется. Правда, пока Хёнджун мнётся, кусает губы и прокручивает в голове всевозможные сценарии признания и дальнейшего развития событий, Гониль уже собирает свои вещи и, держа мобильный у уха и с кем-то разговаривая, уходит по направлению к кампусу. Хёнджун разочарованно выдыхает. Он убеждает себя, что сегодня просто звезды неудачно сошлись, и уже хочет вернуться в комнату, но тут же вспоминает ехидную физиономию Сынмина, всем своим видом так и говорящего, что Хан Хёнджун — полный лопух, лох и неудачник, который умрёт одиноким и никому не нужным девственником. Соскребая всё своё мужество, как соскребают ложкой остатки кимчи со дна стеклянной банки, он вскидывает голову, утирает мысленные сопли, подтягивает ментальные штаны и уверенным шагом направляется туда, где совсем недавно скрылся Гониль. Искомый объект обнаруживается неподалёку — около первого ближайшего окна: зажав телефон между ухом и плечом и поставив ногу на край подоконника, Гониль завязывает шнурок. Хёнджун, затаив дыхание, засматривается на то, как его пальцы неторопливо завязывают петлю-бабочку, как они пробегаются по всей шнуровке, проверяя тугость, как поправляют получившийся узел... Он даже не сразу замечает, что Гониль уже выпрямился и теперь в упор смотрит на него, вскинув брови в немом вопросе. — Я перезвоню, — коротко бросает Гониль в трубку своему собеседнику и отключается, а у Хёнджуна начинается самая настоящая истерика, потому что он смотрит на него так внимательно и выжидающе, что колени начинают трястись, как у припадочного. Хёнджун в очередной раз берёт себя в руки, прокручивает в голове те самые заветные слова, которые так долго составлял на отдельном листе и репетировал, сглатывает накопившуюся слюну, и... — Если ты не дантист, то почему я хочу, чтобы твой прибор оказался у меня во рту?***
Сынмин никогда не упустит повод подколоть Хёнджуна, но сейчас даже он понимает, что почва для шуток слишком уж зыбкая, да и сам Хёнджун больше похож на побитого щенка. Вот на этом моменте он хихикает, скашивая глаза в сторону кровати соседа по комнате, где этот самый упомянутый сосед лежит — раздавленный, как фруктовое пюре в блендере, разбитый, как фанаты Сверхъестественного после финального сезона, и с подбитым глазом, как... как... а вот тут у Сынмина заканчиваются метафоры. От вида Хёнджуна хочется выйти в окно. Сынмин цокает языком, одевается и выходит из комнаты, но когда возвращается спустя полчаса, то никаких видимых изменений не застаёт: разве что Хёнджун за это время отворачивается к стене. — Хэй, Хёнджунни, я тебе принёс кофе из «Старбакса». Твой любимый, с карамелью. И по пути заглянул в пекарню на углу и купил круассаны с малиной. Сынмин присаживается на кровать, ставит на стол рядом стакан с напитком и пакет с выпечкой, но Хёнджун не реагирует. — Хёнджун... Слушай, ну я не думаю, что всё так ужасно. Что ты ему сказал? Вместо ответа тот лишь сильнее съёживается в комок, поджимает колени к груди и еле слышно всхлипывает. Сынмин вздыхает. — Хорошо. Ладно. Я пойду, загляну кое-куда. Чтобы к моему приходу стакан был пуст, ясно? Ответ не следует, но Сынмин его и не ждёт. Он поправляет сползающее с Хёнджуна одеяло, заботливо укрывает его и выходит, тихо прикрывая за собой дверь комнаты. Настроение болтается где-то на уровне Марианской впадины, и всё из-за друга — ну кто же знал, что этот Ку Гониль, которого Хёнджун считал земным ангелом и всячески боготворил, на деле окажется тем еще гомофобом и вместо взаимности или, на худой конец, вежливого отказа ответит ему аккуратным таким фингалом под левым глазом размером с Итэвон? Да Сынмин своими глазами видел те листы, на которых Хёнджун тщательно расписывал своё признание в любви, и не будь он циником, то даже бы прослезился от таких чувственных и сопливых строк. В неизмеримо глубокой бездне заперто моё хрупкое сердце, приди ко мне, поговори со мной... Тьфу! Да этот мудак Гониль — просто бесчувственный козёл, и он не заслуживает даже мизинца на ноге Хёнджуна! Именно это вчера вечером заливал Сынмин Хёнджуну, убеждая, что он слишком крут для такого барана, как Гониль, но тот и слушать ничего не хотел, обливаясь слезами и не желая подниматься с постели. Гониля Сынмин находит на привычном месте — во внутреннем дворе университета, где тот был и вчера. Но в отличие от Хёнджуна Сынмин не раскачивается, а сразу же твёрдым шагом подходит к Гонилю. Когда на тетрадь падает тень от чужой головы, Гониль хмурится и поднимает раздражённый взгляд на источник неудобства. Заметив, что это был Сынмин, он хмурится ещё сильнее. — Чего надо? — сухо спрашивает он. Сынмин, игнорируя недовольство, упирается руками в край стола и прищуривается. — Я, конечно, понимаю, что ты человек традиционных взглядов, верующий фанатик и всё такое, — цедит он сквозь зубы. На «верующем фанатике» Гониль изумленно вскидывает брови, но молчит. — Но обязательно распускать руки? Или без этого никак? — Ты о чём вообще? — фыркает Гониль. Сынмин наклоняется чуть вперёд. Этот сноб начинает его раздражать всё сильнее с каждой секундой. — Ты знаешь, о чём. Хёнджун. — Ах вот оно что. Защитничек объявился, — шипит Гониль с такой неприязнью, что Сынмин даже малость теряется от его тона. — Передай этому извращенцу, что если он ещё раз ко мне приблизится, то я ему не только в глаз дам, но и нос сломаю. Сынмин моргает. — Извращенцу? — кажется, у него начинает дёргаться глаз. Гониль считает Хёнджуна извращенцем лишь потому, что тот ему в любви признался? М-да, случай запущенный и клинический. Да и вообще, слышать, что кто-то использует это слово по отношению к Хёнджуну? К Хёнджуну, который поцеловался-то в первый раз в восемнадцать? К Хёнджуну, который до сих пор спал с игрушечным зайцем? Дикость. — Ну ты печальный, конечно. — Я? — на этот раз глаз начинает дёргаться уже у Гониля. — Ты вообще в курсе, что этот больной мне сказал?! — Конечно, я в курсе! Я сам видел, как он эту поэму строчил! Во всех красках твои зыркалки бессовестные расписывал, спать мне не давал три ночи! — огрызается Сынмин. Гониль заходится в кашле. — Поэму? Поэму?! То есть, у него ещё и целая поэма с этой мерзостью?! Это ни в какие ворота уже... — Ну нихрена ты зажравшийся господин! — взрывается Сынмин, ударяя ладонями по столу. Гониль вздрагивает от неожиданности и замолкает. Остальные студенты во дворе начинают коситься на них с любопытством и перешёптываться, но Сынмин их игнорирует. — Бедный парень ночами не спал, песни в твою честь писал, глаза твои с космосом сравнивал, а ты все его труды мерзостью прозвал! Хёнджун, между прочим, музыкант, творческая натура! Он все уши мне мне продавил, какой ты прекрасный и замечательный, а ты на деле той ещё скотиной оказался! — С космосом? — вдруг с какой-то непонятной интонацией в голосе переспрашивает Гониль. Сынмин, переводя дыхание после своей обвиняющей тирады, неожиданно чувствует подвох. Очень большой подвох. — Да. Подожди. Что именно он тебе сказал? Гониль хмурится. На скулах у него появляется лёгкая краска смущения. — Этот ненормальный сравнил меня с дантистом и... — Стоп! Не продолжай, я знаю... — ...и сказал, что не против, если мой прибор окажется у него... — ...этот подкат. Я же его ему и рассказал. — ...во рту. Что? — Ну Хёнджун, ну идиот. — Сынмин садится напротив Гониля, с шумом опускаясь на скамейку. Тот выглядит недовольным. — Самый настоящий идиот. Послушай, хён! Сынмин вдруг вскидывается, поворачиваясь к собеседнику лицом, хватает его за руки и придвигается ближе. Гонилю это явно не нравится и он кривится, однако отстраняться не спешит, с раздражением глядя на Сынмина. — Пожалуйста, послушай, просто послушай. Ты нравишься Хёнджуну, ты охренеть как сильно ему нравишься, и я даже поверить не могу, что играю тут роль сраной свахи, но ты должен знать, что на самом деле он вовсе не такой озабоченный! Он несколько месяцев не мог заставить себя подойти к тебе, а последние ночи вообще не спал, писал что-то в своей тетради — он мне потом зачитал, Матерь Божья, такую поэму накатал, умереть не встать! А то, что он тебе сказал, так это я виноват! Кто же знал, что этот ребёнок шутки всерьез воспримет! Ну переволновался он, ляпнул херню, с кем не бывает? Пожалуйста, прошу, поговори с Хёнджуном. Просто скажи ему, мол, не хотел тебе морду красить, сам вынудил, объясни, что так и так, чувак, я натуральнее берёзки в лесу... А то он вообще печальный там. Гониль хмурится, выдёргивает руки из хватки Сынмина и отворачивается, отводя глаза. Однажды ему уже признавался в любви парень, но это было еще в Америке, когда Гониль не был готов к каким-либо отношениям, а потому поклонник был отвергнут. Сейчас же на горизонте расстроенным кроликом замаячил Хан Хёнджун, и Гониль бы, возможно, дал ему шанс, но после его слов, таких отвратительных своей пошлостью... Реакция ждать себя не заставила, да и сам воздыхатель больше не вызывал тёплых чувств из-за своего поганого языка. — Ладно, — недовольно цедит Гониль сквозь стиснутые зубы. Сынмин выдыхает с видимым облегчением. — Спасибо, боже, спасибо! Прошу, поговори с ним сейчас! Он не ходит на занятия уже три дня и ровно столько же нихрена не жрёт. Двести семнадцатая комната, — Сынмин поднимается на ноги и бросает взгляд на наручные часы. Гониль на него не смотрит, размышляя, что он вообще должен сказать Хёнджуну. — В общем, пока, мне уже самому бежать надо. Сынмин испаряется так же внезапно, как и появляется, и Гониль лишь обессиленно роняет голову на сложенные руки. В его мысли тут же закрадываются сомнения: а не врёт ли случаем этот Сынмин, пытаясь таким образом заманить его, Гониля, в комнату к Хёнджуну? Версия вполне себе вероятная, учитывая, что он встречается с тем придурком-футболистом Джуёном, но Гониль хорошо помнит, что Хёнджун, по сути-то, не из самых заметных и уверенных людей, да и его недавнее — и очень уж неожиданное! — признание малость шокировало. Замечательная картина вырисовывается. Гониль с раздражением поднимается из-за стола и нервно трясёт головой. Ладно, он просто скажет этому Хёнджуну, чтоб он катился от него куда подальше, и эта идиотская ситуация наконец останется позади.***
Комната с металлическим «217» на двери была открыта, и Гониль сначала мешкает, а потом решительно толкает дверь и заходит. На первый взгляд ему кажется, что внутри никого нет, но затем глаз цепляет гору одеял на кровати слева, и Гониль решает про себя, что это и есть Хёнджун. Он неуверенно подходит к кровати, замечает на столе пакет из соседней с их универом пекарни и стакан с кофе. Вздыхает, переводит взгляд на Хёнджуна (точнее, но бесформенную гору одеял и подушек) и нерешительно кассется плеча парня — то есть, места, где по логике должно было быть плечо. Одеяло под рукой заметно напрягается, но никак не реагирует. Гониль уже понимает, что Хёнджун не спит, а лишь прикидывается спящим. — Эм... Привет. Это Гониль. Твой друг Сынмин объяснил мне всё, поэтому... Ну, поэтому я бы хотел извиниться перед тобой. Молчание. Гониль вздыхает, придвигает стоящий у стола стул поближе к кровати, усаживается, положив руки на спинку, и вглядывается в Хёнджуна. — Прости меня, я не хотел... ну, ты знаешь, бить тебя. Сынмин мне объяснил всё. То есть... Я был не прав. Извини. Хёнджун ничего не отвечает, и Гониль вздыхает во второй раз, поднимаясь на ноги. Краем глаза он замечает на столе раскрытую тетрадь и, осторожно поглядывая в сторону кровати, кончиками пальцев цепляет обложку, открывая белые листы с неровными буквами. «Та самая поэма. Ну надо же», — думает Гониль, вчитываясь и с замиранием замечая среди чернильных строк своё имя. — В общем, если ты вдруг захочешь начать всё сначала и сходить куда-нибудь вместе, то позвони, я оставлю тебе свой номер, — Гониль быстро черкает свой номер телефона на полях тетради и переводит взгляд на давно остывший кофе. — И поешь, пожалуйста. Не стоит так себя доводить. Когда входная дверь скрипит, а в комнате воцаряется тишина, Хёнджун распахивает глаза и резко садится в кровати, сбрасывая одеяло на пол... и сталкивается со взглядом Гониля, который с еле заметной улыбкой стоит у подножия кровати, привалившись плечом к шкафу. Поняв, что его надурили, Хёнджун быстро тянется за одеялом, чтобы накрыться им и не вылезать до конца своих дней, но путается в его утяжелённых складках и падает на пол. Что ж. Зато ближе к одеялу, да и под кровать уползти можно. Гониль присаживается на корточки перед Хёнджуном, стягивая с его головы одеяло, и осторожно касается кончиками пальцев синяка под глазом, который сам же и оставил. Повисшее молчание настолько неловкое, что Хёнджун даже обрадовался бы, если бы сейчас в стену его комнаты врезался грузовик. Он совершенно не знает, что говорить в такой ситуации, а потому делает самое логичное, что вообще можно сделать — пускает всё коту под одно место. А если быть точнее — подаётся вперед, зажмуриваясь и целуя Гониля. Возможно, Хёнджун впервые в своей жизни не жалеет, что его соседом по комнате оказался Сынмин с его тупыми шутками и подкатами, потому что Гониль улыбается ему в губы и отвечает на поцелуй.