Вендетту подают холодной

Учёные — педанты и фанатики! Риторики наскучат, и грамматики. Зубрила — он не пьет, не ест, Поставил он на жизни крест Уже заранее! А нам постыли диспуты и лекции: Они вредны для духа и комплекции. Мир так хорош и так широк, И столько разных в нём дорог! Г. Гладков, «У нас в Испании».

Азраил неподвижно сидел за столом, сцепив в замок худые руки. На его плечах, а может и на одной кости, висел камзол, в котором секретаря видели чаще всего. Чёрный, дьявольский, символ смерти, знак убийств — да не смешите людей, господа пираты! Всё было куда прозаичнее: на тёмном сукне пятна от чернил были почти незаметны. Добавить к этому очки; впалые, но зато гладко выбритые щёки и не слишком свежий воротник — voila! Корабельный клерк капитана Фокса предстанет пред вашими очами во всей своей красе. К слову, хозяин «Гекаты» сейчас обретался здесь же, в каюте, и уж точно не шёл ни в какое сравнение со своим подчинённым. Красный огонёк — тлела сигара — вспыхивал в смуглых руках, озаряя лицо моряка. И почему-то рядом с ним было очень зябко, страшновато, чуть не до дрожи — и тут уж что ни говори, сколько ни храбрись, а свою натуру не переделаешь. Но ведь сам-то хорош, чёрт! Жаль, ругает слишком часто. Вот и сейчас, прекратив мерить каюту шагами, Максимилиан Фокс — он же Лис, он же Чёрт — усмехнулся чему-то своему и пристально посмотрел в сторону мальчишки. В вечернем полумраке у капитана, как у огромного кота, явственно блестели сощуренные глаза. Глаза очень дикого кота. — Видишь ли, Берто, я любопытен по природе своей. Ничего не могу с этим поделать, — он развёл ладони, как бы извиняясь, потом лениво подошёл поближе, к столу. В уголках глаз залегли морщинки, смех звучал в каждом слове. А голос-то обманчивый, чересчур весёлый. Не бывает такого у радостных людей. Не бывает, и всё тут. — Если не секрет, можешь рассказать, как ты решал заданье? Ну или хотя бы объяснить, что такое доходность рейда и в чём разница между нею и общей выручкой? — Молодой человек с лёгкостью жонглирует понятиями английских банкиров, — вставил своё секретарь, и Берто благоразумно перевёл взгляд на окно. Там, за облаком тюля, уже виднелся серп луны. М-да, затянулся разговорчик. Хорошо бы сейчас выйти на верхнюю палубу, посидеть на ограждениях полуюта. Если повезёт, удастся послушать, как их канонир, дядька Искар, травит байки ночной вахте. И рядом, тихо и ласково, будет шуметь океан… А тут — тьфу! И к тому же душно и накурено. А ещё и предъявляют. За дело, конечно, но всё равно обидно. — Даром что он с Корсики, капитан Фокс, — не унимался Азраил. — Любой банк Альбиона примет столь искушённого человека в свои объятья! И вытянул, гад, под столом ноги, победно глядя на мальчишку. Нет, всё-таки какая же крыса этот старший клерк «Гекаты»! Ведь мог решить всё полюбовно? Мог, даже сказать, имел право устроить выволочку têt-a-têt. Он, кстати, сначала так и поступил. А затем позвал капитана в свидетели. Суд вызывает Максимилиана Фокса, эсквайра! Смешно. Впрочем, сейчас выпал случай проверить, кто изворотливей: Берто Барси или его дорогие наставники, чёрт бы побрал их обоих. Врать как не в себя и дурить мозги одному человеку юнга уже давно научился. «Неприступность? Умоляю тебя, не смеши. Характеры у рода людского измельчали очень, очень давно. К каждому человеку, сколь бы он ни был искушён, есть свой ключ. Верно подберёшь его, и победа за тобой». Это так капитан объяснял, как следует вести допросы, за что ему поклон и сердечная благодарность. Скоро его протеже понял, что сей подход вполне применим и в их мирной жизни. А начиналось всё так. Сержио, штурман из бывших каприйский рыбаков, имел славу человека мерзкохарактерного, и Берто не то чтобы спорил с подобным заключением. Итальянец, хмурый и неразговорчивый, обычно появлялся где-то возле шканцев, почти всегда ходил злой и на любую просьбу (да простит Канделария, но как бешеная сука, честное слово) огрызался и гнал прочь. Нет, может, конечно, у них с Сержем просто укрепилась неприязнь. Взаимная. И очень сильная. Так или иначе, копаться в дерьме и выяснять о спрятанной под ним тонкой натуре желания не было — не хочет штурман говорить, да и пожалуйста, обойдёмся. И всё это время Барси весьма дипломатично и старательно делал так, чтобы их пути не пересекались. Потому приказ и прозвучал как гром среди ясного неба. Капитан всего-то велел Канделарии поднатаскать юнгу в навигации, но идея была встречена единогласно. С тихой ненавистью. Очередным вечером, выслушивая глухое ворчание в свой адрес, Берто вдруг очень удачно пожалобился. Дескать, ровно проложить курс он не может не потому, что дурак, а из-за юбки. Сам даже не понял, отчего так сказал. Бросил первое, что пришло на ум, но выходило складно, как в комедиях родной Корсики. Мол, я не я, ищите совратившую красавицу! Тут-то Канделарию как подменили. Замерев на новой фразе (и раскрыв рот, словно игрушечный болванчик), он вдруг насупил рыжие брови и протянул свою лапищу. Берто хотел было увернуться, но моряк не ударил: неловко, будто извиняясь, потрепал мальчишку по голове. И вздохнул. Грустно так. Юнга, конечно, по справедливости ничего не понял. Чё это так пробрало старого? А бывший рыбак, глядя в никуда, заговорил густым басом. «Да, от них бывает много, очень много бед». Так и сказал, хоть святого Антония в свидетели! Расскажи, говорит, хоть какая из себя? Стоит того, чтоб по ней так убиваться? И лапой, рукой то есть, потянулся за стаканом. У него завсегда в шкафу, где висели клинки, стояла початая бутыль и стакан к ней в пару. Тогда в голове у Барси что-то щёлкнуло: вот они, ключи-то, о которых говорил капитан. Даже чуть не засмеялся. Подумать только — у их сурового Сержио это оказалась девка! Однако юнга живенько взял себя в руки, наболтал трагическую историю про мулатку (отродясь такой не было), и вот уже совершенно подобревший Канделария выпихнул Берто из каюты и похлопал по спине. Гуляй, хватит с тебя зубрёжки! И женщин тоже хватит, молод ещё. С тех пор жить стало изрядно легче. К самым доверчивым из экипажа Барси те самые ключи не только подобрал, но и затвердил, как в детстве, по просьбе матушки — «Agnus Dei». Правда, случались и осечки. В виде капитана, смеха ради поручившего юнге навигационный расчёт. Фокс тогда, театрально сжимая виски (подумать, у него разболится голова от чужой выходки!), грозился сдать юнгу в Англию. На обучение. Берто в тон обещал заложить всех страже, ибо ссылка к королевским псам в его глазах равнялась предательству. А навигации его всё-таки приобщили, только сделал это сам Лис. С Азраилом дельце обстояло посложней. Старых вояк вообще было трудно понять, но разве Берто Барси сдаётся? Начинай наугад то восхищать бесстрашием, то нудно оправдываться, то давить на жалость — авось что-нибудь, да выстрелит. Идею-то мистер Фокс рассказал замечательную, зря Берто тогда не спросил про практику. Как-то в голову не пришло, ну да Бог с ним. Что-нибудь придумается. Но в присутствии Максимилиана удачно солгать — это должен быть талант. У капитана чутьё на фальшь, как у волка на облавы, свою тактику уж точно разглядит за милю. Да и нельзя так. Честь по чести: кто учил, против того не делают. А план всё-таки был. Обдумывая следующий ход, Берто продолжал изучать портьеры. Единственное хорошее в этом маленьком Тартаре: больно красивые. Красно-золотые, чуть полинявшие от времени. Интересно: трофей или купленные? — Не будем так строги к нему, друг мой, — пожал плечами капитан, и выпустил изо рта колечко дыма. Тоже лжёт. Насмешливость так и капает с каждого слова, как кровь со стилета. — В конце концов, Берто делает значительные успехи в освоении языков. Языков. Очень смешно, мистер Фокс. На шпильки они все щедры. Так, сколько его отчитывают? Ага, полчаса прошло, порох поиссяк. Ну, пора! Мученица Корсиканская, святая Девота, не подведите! — О, месье! Если бы всё было так, как говорите… Благодарю, конечно, но я не столь успешен в учении, как вы утверждаете, — не хуже проповедника затараторил Барси. И, не давая им опомниться, резанул новым откровением. — Мне сложно даётся английский, признаюсь и каюсь. Только по вашим книгам кое-чего понимаю. Вот я и решил воспользоваться тем, что почерпнул из них, на уроках месье Азраила. Если я дурно выразил свою мысль, то прошу прощения. Слова из книги казались мне подходящими для той задачи. А доходность включает полученные с грабежа деньги за вычетом жалованья команде. В жизни так не расшаркивался. Что молчите-то, господа пираты? Сказать нечего? То-то же. Подавись, стервятник! Неужто секретарь думал, что юнга такой дурак: переписать чужие расчеты, и не спросить о значении слов? — Стало быть, ты изложил свои размышления, как смог, — тягуче заявил Фокс и поправил ворот камзола. Он облокотился о столешницу, в который раз стряхнув пепел с сигары, вновь рассеянно посмотрел в окно. Стало по-мертвецки тихо, и Луна скосилась в каюту голубоватым, мутным зрачком. Берто шумно вдохнул, собираясь с мыслями. А нос, как назло, щекотал запах табака и апельсинов… Почему-то бедствие всегда пахло ими. — На чём, говоришь, ты основывался? Что за книга? — уточнил Максимилиан, по-птичьи склонив голову вбок. — Учения Дунса Скота, сэр, — постарался ровно ответствовать победитель, но прежняя удаль куда-то улетучилась. Однако выпад, выпад, и всё же — контрвыпад, месье Фокс. Многое было очень крепко схвачено: ключи от корабельной библиотеки раздобыть под силу каждому. И ничего бы моряк не доказал, но на сердце у мальчишки гаденько свернулись змеи. А вдруг капитан опять ловко извернётся? Ох, не к добру. И куда он смотрит, чёрт его дери! В темноте, в море ничего нет. Наверное… — Да, припоминаю. Хорошая книга, хоть я в твоём возрасте не интересовался бы ею. Однако всякая жажда познания заслуживает похвалы. Как ты написал: «прибыль» или «выручка»? — отстранённо спросил судия, вроде как украдкой глянув на мальчишку. Этого было вполне достаточно, чтобы сердце забилось подыхающей рыбой. Как опасно, как важно здесь не переиграть! Он, конечно, смиренно каялся, но в урсулитки не записывался. Опустить глаза, но медленно; скрипнуть зубами; гримасу скорчить, как от зубной, как раз-таки, боли. Авось, пронесёт? — Молодой человек писал «выручка», — услужливо подсказал клерк. Ну ты-то куда вперед полез? Опомнился что ль, и за себя обидно стало? А поделом! Нечего приставать со своими дерьмовыми задачами. А теперь уже не выскользнуть, всё пропало! — Я не помню. Честно, капитан — не помню. Изложил, как мог, и суть вроде понял, — отчаянно соврал юнга, но не выгорело. — Неужели? — вскинув бровь, уточнил пират и уже не таясь усмехнулся. — Как же тогда ты забыл? Очень странно. Ведь сам записал, а мистера Скота с его изяществом речи трудно понять, а потом так же трудно выкинуть из головы… А знаешь, что, мой юный друг? Я хочу прочесть твои старания, если позволишь. Где они? — Я выбросил этот листок в море, — добавил Берто, вот только наигранное огорчение перекрывалось и досадой, и страхом, а голос всё одно подрагивал. — Не сдержался, простите. И не жалею об этом! Не вашего ума дело, что там нацарапано. — Вот как? Признаться, я не ожидал от тебя такой вспыльчивости, особенно теперь. Впрочем, чего только не бывает в летние вечера. Я вот, например, сегодня увидел, как что-то летит мимо окон моей каюты. Медленно и плавно, точно лебяжий пух. Моё любопытство всегда требует сатисфакции, вот я и не поленился выловить один черновик. И заранее сравнить его с Дунсом. У него в книге нет таких слов, — констатировал Фокс, извлекая из кармана доказательство. В его руке, зажатая меж пальцев, повисла смятая, но вполне читаемая бумага. И уныние поглотило корсиканца целиком.