***
Клуб оказался шикарным местом. Несмотря на толпу народа, которая пришла сюда перед Новым годом, чтобы отметить праздничное настроение, пятницу и валящий за окнами хлопьями снег зажигательными танцами, яркими ядрёными коктейлями и объятиями со всеми подряд без риска быть осуждённым за легкомыслие. Все смеялись, кричали вместе самые запоминающиеся части звучащих композиций, которые, к удивлению Юнхо, не били по мозгам, не раздражали, были очень даже весёлыми, чисто для "потрясти жирком" или позажиматься в толпе с тем, кто первым тебя прижмёт. Сан заказал им с Уёном по два коктейля, все разные, так что они сначала пили, пробуя друг у друга вкусы и оценивая. Коктейли оказались на уровне, Юнхо очень понравились все четыре, в крови забурлило веселье, мир как-то прояснился и упростился до уровня звучащей музыки и желания наплевать на все свои загоны и выйти на танцпол. Вообще-то он этого не планировал, однако — ух, ёжики, а почему нет-то? Какого хрена? Да, он будет чуть выше остальных омег, но в этой пёстрой, потной, раскрасневшейся развесёлой толпе всем будет на это наплевать! И ему — что важно — тоже! Однако вот так сразу, даже после изрядной доли горячительного, отринуть свои бренные загоны не получалось, так что Юнхо решил, что ещё немного посопротивляется крепнущему свободолюбию. Он съел красивую фруктовую нарезку, наблюдая за тем, как Сан зажимает Уёна на танцполе независимо от того, какой была музыка: этим двоим и самый быстрый танец не давал повода расцепиться. Неожиданно на его диванчик, позади него, кто-то подсел. Юнхо уже успел заказать и выпить ещё один коктейль (что-то ярко-лимонное с обжигающим миндальным ликёром), так что сейчас он светло и бессмысленно улыбался и раздумывал над тем, что сделать сначала: потрястись в толпе или заказать ещё пару коктейлей. За этими глубокими мыслями он даже не сразу и осознал внезапного соседа. Просто отчего-то спине стало теплее и носа коснулся странный здесь, явственный и чистый аромат морского бриза с тонким призвуком мирта, горьковато-травяным, очень приятным. От него ли, от того ли, что начался медленный танец и толпа перестала дёргаться перед его глазами и стала медленно покачиваться, Юнхо вдруг почувствовал себя умиротворённым и немного даже счастливым. А потом над его ухом прозвучал мягкий, чуть хрипловатый голос: — Привет, красавчик. Можно пригласить тебя на танец? Юнхо в изумлении обернулся и замер, поражённый тем, что увидел. Рядом с ним уселся молодой, моложе его года на два-три, парень. Альфа, судя по запаху, но... Черты его лица были странно противоречивы. Они были тонкими, скульптурными, скорее омежьими, но в то же время острый блеск в его глазах с лёгким прищуром, гордый открытый лоб и чуть поджатые напряжённые губы чётко сообщали, что их обладатель — представитель отряда хищников, что это альфа, причём альфа, который сейчас охотится. И он был хорош, просто до ужаса хорош — этот альфа. Его волосы в светлом малете были уложены немного небрежно, а светлый свитер со шнуровкой на груди был надет на голое тело, что выглядело захватывающе неправильно и — безумно сексуально. Юнхо недоверчиво поморгал и неуверенно огляделся. Этот красавец к нему обращается? Альфа между тем приподнял бровь и усмехнулся: — Можно? — спросил он. Голос его стал вдруг ниже и глуше, он склонился к застывшему Юнхо, и его ноздри откровенно трепыхнулись несколько раз, втягивая аромат омеги. — Ммм... Прости, красавчик, ты слишком хорош, чтобы я смог удержаться. — Он быстро опустил глаза и чуть склонил голову. — Прости, ладно? И Юнхо, забывший обо всём и не знающий, как перестать на него пялиться, растерянно кивнул. А потом нахмурился: за что альфа просит прощение? Он приподнял брови, показывая непонимание, и парень, снова усмехнувшись, объяснил: — Я не хотел тебя обнюхивать, но ты пахнешь просто завораживающе. Обожаю свежие ароматы, а твой ещё и тёплый, ласковый... Потрясающее сочетание! Юнхо почувствовал, как заливается румянцем, пытаясь понять, как реагировать на вот такое вот крайне лестное хамство. Обнюхивать чужого человека было весьма неприлично, и Юнхо не раз рассказывал своим студентам на лекциях, что в эпоху Чосон за такое могли и убить, если речь шла об омеге из знатной семьи. Однако вот прямо сейчас Юнхо не хотелось злиться совершенно. Видимо, коктейли, горячая обстановка в клубе и звучащая сейчас сексуальная музыка медляка сделали своё дело. Так что он тихо вздохнул и ответил: — Спасибо, конечно. Мне тоже нравится мирт. Лицо альфы оживилось, и он внезапно придвинулся ближе. — Разбираешься? — улыбнулся он, а Юнхо тихо охнул про себя: улыбка у парня была очаровательная донельзя, она мгновенно лишала его лицо налёта надменной хищности и придавала какую-то детскую открытость всем его чертам. — Никто не понимает, что это! — У родителей когда-то в аптеке нанюхался, — несмело улыбнулся Юнхо, понимая, что альфу столь скользкая тема, как личные запахи, вовсе не смущает, наоборот, кажется, ему хотелось об этом поговорить. — Там много чего на маслах из успокаивающих благовоний было. — Вот видишь, Санни, я говорил тебе, что твой запах успокаивает, — раздалось вдруг сбоку, и Юнхо даже глаза невольно прикрыл от того, каким приятным, мягким, бархатным был этот голос. — А ты всё злишься. Юнхо поднял удивлённый взгляд и упёрся им в омут шоколадных, с золотой искрой и яркими звёздочками внутри глаз — самых красивых глаз, которые он только видел. — Я не злюсь, — ответил тот, кого назвали Санни, — но меня лично успокаивают совсем иные ароматы. Да и хочется, чтобы аромат иногда вовсе не успокаивал, а наоборот. Например, когда речь идёт о таких прекрасных, как... — И он двинулся чуть ближе к Юнхо, осторожно дотронулся до его руки, лежащей на коленях, и тихо хмыкнул, не заканчивая своё предложение. Юнхо невольно перевёл на него растерянный взгляд, а потом снова поднял глаза на второго, подошедшего к ним, парня. Тот был не очень высокого роста, но зато плечи у него были едва ли не шире, чем у Юнхо, под чёрной шёлковой рубашкой ощущались мускулы, а чёрные брюки обтягивали мускулистые крепкие бёдра. О, да, Юнхо не смог удержаться и скользнул взглядом по его фигуре: уж очень красив был этот... Юнхо невольно заморгал: запаха было не слышно, так что он не мог сказать, кем был... — Меня зовут Чхве Чонхо, прекрасный незнакомец, — мягко сказал парень и подал Юнхо руку. — Я альфа. Кстати, вот этот доставучий рядом с тобой вряд ли представился. Его зовут Есан, и он, как ты уже наверняка понял, тоже альфа. А ты? — Волшебные глаза одарили его волной тепла и чуть сощурились. — Как зовут тебя, солнце? — Юнхо, — неожиданно даже для себя послушно ответил омега. Он совершенно ничего не понимал: почему, будучи явно старше этих двоих, причём второй вроде как был ещё младше первого, он ощущал себя, словно омежка-первокур, попавший в компанию к старшакам, которые внезапно решили окружить его своим драгоценным вниманием. Точно так же у него чуть кружилась голова, а в груди разливался пряный коктейль из затаённого страха, тревоги, сладости предвкушения, прыгучей радости и недоверия: это всё на самом деле именно с ним происходит? — Юнхо, — повторил Чонхо, и имя прозвучало вкусно, невероятно приятно, так что Юнхо снова затаил дыхание, чтобы не выдать шумный выдох. Что... Что это вообще такое? — Ты здесь один, Юнхо? — спросил его на ухо Есан, который внезапно оказался близко. Он не обнимал, не трогал — просто был рядом, и это было потрясающе приятно, до мурашек. — Вряд ли, — покачал головой Чонхо, подсаживаясь рядом с Юнхо с другой стороны и ласково ему улыбаясь, — такую красоту не стоит отпускать в клуб, в пьяную толпу, в одиночку. Вот те двое, которые так страстно целуются, — твои друзья, верно, солнце? Юнхо кинул торопливый взгляд на танцпол и, краснея, кивнул. И снова спохватился. Да что такое? Что происходит? Чёртовы коктейли... Он решительно выдохнул, выпрямился, расправляя плечи и приподнимая чуть выше подбородок, а потом провёл дрожащими пальцами по виску и шее, стирая влагу: было жарко, да ещё и Есан рядом словно горел, грея ему бок и спину. И рука сама замерла у горла, когда он уловил, как на мгновение полыхнули золотом глаза Чонхо при взгляде на его плечи. Щёки Юнхо снова загорелись румянцем, и он, чтобы хоть какую-то опору приобрести, немного развернулся и откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу и взял бокал с остатками коктейля. Да, с одной стороны, это дало некоторое ощущение безопасности, но с другой — теперь ему отлично было видно, что Есан тоже не остался равнодушным к его демонстрации собственной фигуры: этот наглец ласкал откровенным взглядом его шею в белоснежном волане воротника. Потом Есан поднял на него взгляд и тепло улыбнулся, снова меняясь и становясь милым и невинным. — Ты здесь впервые? — спросил он. — Да, я в таких местах не бываю, — кивнул Юнхо, с облегчением чувствуя, как его немного отпускает, как разжимаются внутри тиски смущения. В конце концов, ему двадцать восемь, а этим — ну, двадцать пять, не более! — Но мой друг очень рекомендовал эту вечеринку, сказал, что будут лучшие люди города. Он позволил себе легко улыбнуться и тут же жадно прильнул к бокалу, потому что от пронизывающе страстной улыбки Чонхо у него перехватило горло. Да что ж такое... — Могу я предложить тебе ещё один коктейль? — спросил его Есан. Юнхо кинул на него пытливый взгляд. Не то чтобы у него был печальный опыт, да и мало кто захотел бы, наверно, откровенно покуситься на его могутное тренированное тельце, но он всё же был омегой, так что улыбнулся и покачал головой: — Лучше соджу с газировкой. Есан улыбнулся шире и беззаботнее, кивнул и ушёл за напитками, а Чонхо, чуть склонив голову, спросил: — Мне кажется, я где-то тебя видел? Если не секрет, где ты учишься? — Ты уверен, что я всё ещё учусь? — Юнхо не мог не улыбнуться ему в ответ, тем более, что и комплиментов, да ещё и так изящно замаскированных, он давно ни от кого не получал. — Работаешь? — приподнял бровь Чонхо. — Ну... То есть подрабатываешь? Или ты не старшекурсник? Юнхо откинул голову и с удовольствием рассмеялся. — Работаю, — кивнул он. — Причём уже четыре года как. Мне двадцать восемь, Чонхо. Он впервые произнёс имя альфы и вскользь отметил для себя, как приятно было вот так — запросто — называть такого красивого человека просто по имени. А то, что на лице этого человека отразилось искреннее недоумение, вообще заставило его рассмеяться громче и откровеннее, и внезапно мир вокруг показался не такими уж и шумным, не таким уж и опасным. Хотя — когда это он так думал? Не суть. — Мне двадцать пять, — чуть склонил голову Чонхо, — Есану двадцать шесть. Мы тоже... работаем. Но честно, никогда бы не подумал, что ты старше! — Спасибо, — благосклонно кивнул Юнхо. — Но теперь — что делать? — придётся тебе звать меня хёном, да? — О, если мы не найдём чего-то более подходящего, я с удовольствием, — тут же отозвался Чонхо и, чуть выгнув бровь, добавил: — Хён? И таким тоном — рокочущим, приятно низким — произнёс он это последнее слово, что у Юнхо снова побежали мурашки. И он неожиданно для себя вдруг сказал: — У тебя очень приятный голос, Чонхо. — И виновато улыбнулся. — Приятный до... ммм... — Он замялся, подбирая слово. — До мурашек? — внезапно наклонившись к его уху, негромко спросил Чонхо. Он осторожно повёл по руке Юнхо, которая под полупрозрачным белым шёлком на самом деле была покрыта мурашками, — и Юнхо распахнул глаза в смятении, а Чонхо бархатно рассмеялся. — Мне говорили об этом, хён, и не раз. Увы, тут ты ничего нового мне не сообщил. — Ещё не вечер, — ляпнул Юнхо, понимая, что пропадать — так пропадать. — Но он у тебя на самом деле просто волшебный. "Не лучше твоих глаз, но всё же", — подумал он, застывая снова мухой в янтаре под пронизывающим взором Чонхо. К счастью, в это время вернулся Есан, в его руках было несколько запечатанных бутылок соджу и закрытая банка "Спрайта". Он галантно сделал Юнхо коктейль, смешав напитки умелыми движениями бывалого бармена, и они выпили. За знакомство. За Новый год. За грядущие перемены и успехи. Альфы оказались очень весёлыми и милыми ребятами. По крайней мере, Юнхо так показалось, потому как разговор не утихал ни на минуту, и уже достаточно скоро он откровенно смеялся с язвительных шуток Есана и Чонхо друг над другом. Эти двое явно были лучшими друзьями, ведь только лучшим друзьям без мордобития прощаются такие порой жёсткие подколы. Юнхо слушал с удовольствием складную быструю речь Есана, который, сверкая глазами и поигрывая бровями, рассказывал смешные истории, связанные с его учёбой в Штатах. Насколько понял Юнхо, там альфа изучал языки и гостиничное дело. Тонко и ехидно Есан проходился по особенностям менталитета американцев, который весьма отличается от корейского, но при этом без мата, без грубостей, хотя и самым простым и свободным языком. Чонхо больше молчал, замечания отпускал не так чтобы часто, ничего о себе не говорил — скорее, подначивал Есана, толкая его рассказ от случая к случаю. И Юнхо беззаботно улыбался ему, когда он подмигивал и косился на омегу, задевая острым словцом более горячего и эмоционального друга. Вскоре Юнхо расслабился в их компании полностью, ему было откровенно хорошо с ними — такими милыми и вежливыми, заботливыми и остроумными — и он забыл обо всём: смеялся громко, хватал за руки Есана и разрешал хватать себя, тоже рассказывал что-то о себе и своих студентах, шутил и с удовольствием ловил их восхищённые взгляды и смех в ответ на свои шутки. Однако неожиданно на смене какой-то песни он вдруг вспомнил, что вообще-то не один пришёл в клуб. Беспокойно оглянувшись, он поискал в толпе по-прежнему танцующих, смеющихся и веселящихся людей свою любимую парочку, но напрасно. Извинившись перед альфами, он хотел было встать, чтобы выйти и позвонить Уёну, но вдруг его не по-детски заштормило: ноги у него задрожали, мир отчаянно закачался, и он почти упал в руки подхватившего его Чонхо. Растерянно забормотав извинения, он снова попытался встать, но отчего-то тело перестало слушаться его совершенно. — Чёртовы коктейли, — услышал он раздражённый голос Есана. — Так, надо сладкого хёна на воздух, а то ему будет дурно. Чонхо пробухтел что-то неразборчивое, и Юнхо почувствовал, как его приподнимают, подталкивая выпрямиться. С нелепым, жалобным стоном он сделал над собой усилие и поднялся на дрожащих ногах. Голова нещадно кружилась, но он упрямо цеплялся за сильные руки Чонхо и стоял. — Пойдём-ка отсюда, солнце, — дохнули ему в ухо, и он вдруг ощутил невероятно горячий, пряно-сладковатый, летний аромат малинника в лесной чаще... Юнхо невольно повёл вслед за ним носом, чуть склонился, не желая расставаться с таким приятным запахом, — и уткнулся в крепкую горячую шею. — Что, не смог сдержаться? — услышал он насмешливый голос Есана. — Всё-таки подманиваешь? — Ты же его видишь, — нежно проурчал над ухом Юнхо Чонхо, — устоишь тут... — О, да... Ну, да всё равно надо на улицу. Иначе тут и заснёт. — Я не хочу спать, — пролепетал Юнхо. — Мне Уёну позво... — Он вдохнул, так как воздуху в груди отчего-то было тесно. — Позвонить мне надо... — Обопрись на меня, хён, — тихо сказал ему на ухо Чонхо. — Ну же... Вот молодец. Пойдём. Не бойся, мы не обидим тебя, солнце... И Юнхо захотелось засмеяться от того, как нежно и уверенно сказал это альфа. Обидеть... Чёрт, иногда Юнхо так хотелось, чтобы хоть кто-то попытался его обидеть, честное слово. Но эти милые альфы точно не подходили на эту роль. И слава богу. На выходе морозный воздух охватил Юнхо, проник острой свежестью в горло, стиснутое сладостью и жаром клуба, и принес ощущение, что его отпускает. Он поёжился и ухватился за свои плечи, обнимая себя. На нём было его пальто, которое, видимо, кто-то из альф накинул ему на плечи. И он смог, наконец, открыть глаза без опаски, что снова упадёт. Они стояли перед ним и смотрели оба с беспокойством, Есан — пристально, Чонхо — ласково. — Ох, спасибо, — прохрипел Юнхо и откашлялся. — Правда. — Ты хотел позвонить Уёну, — напомнил ему Есан и прищурился. — И не забудь отпроситься у него на всю ночь. — Он поиграл бровями и подмигнул. Юнхо растерянно захлопал ресницами и спросил: — Отпроситься? Зачем? — Ты не хочешь продолжить отдыхать с нами? — спросил Чонхо, просительно улыбаясь. — Просто в такую ночь грех идти домой и дрыхнуть, разве нет? — Нет... — Юнхо не совсем понимал их и растерянно потёр лоб ладонью. — А... а куда идти не грех? Альфы засмеялись. — Как куда, в караоке, конечно! — уверенно ответил Есан. — Обещаю отвести в шикарное место, тебе понравится, хён, будь уверен! — Поздно уже... — пробормотал Юнхо. — Да и не пою я особо... Мне бы... — Завтра суббота, потом воскресенье... — Чонхо придвинулся к нему и вдруг взял его руки в свои и укрыл в своих ладонях его пальцы. Юнхо поразился, какими широкими, тёплыми и надёжными были эти ладони. "Что же... — подумал он, невольно снова заглядываясь в своё отражение в больших, выразительных, полных искр глазах этого чудного альфы. — Почему нет? Ммм... Что-то, конечно... Что-то не совсем так, но что?.." Он осторожно вынул руки из захвата Чонхо, нащупал телефон в кармане, и альфы деликатно отошли в сторону, чтобы ему не мешать. Уён не ответил ни после пятого, ни после десятого звонка, так что Юнхо, расстроенно вздохнув, положил телефон в карман и потёр успевшие замёрзнуть руки. И тут же рядом оказался Есан, который, как раньше Чонхо, взял его руки в свои и поднёс к губам. — Замёрз, хён? — тихо спросил он, ласково улыбнувшись, но Юнхо, уже достаточно протрезвев на морозе, слишком хорошо уловил его блеснувший восхищённо-жадный взгляд. И ему бы, конечно, насторожиться и... А чего и? Ему двадцать восемь, Карл. И у него секса не было сто лет. Ну, чуть меньше, конечно, но по ощущениям... — Я вызываю такси? — спросил подошедший с другого бока Чонхо и кинул многозначительный взгляд на Есана, который усердно дышал на длинные пальцы Юнхо в своих ладонях. — Собачий холод, однако. Караоке, хён? — Караоке, — кивнул Юнхо, отпуская себя. — Вам же хуже. Я не пою, то есть пою очень плохо. — Ну, у нас на этот случай есть Чонхо, — хохотнул Есан. — Поверь, с ним нам эта проблема не страшна. Юнхо с интересом посмотрел на Чонхо и тут же отвёл взгляд: альфа глядел на него откровенно выжидательно и так же, как Есан, — жадно. Как Есан... Как... Есан... "Их двое, — подумал Юнхо с внезапной растерянность, переводя взгляд с одного альфы на другого. — Двое их... И они так хороши оба, что... А как же я..." — Не думай много, хён, — шепнул ему в ухо Есан, который воспользовался тем, что Юнхо снова утонул в горячем взгляде Чонхо и подобрался совсем близко. — Прошу тебя, не думай так много. Просто вечер так хорош, хён. Просто мы его продолжим вместе, да? Почему нет? — И его рука обвилась вокруг талии Юнхо. Есан был на полголовы ниже Юнхо, но отчего-то омега ощутил себя в объятиях очень сильного альфы, очень уверенного в себе и прямо намекающего на то, что вести в этом танце будет он. Юнхо поддался. Он улыбнулся и опустил глаза, кивая. Да, да... пусть будет просто хороший вечер. Так давно у него не было такого вот хорошего вечера. В такси Есан тем не менее сел вперед и за всю дорогу ни разу не обернулся к ним с Чонхо. А тот времени не терял: он осторожно обнял Юнхо за плечи, как только они поехали, и, склонившись к его уху, стал шёпотом рассказывать о том, как однажды в караоке в Гонконге их с Есаном выгнали, потому что они осмелились перепеть какого-то там местного бонзу, на что тот обиделся страшно и попытался натравить на них своих прихлебателей. Рассказ у Чонхо получился складный, по всему выходило, что двое бравых альф раскидали местных по-лёгкому и даже не вспотели. Юнхо смеялся и послушно ахал, невольно увлечённый словами и голосом Чонхо, и потому, наверно, руку альфы, которая мягко поглаживала ему бедро, он и не заметил. Ну, то есть... Не заметил. Тем более, что в опасные места Чонхо не лез — вроде как просто немного забылся, рассказывая. Пусть. И нежный поцелуй в шею, когда они уже подъезжали к сверкающему новогодними гирляндами и огнями вывески караоке-бару, Юнхо тоже оставил без внимания. И то, что у него от этого поцелуя всё поджалось внутри и встали соски, он предпочёл не анализировать. Просто караоке. Просто караоке. Он сказал альфам идти заказывать комнату, а сам остался в холле, чтобы позвонить Уёну. Но кошак, зараза такая, снова не отвечал. И только когда Юнхо настырно набрал в третий раз, он услышал слегка задыхающийся голос: — Ал.. алло... Ах! Юнхо, милый.. Всё в порядке? Ах! — Оторвись там от своего Сана и послушай, — вздохнув обречённо, сказал Юнхо. — Обо мне не переживай. Я с друзьями поехал в караоке, называется "Каракатица", мы попоём, и я буду дома. Не волнуйся за меня, ладно? — Ла... Ах! Ммм... Да, да, да, ла... ладно... И дальше лишь томные вздохи, так что Юнхо тут же нажал отбой. Ещё ему этой секс-рапсодии не хватало для полного счастья. Вообще-то этот звонок привёл его в чувства окончательно, и он замялся у входа в комнату, к которой его провёл вежливый смазливый омега-хостес. "Оно мне надо? — вертелось в голосе. — На что я рассчитываю? Двое альф, которым сперма в голову бьёт, а я... Что я?.." Дверь распахнулась, и он оказался лицом к лицу с Есаном. Тот блеснул широкой улыбкой и, тут же схватив его за руку, потянул за собой, не давая раздумывать. Они усадили его за неожиданно богато накрытый стол с закусками. Из выпивки — те же самые бутылки с соджу и любимый "Спрайт" да "Милкис". Серо-розово-голубоватый приглушённый свет, сверкающие огнями на окне и по потолку гирлянды, отражающиеся в серебряном дожде, которым наряжена стоящая в углу небольшая ёлочка, аромат мандаринов, которые чистил для Юнхо Есан, удобный диван перед огромным экраном, любимые песни — альфы сразу спросили у него, что он хочет петь, и нашли подходящий плейлист — а надо ли ему было что-то ещё для счастья? Но главным всё же был голос. Голос Чонхо. Когда Есан говорил о том, что ничего им не нужно будет, пока у них есть Чонхо, он не лгал. С первой песни — медленной и задушевной — голос Чонхо захватил Юнхо. Он и не выпил ещё ничего толком, чтобы вновь захмелеть, но замер с широко раскрытыми глазами, глядя на гордо стоящего перед ним с микрофоном альфу. А тот взгляда не отводил от него — и пел, пел... пел... Он признавался в любви, он песней рассказывал о бескрайнем чувстве, которое не измерить морями и небом, он звал звёзды в свидетели своего чувства — и Юнхо, словно маленький, верил ему. Голос у Чонхо был, к его удивлению, не низким, но диапазона достаточного, чтобы и пронзительные высокие ноты брать, и, скатываясь к бархату нижних нот, пленять звучной мягкостью. Юнхо смотрел на Чонхо, не отрываясь, так как ему казалось, что если он сейчас хотя бы моргнёт, чудесный певец исчезнет, что этот красавец-альфа ему снится, что это просто морок, наведённый весёлыми клубными напитками. — Я же говорил, — прошептали ему в ухо, пока он с прикрытыми глаза слушал красивую мелодию инструментального проигрыша. — Он волшебно поёт, правда, хён? — Да, — выдохнул Юнхо. — Это... волшебно. Ему стало тепло и сладко, ему захотелось внезапно откинуться на спинку дивана, и он так и сделал. То есть попробовал откинулся, но вместо спинки дивана под его спиной оказалась грудь Есана, который не дал ему развернуться и утянул на себя в угол дивана. — Могу я согреть тебя, хён? — снова пошептал он. — Чонхо греет голосом, а я... Я могу согреть собой... Юнхо закрыл глаза. В это время снова зазвучал голос Чонхо: сначала тихий, он набирал силу, ширился и звучал всё более страстно, яростно, уверенно. И Юнхо плавился от этого голоса — и от рук Есана, который гладил его плечи и нежно дышал ему в шею. Юнхо потерялся... Он не совсем осознавал, что с ним происходит, но хорошо понимал, что сейчас его откровенно соблазняют, подталкивают к точке невозврата — и это было просто до ужаса приятно. Он не помнил, чтобы когда-нибудь раньше его вот так совращали, пытались добиться, действуя так открыто и красиво. И это льстило его израненному самолюбию, его чувству той самой пресловутой "омежности". Чонхо допел и сел рядом с ним. Заиграла другая песня, и Юнхо узнал свою любимую. Он всполыхнулся, вырвался из рук Есана и потянулся к микрофону. Его душа пела, его тело звенело от предвкушения, он был нетрезв — и понимал это. Ему всё простится. Он хочет спеть, и кто посмеет остановить его? Глядя в бегущую красным строчку, чтобы не спутаться, он пел от души. Отвернувшись от альф, выпевал старательно, делая нужные ударения в рэп-партии, с удовольствием ощущая себя полностью, до дрожи свободным. Голос лился легко и чисто, и Юнхо получал от того, что так хорош, невероятное удовольствие! Внезапно рядом оказался Есан, который приобнял его за плечи и запел следующую песню. Юнхо засмеялся и подхватил вслед за ним озорной мотив, они обнялись крепче и, покачиваясь и неуклюже подпрыгивая, допели и её. — Ты отлично поёшь, хён, — удивлённо сказал ему Чонхо, наливая новую порцию соджу. — Чего врал, что не умеешь? Юнхо запрокинул голову и разразился смехом. — Хватит! — воскликнул он, хватая стопку. — Тебе вообще нельзя делать комплименты чьему-либо пению! По сравнению с твоим, любое пение — это ерунда! За тебя, Чонхо! — Он опрокинул стопку и схватил Чонхо за руку: — Спой ещё, прошу! — Для тебя всё, что угодно, хён. — Чонхо перехватил его руку и поднёс к губам, нежно целуя. — Всё, что скажешь. — Спой свою любимую, — попросил Юнхо. — Уверен, что ты любишь самую красивую песню на свете! Чонхо хмыкнул и снова поцеловал его пальцы, а потом встал и потянулся за микрофоном. И снова пел и пел, забирая сердце и душу Юнхо в плен своим голосом. А тело его между тем брал в плен другой: Есан времени не терял. Восторженного, разнеженного сладким голосом Чонхо омегу он всё настойчивей прижимал к себе, гладил по плечам, приминая их, и ненавязчиво, но уверенно окутывал своим ароматом. Юнхо прикрывал глаза от этих прикосновений — таких осторожных и таких приятных, он дышал глубоко и с наслаждением, ощущая, как заполняет ему грудь море с привкусом мирта. И лишь издали приносило дурманящим малинником, оттуда, где горячо и ласково смотрели на него тёмные шоколадные глаза. Юнхо и не заметил, как Есан начал целовать ему шею. Его вело, он чувствовал, что всё это — сама обстановка, настойчивость одного и сладость другого, волшебный голос и мягкий ласковый шёпот — "О как же ты красив, как же ты пахнешь, хён... С ума сводишь... Мой нежный... Мой тёплый... Хён, пожалуйста..." — всё это кружит ему голову почище любого соджу или рисовой водки. Он и сам не понял, когда стал отвечать Есану на поцелуй, когда оказался в руках альфы, прижатый в углу дивана его крепким и сильным, как оказалось, телом. Есан целовал горячо, страстно, влажно и жарко дышал ему ухо, шепча: — Мой хороший, ты такой красивый... такой шёлковый... душистый... Я облизать тебя всего хочу, я изомну тебя, я тебя сожру, хён... Ты мой... — и снова и снова прикусывал мочку уха, заставляя невольно выгибаться и хвататься за его плечи. Юнхо задыхался от непривычного ощущения, что всё это происходит не с ним, потому что с ним — с милым и немного занудным преподом, любителем истории, проводящим свои одинокие вечера обычно дома за проверкой работ студентов или подготовкой к лекциям, а в самом разнузданном случае — за тихой домашней пьянкой с лучшим другом-омегой — с таким вот ним не может такого происходить! Потому что... не может... Неужели это его сейчас медленно, но уверенно раздевают, кусая шею? Это на его члене сейчас уверенно двигается рука, которая не даёт сообразить, что надо бы встать, надо бы... надо хотя бы понять, что происходит?.. Почему всё вокруг так мигает, так переливается?.. Откуда звучит этот голос — жаркий, распаляющий и страстный, который сводит его с ума, как и руки альфы, который гладит его голую грудь, заставляет выпрямиться, сесть на диване и тут же прогнуться со стоном из-за укуса в шею, в самое чувствительное место, где когда-нибудь появится метка... — Ты прекрасен, солнце, — слышит Юнхо, и это звучит иначе... И руки, которые ведут по его бокам, а потом ложатся ему на бёдра, — они другие. И губы, которые целуют ему спину и плечи, такие же жадные и горячие, но другие. "Двое, их двое.. двое... — настырно вертится в голове. — Их двое, а я... я один, почему они... оба... ах, боже..." — и дальше не разобрать, потому что альфы приникают к его шее с двух сторон и целуют, вылизывают и кусают, заставляя содрогаться всем телом. Их руки скользят по его телу, они везде, Юнхо обнимает их за шеи, но они спускаются поцелуями на его грудь, ласкают его соски с двух сторон, а потом один — сладкий, малинный — поднимается к его губам и целует так, что Юнхо стонет в поцелуй и податливо выгибается. А второй... он опускается вниз, жадно лижет живот и ласкает бёдра лёгкими поцелуями. Обнажённые бёдра... Юнхо лишь на миг осознаёт, что полностью голый лежит в руках Чонхо, который, повернув его голову набок, жадно лакомится его губами, посасывая, кусая и проникая горячим языком в его рот — и тут же снова впадает в мешающую мыслить эйфорию, ведь в это время Есан берёт у него в рот и начинает страстно и умело сосать, захватывая до горла и стискивая жадными пальцами совершено мокрые от смазки омежьи половинки. Альфа глухо стонет, и это заставляет Юнхо снова дрожать и хрипло, жарко стонать в ответ. — Подними его!.. Властное рычание — и Юнхо обнаруживает себя стоящим с заведёнными за голову руками, вытягивающимся от того, что его ласкают спереди и сзади одновременно. Он прогибается в спине, пытаясь то толкнуться поглубже в тёплый рот, то подставиться уверенным рукам, раскрывающим его половинки, чтобы дать доступ горячему бесстыжему языку, который слизывает его смазку и так и норовит проникнуть внутрь, взять, присвоить... Юнхо стонет так, что сам дрожит от этого своего стона. Ему жарко и холодно, ему хочется кричать от восторга — и страшно до трясучки. Он потерян, он расплавлен — он покорён, повержен и распят под альфой, который, повалив его на стол, забирается сверху и накрывает собой. — Приподнимись, солнце, — слышит он откуда-то со стороны, и под его голову подкладывается подушка, на которую он тут же откидывается, повинуясь пристальному взгляду сверху. — Я первый... Ты же не против, хён? Горящие страстью глаза Есана — самое возбуждающее, что видел когда-либо Юнхо в жизни. А его член, входящий в разгорячённое, мокрое нутро, так восхитительно наполняет, что Юнхо лишь тихо стонет от лёгкой боли, но при этом прижимает альфу к себе, и тот утыкается ему в шею, раздвигает его ноги своими шире — входит до конца, выстанывая томно и яростно: — Хё-о-он... Бля-я... Хён... А дальше Есан берёт его — жёстко, быстро, не размениваясь на тягучие долгие ласки. Он выпрямляется, обхватывает ногу Юнхо, задирая её себе на плечо, и припадает к его лодыжке поцелуем, не переставая толкаться в жаждущее нутро омеги, и тот покорно стонет, отзываясь на каждый толчок. — Хён, хороший мой, хён, такой сладкий, ты такой мокрый для меня, ты такой узкий... Мой хён, ты ведь тоже хочешь меня?.. Хён, ты хочешь... нас?.. Юнхо не понимает, что рычит ему яростно бьющийся в него альфа, он сосредоточен на том, что внутри задевает член этого альфы — то, от чего бьётся током по телу наслаждение, острое, почти колючее. Он пытается не закричать в голос о том, как же ему хорошо — и закрывает себе рот ладонью, выгибаясь и подаваясь, насаживаясь. Никогда! Никогда не был так хорошо... ни... ког... Да-а-а! О, что... что... что это... Да, да-а-а!... Его прошивает хлёстким удовольствием — и он кончает... в рот Чонхо, который сосёт ему, пристроившись сбоку. Следом кончает и Есан, рыча, скаля удлинившиеся клыки и вбиваясь последними крепкими ударами глубоко внутрь счастливо и жертвенно стонущего Юнхо. А потом омега впутывает пальцы в волосы Чонхо и заставляет снова насадиться на свой член, чтобы догнаться, потому что хочется безумно, потому что невыносимо приятно! И альфа покоряется, лижет и глухо стонет, снова даря непередаваемое наслаждение от дрожи по телу. Когда же Юнхо разжимает пальцы и отпускает, Чонхо склоняется над ним и целует снова в губы — вкусно, стыдно, мокро. Он откровенно наслаждается, вылизывая рот Юнхо солёным, с призвуком цитруса языком. — Ты хоть знаешь, какой вкусный, солнце, — шепчет альфа ему на ухо и целует снова и снова. — Какой чистый... Непорочный... Я выпью тебя до капли, солнце... Сейчас ты станешь моим... У Юнхо всё тело звенит от сладкой усталости, но Чонхо поднимает его со стола, тянет за собой и развернув к себе спиной, налегает, заставляя встать коленями на диван, опереться грудью на спинку, прогнуться и выпятить задницу. — Под... Подожди... те... — выстанывает Юнхо: ноги у него дрожат, а руки съезжают по кожаной обивке, и он понимает, что сейчас просто упадёт без сил. Чонхо обнимает его под грудью, обхватывает за шею, чуть давя на горло, и рокочет в ухо: — О, солнце, ты же будешь послушным для меня, да? — Я... Мне так... — Юнхо задыхается, когда ощущает, что в него снова входят — сразу глубоко, мощно и очень много. Он выгибает спину и тихо постанывает, пытаясь уйти от неожиданно слегка болезненного проникновения, подаётся вперёд, но сильные руки тянут его обратно, насаживая сильнее, ещё глубже, ещё плотнее. Он вскрикивает, стонет громче и жалобнее, от чего и сам немного пугается, вздрагивает и пытается обернуться. — Чш.. чш, солнце моё, — тихо и властно приказывают ему, перехватывая горло ладонью, — не отпущу, нет... чш, ты такой громкий, мой упрямец... Хочешь быть со мной непокорным? — Толчки следуют один за другим, а ухо опаляет шёпот: — Ммм... Я всё равно... возьму тебя... всего возьму... до конца... И ещё толчок, который заполняет его, кажется, до горла и пробивает долгожданной молнией наслаждения. — Умница, — рычит ему густой низкий голос, а горячий сладкий малинник окружает и пьянит. — Умница, солнце... Ты так стараешься для своего альфы... Ты такой узкий и горячий, ты мокрый, ты течёшь, как самая сладкая сучка, хён, чувствуешь? Ты ведь на всё для меня сейчас готов, да?.. О, солнце, ты просто создан, чтобы принимать мой член, чтобы я насаживал тебя вот так... вот так... Ты течёшь бесстыдно хён, нам здесь менять всё придётся, да? Как же в тебе хорошо!.. Сладкий мой, горячий мой, узенький... такой узенький, хён, словно ждал меня, м? Ты ждал нас, солнце? Ммм... Что ж ты так кричишь, мой сладкий... чш-чш-чш-ш... А Юнхо не может тише: его ведёт страшно от этих грязных слов, от дико глубоких толчков, от жара внутри, от сильных рук, которые удерживают его почти на весу, ведь если отпустят — он растечётся по спинке дивана и уже не встанет. Но руки держат его, пока настойчиво и жёстко вбивается в него поршнем ходящий член. А потом Чонхо валит его на спинку дивана грудью и прижимается всем телом к его спине, начиная двигаться мельче и глубоко внутри, закрывает ему рот и стискивает так, что Юнхо прошивает сладкой болью. — Громкий... Ты такой громкий... — урчит альфа ему в ухо и кусает мочку, заставляя дёрнуться и сдавленно вскрикнуть ему в ладонь. — Обожаю тебя... Ты идеален, хён... Всё в тебе, всё — идеально... Красивый мой, упругий, горячий... Тебе ведь нравится, а, солнце? Ты хочешь меня ещё? Ты хочешь... нас? Юнхо стонет развратно, откровенно, подаётся вперёд под толчками и насаживается сам. Ему так хорошо в руках Чонхо, что он цепляется за них, пытаясь не пустить. — Поверни ко мне, — внезапно слышит он со стороны властный голос Есана, и тут же его поворачивают к сидящему в углу дивана альфе, который быстро подползает к ним и садится рядом. Юнхо чувствует, как, не прекращая толчков, Чонхо перехватывает его за локти, заставляя прогнуться, податься к Есану грудью и жертвенно запрокинуть голову, обнажая шею. Его словно показывают, такого податливого, послушного, на коленях, с напряжённым членом, шлёпающим ему по животу, такого готового на всё, такого — их... И тут же краем сознания он цепляет глубокий, полный страсти и восторга рык Есана: — Бля-а-а... Как же хорош! Ах, как же ты хорош, хён... Он берёт лицо Юнхо в руки и впивается в его губы, засасывая их жёстко, почти грубо, ведёт руками по его груди, щиплет соски, от чего Юнхо вскрикивает, понимая, что сейчас кончит. Но Есан внезапно кладёт руку ему на рот — и скользит пальцами между его губ. — Хочу тебя везде, хён, — страстно шепчет он омеге на ухо, кусает мочку и лижет раковину, проталкивая пальцы глубже. — Пососи, хён, давай же, своими вкусными губами... Он становится на колени, и они с Чонхо зажимают его между своими телами, горячими, распалёнными, раскалёнными страстью. Есан опускает руку на член Юнхо и начинает ласкать его — умело, мощно, так, как надо... Надо, чтобы Юнхо замычал, прикусил его пальцы и, зажмурившись, дёрнулся всем телом, кончая ему в ладонь — так быстро, так покорно, так беспомощно... — Невероятный, — рычит сзади Чонхо, ускоряясь до бешеного темпа и вбивая Юнхо в тело прижимающего его к себе Есана, — невероятный омега... Мой омега... Наш омега... Наш... Наш... — и кончает с яростным рычанием, войдя глубоко, вталкиваясь по самую душу. А потом отпускает Юнхо в руки Есана, который тут же тянет его, почти бессознательного, на себя, заставляет оседлать свои бёдра, обнимает туже, заставляет уткнуться себе в шею и выпускает откровенно сильный, насыщенный, яркий аромат звучного свежего мирта — притравливает, успокаивает... ласкает... Юнхо ворчит, жалобно стонет и пытается сказать, чтобы не смел, но... Но сладкие поцелуи, которыми осыпает его шею и плечи Есан, так приятны, а руки, которые гладят его истомлённое тело, так нежны, что он забывает обо всём, позволяет уложить себя на диван на живот, блаженно потягивается и утыкается лицом в мягкую подушку, которая как-то оказывается под его головой. Он чувствует, как горячие руки гладят его по спине, плечам... половинкам... бёдрам... Они мнут его, даря боль и наслаждение, они скользкие, и тело его под ними скользит легко, а в воздухе вдруг пахнет цитрусовым маслом, приятно освежающим, радостным. Юнхо дышит глубоко, сожалея лишь о том, что запах масла забивает и миртовое море, и малину... Но сожалеть долго у него не получается. Руки, что разминают его, становятся настойчивыми, оглаживают его задницу, скользя лукаво между половинками, и он, внезапно понимая, стонет, просит: — Ммм... нет... Подожди... те... На него налегает горячее, сбитое тело, а жаркий шёпот Есана обжигает ему ухо: — Ты так прекрасен, хён... Когда тебя трахают, ты так невероятно возбуждаешь, ты знал? Я хочу тебя, хён... Я ещё хочу... Я не могу насытиться тобой, мой невероятный... мой волшебный... — Есан заставляет его спустить одну ногу с дивана, чтобы раскрыть для себя текущий вход, и снова проникает в истекающее соками нутро, обнимая и целуя Юнхо плечи. — ...мой сладкий хён... Я от тебя без ума... Он толкается всё настойчивей, Юнхо томно, со всхлипами дышит, ощущая, как вновь навстречу Есану зажигается что-то страстное и горячее внутри его тела. Он цепляется пальцами за что-то — и понимает, что это рука Чонхо: тот поддерживает его, а потом склоняется к его лицу, чтобы ласково поцеловать. И пока Есан вбивает его в диван резкими, всё более жёсткими и решительными толчками, Чонхо целует медленно и тягуче, засасывает ему губы и тискает пальцы. Они переворачивают Юнхо на спину, Есан поднимает его ноги, разводит их широко в стороны и снова берёт его, а Чонхо, присев на самый край дивана, наваливается ему на грудь и приникает к губам жадно и страстно, вылизывает и кусает шею, зацеловывает щёки и глаза. Юнхо обнимает его за плечи и стонет в поцелуи, ощущая невероятное, дикое, разрывающее его душу двойное удовольствие: каждый из них берёт его по-своему — и он принадлежит им обоим. Потом был снова Чонхо, который сначала взбодрил совсем было впавшего в прострацию омегу блистательным минетом, а потом разложил грудью на столе и выдрал по полной — с рычанием, развратными стонами и пошлой мольбой "глубже, сильнее, быстрее". Потом... Потом Юнхо всё-таки выпал из реальности в объятиях Есана и очнулся от того, что его обтирают — нежно, бережно и с ласковым урчанием — тёплым мокрым полотенцем. Он застонал, пытаясь показать, что жив, но ему тут же в волосы впутались длинные пальцы, которые стали массировать ему голову, а мягкий низкий голос Чонхо вышептал ему: — Спи, солнце... Спи, мы позаботимся о тебе... Мы теперь будем очень хорошо о тебе заботиться, наш омега... Только останься с нами, ладно?.. Не убе... Юнхо провалился в сладкий сон, хотя был уверен, что и это всё тоже — сон.***
Реальность встретила его пустой комнатой, мягкой большой подушкой и тёплым пледом, в который он был завёрнут, а также завтраком, изящно сервированным на... весьма достопамятном столе. Голова болела, а тело ломило, горела задница и поясница, обжигало колючей сухостью горло, и сердце билось испуганно и тревожно. Он не сразу вспомнил, где он и что с ним. Однако это счастливое состояние длилось недолго. Тупо глядя на белоснежный фарфор и тонкое стекло, в которых ему оставили еду и кофе, он пытался осознать, что, собственно, произошло. Выходило всяко, что в общем-то ничего уж такого плохого. Он отдохнул в клубе, его сняли двое симпатичных альф, покормили, напоили и трахнули на пару. Были джентльменами и пользовали по очереди, не совались во все дыры сразу. Юнхо зажмурился и до боли прикусил губу, наказывая себя за такие мысли. Нет, всё не так. Он оттянулся в клубе по полной, выпил много вкусного, подцепил двух шикарных парней и, не сумев определиться с выбором, дал обоим. Почему нет? Праздники, Новый год, пятница. Он свободен, всё по обоюдному, ему двадцать восемь, секса у него не было туеву хучу времени — все аргументы за него. А в жизни надо попробовать всё. Тем более — смотри-ка — люди его трахали приличные: не бросили спящим, голым и в сперме посреди комнаты для караоке (кстати, странно, что их не попёрли, когда клуб закрылся), комнату слегка прибрали, пледом обогрели, предварительно обтерев... От воспоминания об этом у Юнхо отчего-то защипало в носу, но он лишь шмыгнул этим самым носом и гордо выпрямился. Ничего страшного не произошло. Всё отлично. Уёну он, конечно, не всё расскажет, хотя в жизни Уёна, как он подозревал, и такое было, и не такое ещё было. Есть не хотелось, даже подташнивало, так что он и не заглянул в прикрытые деликатно крышечками тарелки и миски, даже красивый прозрачный тканый зонтик, которым была накрыта посуда, не стал трогать. Только бутылку воды выхлебал жадно и с наслаждением. Голова, кстати, болела умеренно, что странно: обычно похмельем его наказывало прежестоко. Одежда его была аккуратно сложена на кресле, боксеры убраны под рубашку. Он покраснел, натягивая их, и тихо выматерился, представляя, как Чонхо их складывает... Почему-то он был уверен, что это был именно Чонхо... В сердце что-то болезненно и ощутимо кольнуло, он нахмурился и помотал головой. Нет. Нет, нет и нет. Всё — блажь, всё — сон, и ничего больше ждать не стоит. Всего лишь разовый перепихон, пикантный опыт, о котором вспоминают тайно, с удовольствием краснея, — не более. Но чем больше он осматривался в комнате, быстро одеваясь, тем больше его охватывала какая-то нудная, щемящая тоска. Вчера... Вчера он был счастлив здесь. О, да, был счастлив. Его ласкали словами, взглядами, губами и руками, на него смотрели с восхищением, и было похоже, что его любили... Пусть и в определённом смысле этого слова — но да. Не трахали, не имели — любили. А теперь пришло утро и с ним — время собирать камни. Он накинул на плечи пальто и замер: ткань сохранила аромат моря, свозь который как-то странно, отдалённо пробивалась тёплая малина. Он на мгновение прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. А потом решительно вышел из комнаты. Сегодня же надо отдать пальто в химчистку. Он хочет быть спокойным и верным себе, а лишние сожаления ему ни к чему. Комната была на втором этаже, и только выйдя в неширокий общий коридор, из которого двери вели в такие же комнаты, Юнхо понял, что вообще не знает, как будет сейчас оправдываться, если его здесь застукают и спросят, какого хрена он ночевал в этом месте. Вообще-то, судя по всему, этот караоке-бар был весьма дорогим: и убранство, и отделка, и запах — свежий, лёгкий и очень приятный — всё свидетельствовало о том, что место это был даже не средней руки, а, скорее, элитным. Поёжившись от протянувшего по коридору холодка, Юнхо нащупал в кармане телефон и глянул время: половина одиннадцатого. Он тяжко вздохнул и покачал головой: рано. Такие клубы открываются обычно в двенадцать — самое раннее. Может, он вообще здесь сейчас один? Может, альфы просто договорились, чтобы его не будили, заплатили, думали, что он спать будет дольше? От мысли о Чонхо и Есане у него снова прошло болезненной волной в груди, и он горько усмехнулся, представляя, как они сбегают от него, боясь, что он проснётся и начнёт задавать вопросы. Может, они испугались, что он обвинит их в чём-то? Может, считают, что напоили его и теперь он заявит, что всё было против его воли? Тяжёлый вздох вырвался из стиснутой тоской груди, но Юнхо тут же тряхнул волосами и нахмурился. Наплевать. Ну, испугались, что тут неясного? Вполне себе даже и жизнеспособная версия. Бедняги. Вчера вечером и ночью они были такими смелыми, соблазняли, тискали, ни в чём себе не отказывали, а вот, смотри ты — утро-то вечера и впрямь мудреней. Неожиданно для себя он свернул на широкую лестницу, которая вела вверх — видимо, здание было трёхэтажным — и вниз, прямо в холл. Там суетились люди. Их было много, они входили и выходили, спеша по своим делам, но при этом никто не шумел, не говорил громко и не смеялся: все были чем-то заняты, каждый был озабочен чем-то своим. Посреди холла спиной к лестнице стоял невысокий парень в строгом костюме и о чём-то говорил с тремя почтительно его слушающими мужчинами. Кажется, он что-то им выговаривал, так как интонация была недовольной. Мимо них проносили какие-то стулья, скамьи, вазоны. Видимо, аборигены здесь к чему-то готовились. Занавески на окнах были раздёрнуты, и весь холл заливало радостное, искристое зимнее солнце. Юнхо улыбнулся: никаких проблем не будет. Он просто пройдёт мимо, теряясь в этой суетливой толпе, тем более, что люди были не в форме, одеты кто в чём, так что никто ему ничего и не скажет. Он с облегчением вздохнул — и застыл с улыбкой на губах. Свежий, игривый морской бриз с тонким травянистым призвуком сладостной волной влился ему в горло и толкнулся мгновенно зажёгшимся румянцем в щёки. Юнхо быстро опустил глаза и, нервно покусывая губы, стал торопливо спускаться, стараясь не привлекать к себе внимания. Мысль о том, что где-то тут, среди этих людей, Есан, томительно стучала в и без того отягощённых болью висках, и Юнхо молился только об одном: чтобы не столкнуться с альфой здесь, на глазах у всех. Он уже был на середине лестницы, когда решился швырнуть взглядом по сторонам, чтобы убедиться в своей безопасности, и тут же, как нарочно, наткнулся на внимательный взгляд одного из мужчин, что получали выговор от парня в костюме. На лице мужчины появилась вежливая улыбка, и вдруг он быстро склонился к этому самому парню, который, тыкая в планшет, о чём-то говорил с двумя другим мужчинами, и шепнул ему что-то. Парень стремительно поднял голову и повернулся к Юнхо. А тот замер с испуганно приоткрытым ртом, едва дыша. Это был Чонхо. Волосы его были тщательно уложены, лицо сияло свежестью, взгляд чудных глаз лучился радостью, а на губах при виде Юнхо засияла светлая улыбка. Но потом он окинул фигуру сжавшегося посреди лестницы омеги взглядом, приподнял бровь и нахмурился. Коротко кивнув своим собеседникам, которые тут же разошлись в разные стороны, Чонхо решительно пошёл к Юнхо. А тот, растерянный, застигнутый врасплох, попятился и чуть не упал, забыв, что стоит на лестнице. Но не упал: на его плечи опустились твёрдые сильные ладони и придержали его. И ему не надо было поворачиваться, чтобы понять, кто стоит позади него и дышит ему в шею. — Решил всё-таки сбежать, хён? — Голос был напряжённым и, кажется, сердитым. — Мы же попросили тебя дождаться нас. Чонхо поднялся к ним и встал на пару ступенек ниже Юнхо, который лишь беспомощно моргал и чувствовал, что сейчас сгорит от дикого пожара на своих щеках. — Я не... Я не помню, чтобы вы... просили, — пробормотал он и сжался сильнее, ощущая, как ладони Есана стиснули его плечи крепче. — Ты поел, солнце? — негромко и мягко спросил Чонхо, а потом протянул ему руку. Юнхо в смятении посмотрел на неё, но ослушаться не посмел — дал свою. Чонхо медленно склонился над его запястьем и поцеловал его, а потом осторожно сжал в своей ладони. Юнхо чуть не упал от смущения: по-прежнему внизу, да и по верху лестницы ходили люди, их стало больше. Они не обращали на троицу на ступенях внимания, хотя Юнхо подозревал, что они лишь притворяются незаинтересованными. Есан и Чонхо откровенно его обхаживали, показывали, что он — их, это не могло ведь не заинтересовать, разве нет? — Так ты завтракал? — тихо напомнил ему вопрос Есан. — Мы оставили тебе... в комнате... И там была записка. Ты прочёл? Почему же хотел уйти? Неужели мы тебе совсем... — Подожди, Санни, — спокойно перебил его Чонхо, — не злись заранее, сто раз тебе сказано было. — Он снова перевёл сразу ставший ласковым взгляд на Юнхо и осторожно убрал с его щеки прядь на висок. — Солнце? Ты смущён? Что такое? Ты кушал? — Нет, мне... Не захотел я, — выдавил из себя Юнхо. Он с ужасом прислушивался к себе и ощущал, что сейчас случится позорное и страшное. В носу щипало, губы начинали трястись, как когда-то в детстве, когда омежья сущность давала о себе знать и он в ответ на какую-то несправедливость или жестокость заливался басовитым громким рёвом. Но в детском саду это было нормально, хотя он и там был выше всех омег, да и альф тоже. А вот здесь, посреди бара, на виду у всех, на центральной лестнице... Нет, если с ним случится такое, он не переживёт этого позора. Юнхо быстро закрыл лицо руками и судорожно вдохнул несколько раз, пытаясь восстановить дыхание и прогнать стискивающую горло горечь. И тут же смесь свежего миртового бриза и терпкой малинной листвы подхватила его дыхание, влилась в грудь спасительной прохладой, помогая дышать спокойнее. Одни сильные руки обняли его и прижали к широкой крепкой груди, а вторые осторожно погладили по плечам. — Дыши, солнце, — прошептал ему Чонхо, — просто подыши. Всё хорошо. Всё будет хорошо, обещаю, прекрасный мой. — Я думал... Я думал, что вы ушли и... Откуда я знал, что... — Юнхо надо было, обязательно надо было оправдаться, объясниться, понять... Но ему не дали. — Пойдём со мной, — проворковал ему хрипловато в ухо Есан, перехватывая его из рук Чонхо и обнимая за плечи, — пойдём, хён. Юнхо растерянно захлопал ресницами, глядя на Чонхо, а тот улыбнулся в ответ на этот беспомощный взгляд. — Я сейчас закончу с подготовкой зала и приду к вам, ладно? — ласково сказал он и мягко огладил горячие щёки Юнхо. — Как же ты красив, солнце... Как же красив... Он резко развернулся и сбежал вниз, а Юнхо, покорно поддаваясь уверенной руке Есана, которая тянула его снова в глубь коридора, пошёл вслед за ним.***
— Мы с Чонхо дружим с детства, — начал Есан, когда Юнхо уселся на диван и взялся за ложку, чтобы есть похмельный суп, который, оказывается, был в глубокой тарелочке. — То, что называется не разлей вода. Всё только вместе всё детство. Хотели и поступать в одно место, сначала я, потом он. Но мои родители взбрыкнули, отправили учиться в Штаты. А Чонхо закончил Сеульский национальный. Решили соединить капиталы и открыть бар или караоке. Благо, семьи не поскупились, с бабками помогли. Есан не удержался и осторожно вытер салфеточкой губы Юнхо, который оставил на них следы от острого кимчи. Тот смутился, но не отпрянул и даже замер, глядя на ласковый свет в тёмных, глубоких глазах Есана. Вчера они были другими — хищными, жадными. А сейчас он был похож на сытого кота — довольный и готовый дарить лаской. — Давно он у вас? — тихо спросил Юнхо. — М? — Есан явно засмотрелся на него, так что упустил суть разговора. — Бар. Давно открыли? — А, нет, мы его перекупили. На новый всё-таки нужно в разы больше. А этот загибался, так как хозяин на наркоту подсел. Мы и выкупили. Обустроили иначе, осовременили и стали потихоньку крутиться. Два года назад открыли. Сейчас уже вполне себе солидный оборот. Юнхо невольно улыбнулся на то, с какой гордостью говорит Есан о своём детище. — Почему же вы, если у вас свой бар есть, в чужих клубах ошиваетесь? — со стеснительной усмешкой спросил он. Лицо Есана внезапно чуть вытянулось, и он виновато заморгал. — Понимаешь... Ну... Нет, мы бы всё равно были на той вечеринке, там нужные люди вчера собирались, но... Но кроме того, нас туда позвал Сан. Юнхо, беззаботно жевавший в этот момент куриную грудку, чуть не подавился. — Кто? — глухо пробормотал он. — То есть... В смысле — Сан? — Чхве Сан, — ответил ему Чонхо, появившийся в дверях в этот момент. — Альфа твоего друга Уёна. Юнхо вытаращился на него, а потом медленно перевёл взгляд на Есана, но в глазах того была ласковая насмешка, так что приходилось признать, что всё он понял правильно. — А Сан... Сан зачем вас позвал? — Ну... — Есан замялся. — Чтобы познакомить с тобой, солнце, — серьёзно глядя ему в глаза, ответил Чонхо и присел напротив него в кресло. — Всё ради тебя. Уён ему всё говорил, что хочет тебя с кем-нибудь надёжным и добрым познакомить, ну, вот он и решил подсуетиться. Мы его давно знаем, а он — нас. Видимо, думал, что кто-то из нас — да точно достаточно добрый и надёжный. Юнхо почувствовал, как заливает его лицо краска. Он отложил палочки и нервно вытер салфеткой пальцы. Глаза его упорно возвращались к сведённым в замок рукам Чонхо, и он как-то отстранённо подумал, что пальцы у альфы тоже очень красивые. — Хён? — Голос Есана звучал мягко и печально. — Не сердись на него. Он не знал, что мы давно с Чонхо вместе. Юнхо вскинул на него глаза и застыл, поражённый. Что?.. Что?? — Да, хён, — кивнул Есан, — мы вместе. Но так же давно мы ищем того, кто смог бы быть рядом и... — Он снова замялся. — И разбавлять нашу альфью страстность, — уверенно закончил за него Чонхо. — Мы универсалы, мы сходимся характерами, хотя с первого взгляда так и не скажешь, но нам отчаянно нужен тот, к кому мы будем проявлять... — Он запнулся, а потом закончил чуть тише: — ...всё то, что есть для омеги у любого альфы. Нам нужен омега, Юнхо. Безумно нужен. — Зачем? — прошептал Юнхо, всё ещё не в силах поднять глаза. — Вы... Я никак не думал, что вы... Думал, просто развлечься вместе хотели, а так... — А что так меняется? — нежно спросил Есан и осторожно взял его безвольную руку в свою ладонь и сжал её. — Хён? Мы не знали, кого встретим на этой вечеринке. Сан сказал, что омега прекрасен лицом и душой, что милый и добрый, что немного наивен и очень одинок... Юнхо закрыл глаза, снова ощущая, как пробирается к горлу плач, и сжал губы. Ему не нужна была жалость, он... — А потом мы увидели тебя, хён, — перебил его мысли Есан. — Ты сидел один, мы не были уверены, что ты именно тот, о ком говорил Сан, но ты сказал, что двое развратников на танцполе — твои друзья, и мы поняли... — Мы поняли, что сорвали джекпот, солнце, — тоже отчего-то вдруг хрипло подхватил Чонхо. Он склонился ближе к Юнхо, и тот метнул на него испуганный взгляд. В малине Чонхо занялось горячей сладостью. — Ты там был самым красивым, хён, — обнимая его за плечи, придвинулся к нему Есан, в его бризе явственно сквозили откровенные, сладковато-терпкие ноты — Твои глаза так сияли, ты облизывал свои губы — и у меня просто сносило башню от этого... — Чего? Неправда, — смущённо пролепетал Юнхо, пытаясь вспомнить, когда это он облизывал губы. — Ты пил коктейли, они сладкие, — подсказал ему Чонхо и вдруг встал, обогнул столик и присел с другой стороны от него. В этот раз Юнхо не был пьян и двусмысленность своего положения понял сразу. Однако выдираться и отталкивать не стал — просто выпрямился и вскинул голову, становясь сразу выше их обоих. И тем не менее, его рука всё ещё чуть подрагивала в ладонях Есана. — Если бы даже ты не был с Саном, мы всё равно бы попробовали тебя завлечь, — негромко сказал Чонхо, и по позвоночнику Юнхо прошлось острыми мурашками. — Просто прекраснее омеги я не видел в жизни. И твой аромат... Мм... Он пьянит, солнце. Ты и сам не понимаешь, насколько привлекаешь. — Я точно знаю, что нет, — так же тихо и напряжённо ответил Юнхо и помотал головой, силясь скинуть морок их смешавшихся ароматов, который потихоньку, но настойчиво брал его в плен. — И я... Я никогда не был вот так — сразу с... двумя. — Но ведь тебе понравилось, разве нет? — прошептал ему на ухо Есан. Его рука скользнула вдоль руки Юнхо вверх, он обхватил пальцами его подбородок и повернул его голову к себе, заглядывая прямо в растерянные, полные смятения глаза, а потом спросил губы в губы: — Понравилось же, хён? Пожалуйста... Скажи правду... — Понравилось, — прошептал Юнхо и опустил взгляд на губы Есана — красные, чуть надутые, приоткрытые... Они дышали желанием. И глаза Юнхо сами собой закрылись, когда эти губы приникли к его собственным. Есан целовал нежно, сладко причмокивая, он обхватил Юнхо за талию и прижал к себе осторожно и уверенно. Тот же положил руки ему на плечи, а после и вовсе обнял за шею, отдаваясь поцелую полностью, выделяя в вихре ощущений ещё одно: руки Чонхо уже гладили ему торс, проходились по животу, а потом стали мять ему грудь. Юнхо тихо застонал, но потом резко отстранился от Есана, понимая, что эти двое снова влекут его в омут порока, вместо того чтобы продолжить оправдываться перед ним. Но, отпрянув от Есана, он невольно опёрся спиной на грудь Чонхо, и тот тут же стал целовать ему шею, а пальцы его дразняще задевали соски Юнхо, вставшие под тонкой блузкой остро и явственно. — Не надо, — выгибаясь, умоляюще простонал Юнхо. — О, б-боже... Не... надо... И Чонхо тут же отпустил его, напоследок чуть прикусив ему у основания шеи. — Просто напомнили, как это может быть, — выгнув бровь, мягко улыбнулся ему Есан. — Просто ты соблазнителен слишком, просто я уже соскучился, — проговорил Чонхо, снова его обнимая и прижимаясь лицом к его затылку. — Пожалуйста, солнце... Я умоляю: хотя бы попробуй остаться с нами. — Хён, — голос Есана вдруг снова стал низким, бархатным, — хён, прошу, хотя бы подумай об этом... Юнхо закрыл глаза и обречённо выдохнул. Он выскользнул из объятий Чонхо и откинулся на спинку дивана. Так безопаснее. Но... Но холоднее. В руках этих двоих он впервые за долгое время на самом деле почувствовал себя в тепле. Потому что грели. Потому что хотели согреть. Конечно, так бывает в сказке, а в жизни редко, по трое люди не живут в основном, и это неслучайно: у жизни и отношений свои законы. Однако... Юнхо вздохнул, вспоминая интересные факты из своей любимой истории Кореи. Чего только не было в ней, в этой истории. Как только не любили люди друг друга. Так что... Он открыл глаза и тут же чуть вздрогнул от того, какой поток тревоги и мольбы лился на него с двух сторон в двух горячих, страстных взглядах. И Юнхо улыбнулся, а потом тихонько вздохнул. Ну, как им, таким невероятным, можно было отказать?