На покер нужно ездить

Антона кружит на эмоциях, как белку в колесе. Он даже не успевает толком расстроиться из-за своего обидного вылета — в памяти еще свежа поддержка Димы и Сережи, которые весь вечер крутились где-то поблизости, даже после того, как покинули игру. И ничего другого, кроме сопливого, настырного «семья», в голову не приходит. В мыслях какая-то каша: вроде Антон настроился уже, что сможет если не победить, то хотя бы перебить свой прошлый результат. Но «мистер четвертое место» снова на своем пьедестале, вернее, уже в самолете в сторону дома. Все-таки на сердце немного погано, в голове струится бессвязный поток мыслей из серии «а что, если», «а надо было сделать так» — но после драки махать кулаками плохая идея. Поэтому Антон, как ростовой пингвин, кутается в свой безразмерный пуховик и отворачивается к окну — пытается если не доспать, то хотя бы немного разгрузить ту эмоциональную бездну, в которой оказался после покера. Как назло, в салоне шумно; звучит двигатель, кто-то бесконечно отодвигает свои кресла, как будто всем одновременно в этом самолете стало некомфортно сидеть в одной позе. Спасибо, что лететь два с копейками часа, а не полдня: Антон не может вытянуть ноги, эти кресла придумали для карликов, и не получается толком расслабиться. В пуховике, конечно, жарко, но Антон надевает его заранее, еще в отеле: больше, чем людей, которые толпятся в проходе, едва объявляют о посадке, он ненавидит неловко топтаться на месте в попытке достать с полки ручную кладь, при этом никого не задеть и нормально одеться, чтобы в колючие московские морозы выйти в полном обмундировании. Но пуховик огромный, Антон кутается в него, как в одеяло, а широкий капюшон позволяет спрятаться полностью; один нос торчит наружу. Позовы, сидящие через два ряда от него, вон, совершенно не волнуются о том, что происходит вокруг них. Весь полет о чем-то мило перешептываются, фоткаются, а потом сидят, хихикают как два подростка, по очереди тыкают пальцами в экраны телефонов — то в один, то в другой. Ну точно, старая женатая пара. Ни на кого не обращают внимания, как будто в этом самолете кроме них — и Антона, на которого внимательный Дима иногда кидает короткие взгляды, — никого не существует. Антон в полудреме тихо про себя посмеивается: он знает Позовых уже столько лет, за эти годы видел их и взлеты, и падения, и ничего другого, кроме мягкой улыбки, эти двое у него сейчас не вызывают. Сон не идет, хотя глаза безнадежно слипаются, и Антон лениво осматривает салон из своего пуховикового укрытия. Где-то к середине полета становится значительно тише, задвижки кресел перестают неприятно скрипеть, и люди вокруг то ли засыпают, то ли с головой уходят в мир телефонов, разве что носами в них не утыкаются. Но взгляд постоянно, как приклеенный, возвращается к Позовым: Антон превосходит в росте большинство людей в самолете, возвышается над спинками сидений и, даже скрючившись, прекрасно видит, что происходит впереди него. И мысль, что он завидует, колючая, по сердцу так. Непринужденности, с которой Позовы вместе выходят на улицу, а сейчас на виду у всех воркуют в самолете. И плевать, что их кто-то узнает или исподтишка сфотографирует — они и сами, похоже, наделали кучу кривляющихся селфи, которые выставят и в инстаграм, и в телегу: они вместе слишком давно, и это далеко не новость. А справа от Антона только незнакомые люди. Один мужчина храпит на половину салона, второй громко клацает по экрану телефона. Им, судя по всему, не скучно совершенно, а Антон скучает в одиночестве: его собственное сообщение о том, что самолет взлетел, до сих пор висит непрочитанным. Конечно, на высоте связи нет, Антон это прекрасно знает, но все равно зачем-то лезет проверять каждые десять-пятнадцать минут: как будто значок «E» в ближайшее время изменится на что-то другое. Его дома ждут, он знает точно, но тепло под боком — не огромный пуховик, не подлокотник кресла — его сейчас взбодрило бы куда сильнее. Сквозь полусонный флер, конечно, пробивается в мозгу, что Позовы в их команде далеко не единственные старые женатики. И, пусть сейчас Антон летит один, вчера, едва закончилась игра, он отказался ото всех попыток затащить его в караоке и вернулся в свой номер. Даже не пришлось изображать усталость, Антон правда чувствовал себя вымотанным, по крайней мере, эмоционально: то ли расстройство, то ли опустошение. А в номере — обычная кровать с чересчур мягкой подушкой, на которой просто невозможно выспаться, неприятное на ощупь одеяло и, на расстоянии звонка, Арсений, который взял трубку сразу же, едва Антон нажал на вызов. Ждал. Его здесь не хватало: это, похоже, читалось у Антона по лицу, потому что Арсений, только-только включив камеру, натянул на лицо такую улыбку, от которой сразу стало приторно. Антон не мастер распознавать собственные эмоции, хотя ему все говорят, что он как чистый лист. Может, его лицо перекосило от отчаяния, а может, оно просто было грустным и потерянным: Арсений принялся носиться по квартире и показывать каждый клочок, сантиметр, уже обвешанный разноцветными шарами и гирляндами. А потом уселся по-турецки на диван, поднес телефон близко-близко к лицу и прошептал одними губами: — Возвращайся поскорее. Я ужасно скучаю. И Антону сразу стало легче. Он не разобрался с мыслями и не попытался четче сформулировать собственное состояние, но, как в той глупой метафоре про «отлегло от сердца», «с души камень» — что-то в этом духе точно было. Арсений выглядел так по-домашнему уютно, когда выключил режим электровеника и принялся спокойно, с мечтательной полуулыбкой рассказывать, как он полдня торчал на сайте маркетплейса, выбирая все это новогоднее безумие, а потом ругался с курьером, который почему-то отказался подниматься в квартиру. Никаких «для меня ты все равно победитель» или «ты обязательно выиграешь в следующий раз». Простое «я скучаю», и Антону этого достаточно: потому что правда, потому что искренне, с любовью, от Арсения. И это важно. И пока все отрывались под песни Олега Майями, Антон отрывался тоже: хихикал над дурацкими шутками, беззастенчиво пялился в телефон — и плевать, что с другой стороны экрана его глаза все время были ниже камеры. Антон прислушивался к голосу и совсем мало вникал в смысл; Арсений что-то говорил, устроившись на диване в дурацкой разноцветной пижаме, и, как обычно, не мог усидеть на месте. То и дело подрывался на ноги, подскакивал, размахивал руками. Антон же думал об одном: он хочет его долго, сильно целовать. А может, и все остальное, но сам Антон будет с дороги, а Арсений, очевидно, все еще по самые уши в новогоднем украшении квартиры. И правда, старая женатая пара — еще одна, помимо Позовых. А вчера под болтовню по телефону Антон просто отрубился. Было в голосе Арсения что-то такое (как и в нем целиком, если честно) — магическое, завораживающее, что отключало в голове Антона все до единой связные мысли. Поэтому он не завел будильник и едва не опоздал на самолет, спасибо Позу, который знает Антона не первый год, а потому пришел лично проверить готовность того к вылету. И вот, Антон в самолете — добравшись до здания аэропорта бегом, окончательно сварившись в своем безразмерном пуховике, по-прежнему сонный: дело то ли в том, что его так вероломно разбудили, то ли во вчерашней эмоциональной встряске. Еще, может, его сильно разморило арсово мурчание по телефону, что собраться по кускам не помогла ни одна чашка крепкого черного чая. Сообщение для Арса все еще висит непрочитанным, а Антон, между прочим, скучает не меньше. Едва шасси соприкасаются с асфальтом, он одним из первых подскакивает с сиденья, наплевав на то, что для таких вот торопыг приготовлен отдельный котел в аду. Конечно же, он бьется головой об полку и надсадно шипит: не хотел привлекать к себе внимания — перехочешь. И совсем по-детски дурачится, когда Дима недовольно на него оборачивается и показательно цокает языком: Антон показывает ему язык и начинает проталкиваться к выходу. Он торопится домой. Домой. — Ты как добираешься? — уточняет Поз, когда они снова встречаются в автобусе: и куда, как говорится, торопился. Катя уютно жмется к его боку, держит под руку, и Поз приобнимает ее со спины. Антон отводит взгляд. Дима, похоже, это замечает — сразу переводит тему, начиная жаловаться на цены на такси. А Антон бы и рад в ответ поныть, что немного завидует, что не может, как Дима и Катя, стоять и обниматься на виду у всех в автобусе. Но Дима не в курсе, подозревает, скорее всего, Антон часто натыкается на его долгий и чересчур внимательный взгляд, но ни разу не спрашивает напрямую; а Антон слишком оберегает это их «свое», чтобы трепаться обо всем направо и налево. Но, даже если бы и мог сказать — хотя бы Позу, может, еще Матвиенко, — такой возможности, как обниматься у всех на виду, он все равно лишен. И это, если честно, разбивает на куски. — Тоже на такси, — хмуро бросает Антон. Телефон в боковом кармане пуховика печет, так и манит разблокировать экран и проверить непрочитанные сообщения — но в автобус Антон заскочил в два коротких прыжка, забился в самый угол у окна; потом долго и нетерпеливо притопывал ногой, мысленно умоляя пассажиров побыстрее занять свои места, а чертов автобус — уже отвезти их к зданию аэропорта. Теперь его со всех сторон прижали, и дотянуться до телефона он сможет только через несколько минут. А он все продолжает печь через карман. Антон знает, что увидит. Там будет короткий кружок с улыбающимся Арсом или односложное «наконец-то» — Антону вообще неважно, что ему ответят, главное, что ждут. Поэтому, когда автобус все-таки открывает двери, и толпа, как рыба во время прибоя, нестройной волной движется ко входу в помещение, Антон первым делом лезет к телефону. И непонимающе хмурится в экран, забавно приподнимая брови, потому что вместо любой глупости или очередной порции милоты, на которую Арсения изредка, но все-таки пробивает, он видит настойчивое, прямо в лоб «хочу тебя пиздец». Он даже перезагружает телефон, включает и отключает авиарежим, чтобы проверить, не затерялись ли еще какие-то сообщения: но нет. «Мы взлетели». И в ответ: «Хочу тебя пиздец». — Ты че? — Антона несильно пихают в бок, и он оглядывается: он сначала охренел, потом еще раз охренел и, как оказалось, завис в одной позе прямо посередине зала. Но в голове никак не складывается пазл: вчера они так мило ворковали по видеосвязи, как два голубя, ей богу, с утра проспавший все на свете Антон ограничился коротким уведомлением о взлете. И в ответ вот это. Он же говорил, что Арсений ебанутый и в его голову никак не залезть, никак там не разобраться? Кажется, говорил, и не раз. Но даже от непонимания, чем обусловлен такой перепад, в совершенно неподходящем месте — Антон все еще в аэропорту, и Дима рассматривает его застывшее лицо — Антон все равно безбожно краснеет. Он прямо чувствует, как щеки начинает печь, а кончик носа с разместившейся там родинкой — слабо ощутимо, но немного неприятно покалывать. Поз подходит еще ближе, удивленный, видимо, такой реакцией на обычный вопрос, и за эти несколько секунд Антон, похоже, успевает примерить лицом все оттенки, на которые только способна его бледная кожа. — Такси мое опаздывает, — уточняет он хмуро, и брови Димы удивленно ползут вверх. Конечно, странная реакция на такси: Антон то краснеет, то бледнеет, сам не понимает почему. А еще принимается беспорядочно тормошить уголок пуховика. В голове по-прежнему сумбур. — Ага, — Дима кивает, и за этим слышен плохо скрытый смех. Он же не дурак, конечно, но спасибо, что по-прежнему не задает вопросов. От неловких прощаний спасают сразу два уведомления на телефоне: второе и правда из приложения такси, и Антон, произвольно махнув рукой, почти бежит к спасительному выходу. И первое, от Арса, с емким «жду тебя, давай быстрее» он старательно игнорирует всю дорогу до дома. Антон… в предвкушении. Он не знает, если честно, как описать то, что сейчас чувствует. Щеки по-прежнему красные, он в этом уверен, но их насыщенный оттенок можно свалить на мороз. Только в груди что-то щиплет — скорее щекочет, зудит так покалывающе приятно, коротко царапает; напоминает — и Антон, конечно, не забудет. Из такси, едва не забыв на заднем сиденье сумку, Антон вываливается сплошной бессвязной массой. Ноги почти по колено вязнут в выпавшем за последние несколько дней снегу, ветер противно сбивает дыхание и дует прямо в лицо, мало спасает даже безразмерный пуховик. Но Антон упрямо пробирается к подъезду: его ждут. — Арс, я дома, — Антон выдыхает только на пороге, запирая за собой дверь. В квартире тепло, и от этого «я дома» в груди разливается то самое родное. Руки начинает неприятно покалывать от резкой смены температуры, кожа под одеждой намокает, потому что жарко — но Антон почему-то стоит в коридоре, не спеша раздеваться, и вслушивается в шаги. — Ты долго, — констатирует Арсений, неторопливо выплывая из гостиной. Он все в той же дурацкой пижаме, взлохмаченный, как будто только что проснулся. И смотрит почему-то недовольно — складывает руки на груди, почти сканирует взглядом, и Антон готов… ну, на что угодно он готов. — Ты написал, что… — Руки помой. Его нагло перебивают и уверенным кивком указывают в сторону ванной. Антон не то чтобы собирался сразу с порога петь Арсению серенады о вечной любви и о том, как сильно соскучился за эти пару дней — но хотелось услышать хотя бы «привет». Но он не спорит, скидывает пуховик прямо на тумбочку, на что Арсений недовольно закатывает глаза, не наклоняясь разувается, плетется в ванную и несколько секунд растерянно разглядывает свое отражение в зеркале. Лицо все еще красное, волосы с замерзшими снежинками, во взгляде — вопрос. Он, если честно, ничего не понимает. Арсений в коридоре и по-прежнему молчит. Всем телом подпирает стену, как будто он атлант и без его тяжелого плеча вся квартира тут же рухнет. Антон не знает, что сделать: то ли подойти поближе, чтобы поцеловать, наконец, то ли все-таки переспросить, в чем дело. Антон всегда думал, что с девушками ему сложно, но вот у него есть Арсений, и это, если честно, далеко не легче. Чтобы хоть немного успокоить бурю, которая где-то внутри то поднимается (от сообщения Арсения), то плавно опускается (от его мягкого размеренного вида), Антон возвращается к чему-то более знакомому. Поднимает с тумбы пуховик, бегло отряхивает давно растаявшие снежинки, чтобы хоть чем-то занять подрагивающие руки, и вот тогда его сбивают с ног. Причем буквально, Антон на секунду теряется и пытается за что-то схватиться, чтобы удержаться на месте и позорно не свалиться на пол, потому что Арсений нападает на него в прыжке. Что-то громко и досадно выдыхает, и это давит по ушам, потом бросается вперед и с силой зажимает у стены. — Я думал, с ума сойду, пока ты не вернешься. Шепот у него горячий, пробирающий до самых нижних клеток. Губы, что бесстыдно лезут к шее, теплые ничуть не меньше, и Антон, как заведенный, откидывает голову назад, чтобы больше, еще больше этих касаний ощутить на своей коже. Арсений что-то недовольно шепчет, пока упрямо возится с застежкой на ремне, но ни на миллиметр не отстраняется, и его вязкий запах везде абсолютно: на Антоне, в его мыслях, у него в штанах. Он чувствует себя слабым подростком, которому нужно банальное прикосновение, чтобы возбудиться, почувствовать, как неприятно давит членом на ширинку — а Арсений все продолжает возиться с застежкой. Антон бы подумал, что это все — очередная игра, что его специально дразнят, растягивая удовольствие, напоминая, что «на покер можно и не ездить», но Арсений сам дрожит, едва не дергается рядом в жалком подобии конвульсий. И уже почти рычит, когда ремень никак не выскальзывает из пряжки. — Да я щас… — Подожди. — Антон не понимает, почему из хаоса, который творится в голове, его рот может выделить (и произнести) что-то раздельное, а не бессвязное мычание. Он плохо слышит собственный голос, как будто через вату, откуда-то со стороны, но Арсений вдруг поджимается, Антон буквально видит, как его зрачки увеличиваются в размере — в два или три раза, и он весь вдруг размякает, послушно опускает руки и свешивает их вдоль тела. Антон прокашливается. — Наигрался? — против воли хмыкает, потому что Арсений, который еще минуту назад настойчиво терся об него всем телом, сейчас стоит, неловко переступая с ноги на ногу, и жмется — видно, как он себя сдерживает, чтобы снова не наброситься. Но непонятно чего ждет — разрешения, уточнения? Команды? — Иди сюда? — пробует Антон, вопросом, потому что до конца не уверен. Но, похоже, в точку: Арсений как-то странно выдыхает, делает поспешный шаг и почти с головой ныряет в антоновы объятья: как будто в нем самом не метр девяносто, а всего пять сантиметров. — Я пиздец скучал, Антон, — тычется своим носом-кнопкой куда-то Антону за ухом, руками обвивает за талию: но он явно не настроен просто обниматься в коридоре, потому что пальцы поддевают края свитера и нагло гладят сразу кожу. Горячо, хотя Антона все еще трясет от перепада температур — на улице минус восемнадцать, в квартире где-то двадцать пять, а у Арсения под пальцами, похоже, градусов за двести. Антон ощущает на себе каждый из этих отпечатков, их становится все больше, потому что Арс, как заведенный, скользит ладонями вверх-вниз, как будто пытается Антона целиком покрыть собой. Еще он поднимает голову, проведя по антоновой шее не меньше миллиона сантиметров своим носом: взгляд глаза в глаза, зрачки по-прежнему расширены, и в них Антон в мельчайших подробностях видит собственное отражение. А потом Арсений повторяет: — Я. Хочу. Тебя. Пиздец. — По слогам, немного хрипло, и у Антона, он уверен, самого сейчас зрачки не меньше. Он завелся, как самая навороченная тачка, всего за три секунды, но Арсений знает, как он на него действует, и бесстыдно пользуется этим преимуществом: совсем коротко целует в косточку ключицы, убирает руки из-под свитера, отходит на три шага (Антону снова холодно) и по слогам, отчетливо командует: — Иди за мной. Антон идет — он мог бы и бежать, потому что в ногах вдруг ощущается невиданная ранее сила, а в груди (как и в штанах) какой-то небывалый подъем. Но Арсений идет медленно, разве что не манит пальцем за собой и специально оборачивается через каждый метр. Антон прилип — и взглядом, и походкой; зачем-то попадает в каждый шаг Арсения, копируя его движения и такт. И в сторону кровати уже так не торопится: эта игра, этот контроль уже напоминает секс. Интимно, интригующе, стандартная в их понимании прелюдия, и шевеление в штанах Антона это только подтверждает. Он с Арсением готов на что угодно. Арсений точно с ним играет. Куда-то окончательно исчезает прыть, с которой он бросался в коридоре, и на смену ей приходит тягучая плавность, которая скользит в его движениях подобно танцу. Вот он осторожно разворачивается, руками ведет вдоль груди, плавно, все выше, до ключиц. Он специально себя почти не касается, дотрагивается только кончиками — и это смотрится так горячо, так недоступно, что все еще стоящий у подножья кровати Антон гулко сглатывает. — Ты… Он хочет что-то сказать, но, если честно, без понятия, что именно. Ты пиздец? Ты такой красивый, что я готов кончить только от одного твоего вида? Ты ебанутый, Арс? Наверняка что-то из этого, но Антон по-прежнему не знает, что же выбрать — и Арсений отвечает за него: — Заткнись. Очевидно, это задумывалось как-то по-другому — может, властно, может, хрипло, но Антону в его голосе отчетливо слышны искра веселья и что-то мягкое, родное. И Антон удерживает себя, чтобы не улыбнуться в ответ: он должен поддержать эту игру. Арсений тем временем продолжает блуждать пальцами по собственному телу — и смотрит обязательно глаза в глаза. У Антона от одного этого взгляда подкашиваются ноги, потому что в нем он видит и желание, и нежность — все одновременно, и это просто сбивает водоворотом эмоций. Он хочет коснуться сам — заменить арсовы руки своими, гладить каждый сантиметр, цеплять соски; а лучше сразу вместе, и одновременно целовать, но у Арсения другие планы. Он игриво трясет волосами, цепляя на лицо загадочную хитрую ухмылку, снова поднимает руки — и как специально медленно, тягуче зависает пальцами в районе пуговиц пижамы. — Арс, — какой-то звук из горла, больше напоминает скулеж, но Арсения он полностью удовлетворяет: он еще раз заливисто хмыкает, так плавно поправляет пальцем челку, что Антон почти уверен — у него течет слюна. — Молчи. На этот раз увереннее, уже без прежнего задора и веселья — Арсений не отводит взгляда, начиная медленно кружить подушечками пальцев возле пуговиц пижамы. Цепляет первую ногтем, специально по ней проезжает, царапая, и этот звук — противный — сильно отрезвляет. Антон завис в пространстве с поднятой рукой, которая чертит по воздуху каждое движение — как уже два пальца поддевают пуговицу и вытаскивают ее из петли, потом все то же самое — вторая, третья, до конца. Антон приоткрывает рот, потому что из носа вместо нормального дыхания уже давно выходят только огненные залпы как у настоящего дракона, но так дышать не легче: слюны столько, что она едва не капает на свитер. — Смотри на меня. Арсений ведет ладонью ниже, изгибает ее, чтобы скользить по кромке пижамных штанов самым ребром. Повторяет линию резинки, и Антон приклеился глазами: эти самые штаны он, стоя на коленях, до отвратительного пошло хочет стягивать зубами. Но отвернуться, не смотреть не может, потому что перед ним Арсений — чертов клей. — Смотри на меня. И он целиком и полностью во власти этого голоса. От пижамной кофты Арсений избавляется так же неторопливо и плавно, слегка ведет плечами, когда по коже расползаются мурашки; Антон продолжает его взглядом раздевать. Почти приказывает глазами, смотря четко на штаны, и, если это все задумывалось как игра в подчинение, она примерно сразу идет не по плану: Арсений как-то подбирается, потягивается, показывая себя в лучшем виде, снова водит пальцами на этот раз по голой коже. И не перечит: уже быстрее хватается за резинку штанов, слегка оттягивая ее в районе живота, намеренно дразнится. Антон приходит в себя от гулкого рычания. Похоже, это рычит он. — Заебешь ведь, Арс, — Антон в два счета преодолевает расстояние. Между ними всего шага три, но ощущается как целая скала, которую Антон, как путник, побеждает. Толкает Арсения на спину, сразу же присасывается к шее поцелуем, скользит ниже, намеренно игнорируя соски и не давая рукам схватиться за горячие бока. Только когда губы оказываются четко напротив вздыбленных штанов в районе паха, а собственный член начинает нестерпимо пульсировать, Антон чувствует, как в его волосы зарываются непослушные руки, а голос совсем слабо шепчет: — Много же тебе нужно времени, да? И Антон уже не медлит. Все-таки хватает резинку штанов зубами (Арсений с готовностью приподнимает таз, чтобы облегчить доступ), упрямо тянет вниз и слышит сверху неразборчивое хихиканье. Арсению забавно? Самому Антону — больше нет, и он нетерпеливо бьет ладонью по руке, которая снова тянется зарыться в его волосы. Арсений шумно выдыхает, расслабляясь, и Антон улыбается: наигрался, наконец. Теперь можно продолжить. Ожидаемо, что под штанами нет белья — Арсений же готовился, и Антон, чтобы убедиться в этом окончательно, ведет ребром ладони между ягодиц, слегка приподнимая Арса за ноги: и правда, гладко выбрит, и от этого внутри все сводит очень сильно. Антон уже не думает о покере, о возможных шансах на победу — даже забывает, кто на этот раз там выиграл. Все, что есть у него в голове (и под сердцем, и в штанах) сейчас сводится к виду растекшегося по кровати Арсения, который призывно тянет вперед руки. И Антон вдруг улыбается. Арсений перед ним, голый и до ужаса растрепанный, выглядит так беззащитно, невинно почти, и это несмотря на прижатый к поджарому животу полностью вставший, истекающий предэякулятом член. Он принимает правила игры — хоть из какой-то он же должен выйти победителем? Арсова члена он специально касается самым кончиком носа, плавно ведет от основания к головке, хотя хочется совсем другого: прижаться языком, всосать губами, взять глубоко и до самого горла, но Арсений и от этих невинных движений дрожит и шире разводит ноги в стороны. Антон по-прежнему одет, Арсений голый и раскрытый, и от этих перепадов сердце (сразу оба) делает кульбит. Антон складывает руки на арсовы бедра, разводя их еще шире, то ли гладит, то ли провоцирует щипками разнеженной кожи. А носом продолжает проводить по члену вверх и вниз и оставляет быстрый и совсем невинный поцелуй на кончике головки. Арсения под ним ощутимо трясет. Он тазом подается вверх, чтобы коснуться, наконец, членом губ, но Антон не дает ему такой возможности: ловким движением переворачивает Арса на живот. Он сейчас податливый, как пластилин, что-то неразборчиво кряхтит (то ли жалуется на одеяло, по которому то и дело проезжается членом, то ли сетует на смену позы, когда нужные губы были так близко), но быстро подбирает под себя колени, укладывает голову на сложенные руки, а задом тычется наверх. Антона от такого вида всегда сбивает с ног. Еще больше ведет, когда Арсений, недовольно цыкнув, приподнимает голову и заглядывает через плечо, как будто проверяет, не уснул ли там Антон. Антон, конечно же, не спит — только не тогда, когда перед ним вот такой шикарный вид. Хотя иногда, если честно, в голову закрадываются мысли на счет реальности всего происходящего. — Шаст, — скрипит Арсений, и до Антона долетает: он завис. Разглядывает стройные ноги, поджарые ягодицы, искривленную линию спины, потому что Арсений не может стоять в одной позе ровно и постоянно двигается, пытаясь прижаться. Антон мотает головой, чтобы сбросить наваждение — на такого Арсения только смотреть и смотреть, и принимается поспешно раздеваться. Свитер чуть не застревает на голове (и как он раньше не замечал, что тут такой узкий воротник?), штанины путаются на ногах и между собой, а дрожащие пальцы никак не могут подцепить резинку трусов. Полностью раздетый, Антон выглядит, как будто секс уже закончился, а не начинается вот-вот: раскрасневшийся, лохматый, со сбитым к чертям дыханием. Арсений смотрит недовольно, наконец-то, перестав двигаться и замерев в одной позе, и настойчиво двигает тазом: намекает — на, бери. И Антон принимает — все, что и так уже давно ему принадлежит. Наклоняется, почти ложась на Арсения сверху, но продолжая удерживать основную массу тела на руках. Сдувает вьющиеся кольца волос у основания арсовой шеи и с неприкрытым удовольствием наблюдает, как его лопатки, поясницу покрывает россыпью мурашек. Антон по ним проводит языком. Хочет собрать, кажется, каждую: они красиво падают поверх его родинок, настоящий звездопад, покрытый сотней капель. Антон почти захлебывается стоном, пока беспорядочно путается в движениях, чередуя то язык, то губы — хочется всего Арсения зацеловать, затискать, сжать в объятья как в силки, но сам Арсений под ним хнычет, нетерпеливо крутит тазом. Намекает: ему мало, нужно больше. Антон на минуту зависает, пытаясь привести в порядок сбившееся дыхание. Укладывается щекой поверх спины Арсения — она вся мокрая и скользкая, но все равно приятная на ощупь. Антон слышит, как под ребрами стучит арсово сердце, как его колотит, вот-вот выскочит наружу. Он хочет это биение хоть как-то замедлить, но получается только ускорить этот невозможный темп, когда, собравшись с мыслями, Антон отмирает, пальцами обхватывает бока, пододвигая мягкого, пластичного Арсения к себе поближе, мягко обводит ягодицы, пока намеренно избегая касаться сфинктера. Только неразборчиво дует куда-то по центру, и приходится перехватить Арсения поперек туловища, пока он окончательно не распластался по кровати бесформенной массой. — Хочешь, да? — беспорядочно шепчет Антон. Он хочет заполнить своим голосом всю комнату, потому что оторвать свои губы, снова прилипшие к арсовой пояснице, сейчас выше его сил. Но ему нужно, чтобы Арсений услышал — и он слышит, отвечает едва слышным всхлипом и напрягает ноги, принимая более устойчивое положение. Антону нужно только это: гордо выпяченная задница, приподнятая, прямо у него перед лицом. Он спешно облизывает губы, потому что — ну слишком красиво и маняще так, что в горле снова образуется какой-то беспорядочный моток слюней. Антон перемещает руки с бедер на ягодицы, слегка сжимает-разжимает, как будто перед ним какая-то игрушка, чуть разводит в стороны — и Арсений покачивается в такт его движениям. Он и правда как из пластилина, крути-верти его во все стороны, и Антону это так удобно. Он переступает с одного колена на другое, потому что одеяло, пусть и мягкое, неприятно обжигает кожу. Потом на ней, конечно же, останутся некрасивые красные пятна, но стонущий Арсений гораздо важнее — Антон, наконец-то, его касается, и сразу языком. Ведет вдоль одной ягодицы, продолжая вторую мять ладонью, куда жестче и настойчивее, чем раньше. Арсений под ним странно подбирается, сжимается, и приходится его отвлечь широким и размашистым шлепком по этой самой заднице — и сразу пальцами пережать у основания члена, чтобы не закончить это прямо так. Арсений глухо бормочет «садист». Антон в ответ целует его в сжатое колечко мышц. Арсений, как всегда, подходит ко всему старательно. И от картинки, так настойчиво маячащей перед глазами, как он влажный, со стекающими каплями воды растягивает себя в душе, скользя пальцами наружу-внутрь, дотрагиваясь до простаты и мелко вздрагивая от каждого нажатия, сжать член у основания приходится уже Антону: картинка слишком очевидная, реальная; он сам неоднократно видел это все своими же глазами. Но кончить раньше времени Антон не спешит — не позволит и Арсению, потому что явно эта вся игра затевалась не ради банальной прелюдии. Не такой короткой, может быть, как следовало, но Арсений написал «хочу тебя пиздец», и Антон с ним искренне согласен до последней буквы. Вот и пригодилось то обилие слюны, которое уже скопилось у Антона во рту — он сплевывает прямо на сфинктер и, не давая себе времени на размышления (а Арсению — на очередные выкручивания) размазывает слюну языком. Старательно обводит по кругу, смазывает каждый участок, помогает себе руками, шире разводя ягодицы. Арсений постоянно сползает, норовит слиться по толщине с тонким, почти прозрачным матрасом, и Антону бесконечно приходится его поправлять, подтягивая на себя за бедра. Он этим отвлекается и перекладывает арсовы руки, которые беспорядочно путаются где-то в складках одеяла, ему же на задницу. Удерживает сверху своими ладонями, слегка сжимает и начинает осторожно растягивать в стороны, намекая, какая конкретно помощь ему требуется. Арсений подчиняется легко, даже не пытается сменить позу, хотя его лицо сейчас, наверняка, пылает: но сколько бы он ни смущался, сколько бы ни повторял, что все это стыдно и даже унизительно, он просто обожает римминг. Язык Антона в каждом его проявлении доводит того до безумства. Теперь, когда доступ к сжатому сфинктеру открывается и без его собственных рук, Антон, уже ничем не сдерживаемый, возвращается к первоначальному занятию: продолжает лизать, на этот раз самым кончиком проникая чуть глубже, скользя по напряженным стенкам — и они поддаются, растягиваются под ширину его языка, сложенного лодочкой. Рукам Арсения все-таки приходится помочь, они дрожат и то и дело то одна, то другая ладонь соскальзывает, и Антон задевает носом гладковыбритую кожу. Но его собственные пальцы заняты, неторопливо ласкают мошонку, совсем мягко, и у основания сжимают, когда арсеньев член в его руках начинает ощутимо пульсировать. — Не торопись, — он шепчет это то ли заднице, то ли спине; а то и вовсе напряженным лопаткам, до которых снова поднимается губами, оставляя за собой влажный след вдоль всей спины. Арсений так и продолжает растягивать ягодицы в стороны, его ладони как будто приклеились; они — единственное, что позволяет ему сейчас хоть на чем-то сосредоточиться, остаться на месте и не сорваться на бесстыдные, размашистые подмахивания. Антон отстраняется, пусть и на несколько секунд, но с сожалением, чтобы достать из прикроватной тумбочки смазку и один презерватив: не амбициозно, но у них сейчас другие планы. — Арс, — предостерегающе рычит Антон, когда цепляет взглядом, как одна из рук Арсения, оторвавшись от собственной задницы, уже вовсю кружит в районе члена. Но не обхватывает его вдоль ствола, и на слова Антона послушно падает на кровать. — Если ты сейчас не… — Заткнись. Вот. Вот, как это должно было прозвучать еще в самом начале: Антон на миг теряется, не до конца понимая, что звучит и правда его голос. Очень серьезно, с какими-то нотками властности, на которые, он был уверен, рядом с Арсением никогда не решится. Но они выходят, получаются как-то очень легко, и Арсений — божеблятьзачто — оглушительно и громко стонет, безвольной куклой опускаясь на кровать. Они и правда меняются местами. Арсений своей попыткой игры в приказы и подчинение, похоже, преследовал исключительно одну цель: завлечь, привлечь внимание, втянуть в свою игру. И Антон куда увереннее перехватывает у него бразды правления и забирает правила себе. Фиксирует Арсения за бедра, возвращая его в коленно-локтевую, и чувствует, как каждая из мышц, к которой он прикасается в процессе, дрожит от напряжения. Его ведет от этого, его ведет от Арса, и он снова упирается лбом в подставленную спину, чтобы перевести дыхание. Подумай о котятах. Думай о котятах. Думай о чем угодно, лишь бы не сорваться раньше времени. Но Арсений, видимо, тоже воспользовавшись минутной передышкой, почти приходит в себя и снова нагло тычет задницей в лицо, напоминая, на чем они остановились. Антон обхватывает его бедра жестче, может, перебарщивает даже, но он никуда не спешит — еще будет время загладить свою вину и зацеловать каждый участок кожи, на котором останется хоть один красный след. Он кое-как расправляется с упаковкой презерватива, даже хочет, как в дешевом порно, разорвать фольгу зубами, но это скатится в очередное бесполезное занятие. С натягиванием презерватива на член Антон возится, но Арсений не торопит, продолжает плавно покачивать тазом и что-то едва слышно поскуливать себе под нос. Вот, к чему все это затевалось: он любит быть таким, любит, когда им вертят во все стороны, а он беззастенчиво поддается — его от этого ведет похлеще, чем от обычного разделись и потрахались. Арсений — вот такой. Он уже растянут — языком Антона, еще наверняка и правда торчал в душе до его прихода, но Антон все равно проверяет, не может отказать себе в удовольствии. Выдавливает на ладонь смазку, растирает ее, чтобы немного согреть, и вставляет внутрь сразу два пальца: как он и думал, входят легко. Антон с ходу нащупывает простату, проходится по ней подушечкой то одного, то второго пальца, растирает; ловит каждый вздох Арсения как сладкий мед, и на языке этот цветочный, почти приторный вкус ощущается до невозможного отчетливо. — Хва-хватит, — на выдохе просит, почти умоляет Арсений, но Антон не может остановиться. Раздвигает пальцы внутри на манер ножниц, хотя уже понятно, что это ради исключительной попытки продлить самому же себе удовольствие. Но он тоже не железный и долго не продержится. Арсений как наркотик, и рядом с ним уже привычно забывать обо всем на свете, хотя бы свое имя. Но то, что нужно продолжать, Антон понимает отчетливо. Вытягивает пальцы осторожно, чтобы случайно не царапнуть ногтями, самыми подушечками гладит распухшие края и уже в знакомом жесте укладывает ладони по обе стороны от входа, растягивая. — Не зажимайся, Арс, — шепчет Антон, потому что Арсений, сладко застонав и спрятав лицо в подушках, начинает снова зажиматься: видимо, от предвкушения. Приходится его еще раз шлепнуть — по одной и по другой ягодице, потом еще раз, до разросшихся по нежной коже красных пятен, но никто Антона не останавливает. Арсений продолжает что-то бессвязно бормотать, он больше не крутит тазом, не приподнимается в попытке дотронуться: замирает в одной позе, позволяет с собой делать все, что нужно (и нельзя). Антону тяжело — и от такого вида, и в целом от Арсения, он с силой проводит кулаком вдоль члена, тяжело выдыхая в такт слабо различимому скулению откуда-то из недр подушек. Приходится повозиться, чтобы в складках одеяла найти затерявшуюся смазку, Антон выдавливает явно больше, чем нужно, но это сейчас такие мелочи. Он водит по члену вверх-вниз, размазывая прозрачную субстанцию по всей длине поверх презерватива, согревает собственной ладонью: приходится прикрыть глаза и ногтями свободной руки ощутимо впиться в кожу, чтобы не потеряться в этих ощущениях. Вдох-выдох. (И мы опять играем в любимых). Но Антону даже не нужно играть: Арсения он любит целиком и полностью. Он приставляет головку ко входу, и она легко, без малейших усилий движется внутрь, скользит плавно, мягко раздвигая стенки. Арсений только шумно дышит, больше не скулит, не зажимается, но его пальцы (Антон ловит краем глаза) без конца сжимаются и разжимаются. Антон входит до середины, замирает, давая время и возможность привыкнуть, и так же медленно, тягуче движется назад. Арсений повторяет каждое движение, уже отчетливее крутится, намекая, что можно бы и побыстрее, но Антон никуда не торопится. Он любит секс с Арсением любым: и в душе, когда в рот бесконечно льется вода, а ноги разъезжаются в разные стороны, быстрый и до ужаса тихий в какой-нибудь подсобке после съемок; разгоряченный, даже жесткий, когда Арсения накроет волной хорни-вайбов, но такой — размеренный, неторопливый, не похожий на волну цунами ему по вкусу сильнее всего. Потому что можно наслаждаться каждым толчком — глубже внутрь, наклониться, чтобы слизать с напряженной спины Арсения каплю пота, потом наружу, осторожно выскользнуть, придерживать у входа самую головку, дразня. Но Арсению такое явно не по вкусу: он же что-то замышлял, крутился в ванной, готовясь встречать Антона после покера — или с выигрышем, или с поражением, а Антон и сам, если честно, за эти короткие дни соскучился примерно до безумства. Поэтому он снова входит внутрь, судя по пронзившей тело Арса судороге попадая четко по простате, подхватывает его подмышки, отрывая тело от кровати, и почти вжимает в свою грудь. Вот так еще удобнее, потому что Арсений чуть ниже (что не мешает ему на фоне Антона теряться в своей маленькой, какой-то хрупкой беззащитности), Антон губами прикусывает его за мочку, шумно дышит в самое ухо и, наконец-то, задает нормальный темп. Толчки короткие, но расчетливые: так, чтобы с каждым ударом, четко по простате, заставляя Арсения мелко дрожать и плавиться в его руках. Антону приходится обхватить его ладонью поперек туловища, чтобы не дать утянуть их обоих обратно вниз. Но рука не гладит, четко фиксирует в одном положении, и, когда пальцы Арсения, уже откинувшего голову Антону на плечо, торопливо пробираются к члену, уверенно их перехватывает. — Куда собрался? — шумно выдыхает Антон, его дыхание горячее и вязкое; такое обильное, что ощущается даже на его собственном лице — так близко от него сейчас Арсений. Он крепче перехватывает его поперек туловища, не позволяя сдвинуться, а руки — сразу обе — прижимает вплотную к бокам, фиксируя, перекрывая им доступ. Ему даже удается удерживать ранее заданный темп: Антон продолжает двигаться размеренно и не сбиваясь на короткие и рваные толчки. Арсений уже полностью расслабляется, остается в руках Антона безвольно повисшей марионеткой, у которой оборвали все веревочки; его голова давно на шастовом плече, а руки, прижатые к бокам, удается слегка извернуть, чтобы сзади обхватить Антона за бедра, притягивая к себе еще ближе, почти вжимая в собственное тело. Антону голову срывает окончательно. Всякие там кинки и фетиши это больше по арсовой части, но за собой он замечает: подчинение. Ему вставляет подчинение. Не глупая игра, когда один начальник, а второй, неловко ползая на коленях, вымаливает разрешения коснуться члена. А вот такая, когда вроде не игра, но Арсений целиком и полностью в его руках, согласен на все, что Антон пожелает. И это — даже если только представить — прямой путь к постыдному оргазму через три секунды. Сильно отрезвляют руки Арса, которые за его бедра уже не держатся пальцами — впиваются прямо ногтями и почти до крови, не позволяют хотя бы на секунду сбиться с такта. А может, вовсе умоляют двигаться еще быстрее: у Антона шум в ушах, по-прежнему неразборчивая каша в голове, и что-то еще кроме коротких стонов, которые непонятно кому из них принадлежат, он различает очень слабо. Ему самому до разрядки осталось немного, но Арсений в его руках начинает извиваться сильнее, всхлипывает совсем уж надсадно, и с такой силой впивается ногтями в кожу, что Антон бы завыл — если бы не был сосредоточен на всем остальном. Он продолжает провоцировать намеренно, расцепляет кольцо рук, выпуская из захвата арсовы конечности, одной пережимает член Арсения у основания — не больно, но так, чтобы не дать ему кончить прямо сейчас, а второй ведет вдоль тазовой кости. Мягко обводит ее подушечкой большого пальца по кругу, слегка жмет, массируя. Перебирается повыше, собирает капли влаги — замирает только около соска, набухшего, горячего. Сжимает его пальцами, и Арсений выгибается дугой — Антон коварно улыбается ему на ухо, он это тело, что сейчас продолжает невольно дергаться под разными углами, знает едва хуже, чем свое собственное. Кольцо из пальцев на члене сжимается сильнее, Антон четко контролирует степень нажатия, и Арсений изворачивается, шумно дышит ему прямо в шею. Антон неторопливо перемещает пальцы от одного соска к другому, то просто сжимает, то царапает ногтями и сразу зажимает подушечкой, чтобы понизить градус. Его нижняя часть тела, та, что продолжает двигаться внутри Арсения, уже живет отдельной жизнью: Антон сбивается с ритма, пару раз член выскальзывает наружу, и последние зачатки разума Антон тратит на то, чтобы снова вставить, но не торопливо, резко, а размеренно. И у него почти выходит. Арсений крутится как настоящая юла, задевает Антона волосами, они лезут в нос и в рот, и дышать уже по-настоящему тяжело. Но губы Арсения он находит, не глядя, слепо следует своим же ощущениям — туда, где горячо. Целует резко, с силой втягивает губы, сразу запускает в ход язык, цепляясь им за арсов. В такт его толчкам, наперекор рукам, которые забывают все команды, которые им подает ослабевший мозг, беспорядочно шарят по животу, груди Арсения, совсем иногда смыкаясь неплотным кольцом вокруг его напряженной шеи. Но не давят — контролируют. Это все скорее напоминает танец, чем обыкновенный секс. Арсений в предоргазменной истоме двигается красиво, несмотря на собственный взлохмаченный, вспотевший вид и покрасневшее от напряжения лицо. Антон, уверен, выглядит гораздо хуже, но Арсения ни капли не смущают ни его мягкий живот, который то и дело касается мокрой спины, ни дурацкие, торчащие во все стороны волосы. Арсений продолжает его целовать, вывернувшись просто под невозможным углом, не поддающимся ни законам логики, ни физики, ни гравитации. И у Антона сносит крышу — если такое может происходить буквально каждый раз, когда Арсений дрожит мелкими мурашками в его руках. Он убирает руку с его члена, даже не касается головки — просто отпускает, и Арсений, как будто это все, чего он ждал от жизни, выгибается дугой и с протяжным стоном кончает. Антону требуется ровно секунда, чтобы последовать за ним. Его собственный стон такой протяжный, что еще долго отзывается в ушах раскатистым эхом. Но сил, чтобы прислушиваться к нему, различать в какофонии тяжелых вздохов свои собственные, уже нет, и Антон, опустошенный, падает на кровать. Арсений уже там, растянувший руки и ноги во все стороны. Его грудь тяжело вздымается, дыхание затрудненное, но на лице, наперекор всему, довольная улыбка. — Люблю тебя, — шепчет Арсений одними губами, и Антон поддерживает это целиком и полностью: в его собственном, до сих пор воспаленном мозгу, так и не появляется нормальных, связных мыслей. Кроме одной, банальной: как же сильно он любит. В который раз закрадываются сомнения, кто же из них все-таки старше. Потому что вот, прошло совсем немного времени, Антон чувствует себя выжатым до самой последней капли и обещает, что не встанет с кровати как минимум до следующего года, а Арсений ловко перекатывается и ныряет четко ему под бок. Сам укладывается, как ему нужно, одну ногу закидывает сверху, а второй пытается пролезть между коленями. Головой утыкается в живот. — Я правда тебя ждал, — снова шепчет, распуская по груди Антона что-то теплое и нежное, как ласковый кот подставляется под пальцы, которые принимаются неторопливо поглаживать его по волосам. — И что, больше никакого покера? — Антон усмехается. Это уже своего рода семейная шутка — Арсений как-то ляпнул, не подумав, но и в первый, и во второй раз встречал его как-то жалобно. Скучал. — Ну, — Арсений явно чувствует в его голосе веселье, поэтому подхватывает. Приподнимается чуть выше и ласково так гладит по щеке, что Антон зажмуривается: приходится закрыть глаза, чтобы его тут же не снесло лавиной от переполнивших вдруг чувств. — А ты сам что думаешь на этот счет? Антону покер нравится. Он правда сильно прокачался, пусть и в этот (как и в предыдущие) раз не смог добраться до тройки лидеров. Но атмосфера, сам азарт, который захватывает в тяжелый струящийся кокон… Антон блаженно жмурится и получает осторожный поцелуй в висок. — Все с тобой понятно, — Арсений мягко улыбается. — Если тебе это все так нравится, на покер можно ездить. Антон отвечает ему почему-то мысленно и взглядом: хочет передать все то, что чувствует. И тот запал, который начинается, едва Антон переступает порог зала, и стискивающую все тело грусть от мысли, что Позов или Ваш приехали с поддержкой, а его поддержка где-то далеко в Москве. То что-то дикое, стучащее в груди от мысли, что никогда с его любовью не получится приехать туда вместе или взяться за руки, шептать что-то на ухо, но зато возможно, бросив все на свете, бежать в номер, чтобы завалиться на кровать и нажать на кнопку вызова. Это все Антон передает без слов. И Арсений, который оставляет на его губах короткий поцелуй, прекрасно это понимает. В конце концов, они взрослые люди, у которых могут быть отдельные, никак не связанные друг с другом увлечения. И если после каждого турнира Антона будут встречать на пороге, как сегодня… Что же, так тому и быть: на покер нужно ездить.