Моя душа така вся чорна

      Некоторые вещи просто происходят — не потому, что этому сопутствовала куча причин, и вовсе не из-за того, что кто-то этого хотел. Они просто случаются, не для чего-то, а, скорее, вопреки всему. И прежде всего — вопреки здравому смыслу.       Валера честно думал: попустит. Ну, это же не то же самое, как с девчонками, любовь там и всякое такое. Конечно, об этом он знает разве что с чужих слов — сам, к счастью или к сожалению, подобного не испытывал, в его случае всё было совершено иначе: грязно, неправильно, совершенно не по-пацански.       За такое отшивали сразу и без разбирательств, за такое, на самом деле, вполне могли и убить. И, откровенно говоря, наверное, даже были бы правы, потому что ненормально это, не должно такое происходить. Если бы Валера мог, он бы обязательно выжег из себя это противоестественное, убил бы, вырвал бы с кусками кожи, но, увы, не получалось. А потом Вова уехал, и Турбо был ему за это несказанно благодарен — он получил в подарок время.       Этого времени должно было хватить для того, чтобы мозги встали на место, и в какой-то момент Валера даже подумал, что помогло. Не ждал ведь он его, в конце концов, не мог просто, не имел на это прав. За Мараткой приглядывал, потому что чувствовал себя обязанным, но не ждал: ходил на танцы, зажимал девчонок, дрался, курил, выпивал, когда совсем накрывало, но не скучал и даже сам в это верил. А потом Вова вернулся, и Валера понял, что легче ни хрена не стало, — только хуже, и, кажется, в разы. — Чего не писал?       Вова в форме, светит орденами своими и почти что чёрными глазищами, а Валера головой о стену готов биться: он ведь не серьёзно это спрашивает сейчас? — Издеваешься?       Валера будто наяву представляет, как таскает на почту исписанные неровным почерком бумажки. Ему много и не нужно было бы — просто знать, что жив и что всё у Вовы в целом хорошо. И тут же следом — реакцию пацанов, если кто спалит, как он Адидасу письма строчит. Да и сам Вова посланий явно не от него ждал. Куда бы он ему эти письма засунул по приезде, даже думать не хочется. — Не попустило? — спрашивает обыденно так, как будто о погоде, но смотрит пристально, словно сам знает ответ уже давным-давно.       Валера и рад бы соврать, но, сука, по роже его ведь и так всё прекрасно видно. Хреновый из него актёр. — Нормально всё. Забудь уже, я ведь не идиот какой-то.       Забыть такое, конечно, невозможно — Валера и сам не сумел бы. Даже думает всё чаще: правильно ли сделал, что вообще рассказал? Может быть, и не стоило, но чувство это мерзкое в нём жило и множилось, и ощущать себя предателем стало совсем невыносимо. Вова должен знать, какого человека держит рядом с собой, — так казалось ему справедливо.       Валера, на самом деле, готов был в тот момент буквально к любому исходу. Даже если бы Адидас прямо там его и убил, он бы даже сопротивляться не стал — заслужил ведь. Но Вова удивил, как обычно: по морде, конечно, врезал, хорошенько так, но выслушал и даже не рассказал никому. Обещал, что пройдёт всё это, потому что так не бывает у нормальных пацанов, а Валера — пацан нормальный, и его временное помешательство на это совсем никак не влияет. — Не идиот, — соглашается Вова и смотрит всё так же внимательно: то ли разглядеть хочет что-то только ему понятное, то ли с ума свести.       Валера тоже хочет смотреть — соскучился, блять, сколько себе ни ври, правда всё равно не меняется. Насмотреться хочет за все эти два года, что не видел. Но этого себе не позволяет. Хватит уже с него, Вова как Вова, нет в нём ничего особенного: рога на голове не растут, кожа не позеленела. Так что смотреть-то на него, мужик обычный, среднестатистический практически.       К счастью, в тренерскую заваливаются другие пацаны, и начинается настоящий галдёж. Жалуются на Кащея, последние новости передают — Вова слушает, даже почти не перебивает, и время от времени бросает в сторону Валеры долгие взгляды, словно на прочность его это «всё нормально» проверяет. Но Валера стойкий, у него сила воли железная. Если больно — нужно просто потерпеть. Он не разрешает себе ни одного лишнего взгляда, ничего, что могло бы расцениваться как неуместное. Он сегодня молодец, заслужил подымить в открытое окно у себя дома.       Вова Адидас вернулся, но это совершенно точно не конец света — и нет, Валера его совершенно не ждал.       Жизнь постепенно входит в свою привычную уличную колею. Смерть Ералаша, разборки с Кащеем и другими группировками отнимают все моральные и физические силы — времени вариться в собственном дерьме почти нет.       Вова тут, носит под свитером свою тельняшку, вытирает кровь с разбитого носа, щурит на солнце глаза. Мир не упал на голову, ничего не поменялось и даже, наверное, не стало сложней.       Валера старается радоваться тому, что есть. Ведь по всем правилам Адидас-старший к себе его даже на пушечный выстрел подпускать не должен был, но Вова живёт по каким-то только ему ясным понятиям и великодушно прощает своим пацанам некоторые проёбы — даже такие, которые, казалось бы, не простил бы никто и никогда.       Спиздить Адидаса из больницы оказывается тем ещё приключением, но в целом выбора у них всё равно нет. Угнать скорую помощь? Валера и не на такое готов, лишь бы Адидас жив остался и смотрел расфокусированным взглядом, явно не до конца отойдя от наркоза.       Турбо накрывает чужую ладонь своей абсолютно случайно, безо всяких там мыслей — само собой выходит, да так, что мурашки по спине и сердце в груди, как бешеное, тудух-тудух. Вова поднимает взгляд, зависает как будто на несколько секунд и только потом словно в себя приходит, отнимая ладонь.       Валера чувствует, как горят щёки, спускаясь пожаром ниже на шею и ключицы. Как же, сука, стыдно и мерзко от самого себя. И не было бы в этом ничего такого, нормально ведь, они же друзья, братья практически, если бы не его отвратительные по своей природе чувства. О них же Вова знает и все действия Валеры рассматривает через призму вот этого вот неправильного.       Он сбегает, потому что знает: Адидас всё прекрасно понимает и, наверное, даже жалеет его, раз до сих пор не выгнал с позором.       После того как выгоняют Кащея, дышать становится немного легче. Валера считает, что всё встало на свои места, гнилой человек перестал занимать место Адидаса. Теперь всё по справедливости. Не то чтобы для самого Валеры расстановка сил играла хоть какое-то значение, он бы пошёл за Вовой при любом раскладе, но теперь всё стало правильным и для других.       Конечно, в своём возрасте Валера прекрасно знает, что такое порнография, удавалось даже как-то поглазеть на запрещённые журналы, но смотреть вот так близко на экране — это совсем другое.       Это — ну, интересно. Тема секса — не то, о чём можно поговорить с родителями там или со старшими товарищами, это не обсуждается в обществе. Технически оно, конечно, всё понятно, но некоторые вещи… Блять, Валера даже не думал, что так можно вообще. Короче, порнуху Турбо смотрит как какую-то энциклопедию — даже не сразу замечает, что пацаны один за другим тянутся в туалет. А когда доходит, становится как-то совсем не по себе. У него-то в штанах самый настоящий штиль.       Валера решает для себя, что он, ну, эстет типа. Тёлки-то реально стрёмные и стонут так отвратно, что вообще всё желание отбивает. А потом он случайно цепляется взглядом за Вову. У того глаза практически чёрные, с поволокой какой-то, на щеках румянец, и длинные пальцы крепко сцеплены в замок. Турбо накрывает.       Валера даже не знает, что сильнее: возбуждение или ненависть к себе. Когда он идёт в туалет, он совершенно точно не собирается дрочить на Адидаса. Но руки сами тянутся к ширинке, да и стоит так, что больно уже.       В целом, какая нахрен разница — не он первый, не он последний сюда наяривать заявился. Он нормальный мужик, и, как у любого нормального мужика, у него встал на порно. Врать себе — это теперь один из самых главных его талантов.       Валере хватает буквально пары минут. Он вытирает руки, старается не смотреть на себя в зеркало и даже почти перестаёт так сильно презирать самого себя.       Это не из-за Вовы. Такого не бывает. И с ним бы тоже не произошло.       К слову, у судьбы оказывается очень специфическое чувство юмора. Валера открывает дверь и буквально нос к носу сталкивается с Адидасом, на секунду теряя ориентацию в пространстве.       Вдох-выдох. Турбо берёт себя в руки. Ничего такого не произошло. Он молча делает шаг в сторону и уже собирается уходить, когда слышит: — Тебе разве нравится такое?       Валере нужно несколько секунд, чтобы понять, о чём он спрашивает, и ещё столько же, чтобы прийти в ярость.       Вова что, издевается над ним? Специально никому ничего не сказал, чтобы потом до конца жизни глумиться? — А какое мне, блять, должно нравиться? — практически шипит Турбо, разворачиваясь к Адидасу всем корпусом.       Тот кажется совершенно спокойным. Давит ядовитую усмешку из-под своих раздражающих усов. — Ну, другое. Ты ж понимаешь, о чём я.       И Валеру срывает. Он знает, что нельзя, Вова вроде как старший его, да и вообще… Но злость и обида действуют на своё усмотрение, Турбо толкает Вову двумя руками, буквально впечатывая его в стену. — Ты зачем хуйню эту сейчас несёшь? — бросает он прямо в чужое самодовольное лицо.       Да, Валера виноват, да, он ненормальный, совершенно неадекватный и нездоровый, но он не блядский изврат, который дрочит на ебущихся мужиков. Он даже мысленно в жизни ничего такого не представлял!       Вова переключается тоже за несколько секунд, как тумблер, щёлкает — толкает в ответ и точно так же припечатывает уже к соседней стене, нависая над Турбо диким коршуном. — Я тупой, по-твоему, не видел, что ли, куда ты смотрел?       И в эту секунду Валеру реально ещё больше накрывает. Ему стыдно, больно, и хочется просто под землю провалиться. Но Адидас не даёт — держит крепко и смотрит, сука, как будто в самую душу. — Я же просил тебя прекратить это.       До чего же это тупо! Вова ведь не придурок ни разу, сам должен всё понимать, но, видимо, не хочет. — Как? — сквозь зубы цедит Турбо. — Как я, блять, должен это прекратить? Думаешь, сам не хочу, думаешь, нравится мне это? Хочешь — расскажи всем, хоть насмерть меня забейте, но просто взять и перестать это чувствовать я не могу! Оно нихуя вот так вот не работает!       К горлу подступает ком, а в глазах скапливаются злые слёзы. Но Валера не будет рыдать. Ни за что.       Вова тяжело дышит, и дыхание его оседает прямо у Валеры на губах. Какого хрена он так близко? Он ведь знает, всё, сука, знает — и всё равно жмётся впритык и смотрит, постепенно опуская взгляд на губы.       Турбо замирает, словно жертва перед удавом. Он буквально слышит, как бешено в груди колотится сердце — и его, и Адидаса. От Вовы парит, будто от хорошо натопленной печки, и лёгкие наполняются его запахом.        Валера думает только: какого чёрта вообще происходит? Ведь в какой-то момент ему на полном серьёзе кажется, что Вова тянется ближе, но в следующую секунду тот отлетает на максимально возможное расстояние, и в коридор заходит Зима. — Вы чë тут? Очередь? — спрашивает он.       И Валера реально благодарен выдержке Адидаса, потому что сам он и слова из себя выдавить не может. — Ага, вон, после Турбо будешь, — отвечает тот и буквально запихивает Валеру в уборную. — Умойся холодной, — бросает тихо Вова куда-то в затылок и закрывает за ним дверь.       Валера послушно следует совету, вот только успокоиться ни хрена не помогает. Ему ведь не показалось, Вова его в натуре, того, ну, поцеловать хотел?       Мысль кажется до того абсурдной, что от самого себя смешно. — Какой же ты жалкий, — шепчет Турбо своему отражению.       Он выходит из уборной как раз в тот момент, когда Зима собирается ломиться в дверь.       Работа в видеосалоне немного отвлекает — когда занят делом, не так много времени пиздострадать и копаться в себе. Валера с большим рвением хватается за любую работу, лишь бы не оставаться со своими мыслями один на один, а мысли его посещают откровенно убогие. Типа, как это вообще — Вову Адидаса целовать?       Турбо, конечно, целовался с девчонками — даже больше, некоторые позволяли и под юбку там залезть, — но вот чтобы с мужиком!.. Это ведь против природы даже. У девочек мягкие, нежные губы, округлые формы, от них всегда приятно пахнет, да и вообще — они ведь буквально созданы для того, чтобы их целовать. Разве можно, ну честно, хотеть поцеловать мужика?       Турбо смотрит на Зиму внимательно так, в голове прикидывает: мог бы он, ну, его засосать? Картинка невольно всплывает перед глазами, и Валера морщится — даже представлять подобное мерзко. — Чë такое? — недовольно вскидывается Зима, явно воспринимая косые взгляды на свой счёт. — Не, ничё. Хреново что-то. Котлеты, наверное, несвежие были, — врёт Турбо и для пущей наглядности выходит на улицу подышать.       Получается, что на других мужиков Валера так смотреть не может, даже мысль допустить не получается. Так он чё, ну, типа пидорас, но не полноценный какой-то? Или просто повёрнутый конкретно на Адидасе?       Ни то ни другое его абсолютно не радует.       Одно Турбо понимает чётко: Вову поцеловать хочется. Страшно, конечно, непонятно, но всё равно очень желанно. И от того ещё гаже на душе.       А потом на них нападают. Башку Валере не проломили только по чистой удаче — крови, правда, дохренища, и больно до звёздочек перед глазами, но это ерунда. Главное — до Вовы добраться, не свалиться где-то по дороге в сугроб. — Что случилось? — голос у Адидаса и не дрогнул, хотя даже в своём состоянии Валера замечает, как того трясёт.       Он не рыпается, пока ему обрабатывают голову, и выкладывает всё чётко и по существу. Вова слушает внимательно, беспокойно заламывая пальцы и с каждым новым словом напрягаясь всё сильней.       Он зол — так сразу и не заметишь, конечно, но Валера тут едва ли не специалист по эмоциям Адидаса. Поэтому видит всё прекрасно. И идею его идиотскую мчаться на стрелку без подстраховки не поддерживает от слова совсем. — Я поеду, — говорит Валера в ответ на недовольно поджатые губы и нервно сжатые кулаки. — Никуда ты не поедешь, ты себя видел вообще?! Дома остаёшься, за ним вон последишь, — рявкает Вова и кивает в сторону так же воинственно настроенного Маратки.       «Прости, конечно, но тут ты хрен угадал», — отвечает про себя Валера.       Он высаживает Адидаса-младшего из отцовской тачки. Кстати, с тачкой малой в целом хорошо придумал — на автобусе как-то совсем несолидно. На ней он Адидаса с Зимой и забирает с остановки.       Вова, естественно, недоволен, бузит для профилактики полдороги, но он ведь не думал, что Валера реально позволит ему идти туда практически одному? Вова — идеалист, живёт по понятиям и иногда вправду не понимает, что другие о чести не знают ровным счётом ничего. Втроём они, само собой, тоже банда так себе, но это уже хоть что-то. Не помогает, правда, ни хрена, но что они могут-то против толпы? Турбо чего-то подобного и ожидал — за Вову только обидно, он-то реально поговорить ехал.       Валера обещает себе, что убьёт их нахрен, каждого из этих отморозков.       Он смотрит на Вову. Тот практически весь в крови, но упрямо стоит на своём. Турбо рвётся из крепкой хватки — понимает, конечно, что сделать всё равно ничего не сможет, но действует скорее на инстинктах.       Он хочет закричать: ну, извинись же ты, сука, пусть так, пусть пацаны не извиняются, но это будет лучше, чем сдохнуть прям тут! Этим отморозкам всё равно никакие понятия не знакомы! Но Адидас упрямый, против своих принципов не пойдёт. Валера и сам бы не пошёл, но легче от этого не становится.       А дальше происходит какой-то полнейший пиздец. Его тащат куда-то, держат крепко, Турбо даже не понимает ничего толком — лишь чувствует оглушающую, звенящую боль. Валера не слабак, он может потерпеть, но отвлечься никак не выходит, он даже не сразу понимает, что произошло и почему всё прекратилось. Вова произносит эти сраные извинения, и Валера вновь обещает себе, что убьёт каждого, если только они отсюда выберутся.       Он едва ли осознаёт себя от боли, рвётся бешеной псиной на разборки. Оставить всё как есть — такой вариант даже не рассматривается. Не после того, через что они заставили пройти Адидаса. — Если уйдёт куда-то, с каждого спрошу, — бросает Вова и берёт пистолет.       Пойти за ним пацаны не дают. — Угомонись давай, он знает, что делает, — припечатывает Зима и буквально силой усаживает его в кресло.       Валера не сопротивляется, пока кто-то в очередной раз пытается привести его раны в божеский вид. Он вообще впадает в какой-то анабиоз. Он ждёт Вову. Остальное не имеет значения.       Адидас возвращается часа через два. У него совершенно отстранённое выражение лица и стеклянные глаза. Он кладёт пистолет на место и уходит в тренерскую, закрывая за собой дверь.       Все недоумённо переглядываются, но вопросов не задают. Валера распускает всех по домам, а сам идёт к Вове. Возможно, это не лучшее время, и видеть его после случившегося Адидас не хочет, но Турбо всё равно. Что бы там ни произошло, Валера должен знать, к чему готовиться. — Вов, — зовёт он, ступая на порог, как в клетку к дикому зверю.       Вова — будто каменное изваяние, замер и смотрит в пустоту. Страшно. Не за себя, конечно. За него. — Я его убил, — коротко, без эмоций.       Валера тяжело вздыхает и садится рядом, сжимая ладонь на чужом плече. — Ты правильно поступил.       Если бы это не сделал Вова, то сделал бы Валера. — Они девчонку изнасиловали.       Турбо не знает, что сказать, потому что пацаны так не поступают. Люди так не поступают. Убить — это, наверное, было даже слишком просто.       Они молчат какое-то время — просто потому, что слов нет, как и сил их произносить. Вова тянется за сигаретами, одну даёт Валере. — Прости, — тихо проговаривает Турбо, полной грудью вдыхая горький дым. — Пацаны не… — Вова обрывает себя на полуслове. — За что ты извиняешься?       Причин просить прощения у Валеры на самом деле до хрена. «Прости за то, что влюбился в тебя, потому что это абсолютно, ни фига не нормально, прости, что дрочил на тебя, меня за такое убить мало, прости, что не могу избавиться от этого, никак не могу». Но всего того, что вертится на языке, Валера, конечно же, не говорит. — За то, что тебе пришлось там извиняться.       Впервые за весь вечер Вова смотрит ему в глаза. — Хуйню не неси, — резко бросает он в ответ.       Но Валера, как никто другой, знает, что это значит для Адидаса. Для каждого из них, на самом деле, но для Вовы, наверное, больше других. С его-то идеалами! Встать на колени и произнести это позорное «извини». — Ты не должен был.       Вова злится ещё больше — хватает за отвороты олимпийки и рычит буквально в лицо: — А что я должен был? Смотреть, как тебя режут?       Валера не знает, что ответить. Он бы ради Вовы и не на такое бы пошёл. О чём уж тут спорить? Просто Валера не заслужил. Не заслужил такого друга.       Своими извращёнными, ненормальными мыслями он пачкает не только самого себя, но и Вову. По понятиям он и сидеть рядом с ним не должен.       Взгляд невольно падает на чужие губы. Вова снова очень близко, и сердце в груди сходит с ума.       Адидас это, естественно, замечает — он всё ещё не идиот и уж точно не слепой.        Он усмехается горько, но не отпускает — наоборот, расстояние сокращает и выдыхает буквально в чужие губы. — Давай, — громко сглатывает слюну. — Только один раз. Можно.       Он ведь не мог на самом деле это сказать. Турбо просто померещилось. Ничего ведь не поменялось, они всё ещё те, кто они есть. И Вова Адидас такого сказать ну никак не мог. — Ну, целуй давай, хочешь же, — уже громче требует тот, и Валера осознаёт, что это не галлюцинации, что Адидас реально произносит то, что он слышит.       Валера хочет. Больше всего на свете хочет, но, сука, так ведь нельзя. После всего случившегося немудрено хуйни натворить. Ведь Вова не такой, он потом обязательно будет жалеть. Себя наказать этим хочет, но Валера быть палачом не готов. — Не могу, — отвечает Турбо и до боли жмурится, лишь бы не видеть — иначе сорвётся.       Он ведь и так держит себя в таких ежовых рукавицах, что порой самого себя жалко.       Но Вова, если уж решил для себя что-то, то отступать не станет. Он тяжело вздыхает, и в следующий момент Валера чувствует его губы на своих.       Вова не церемонится, не даёт Валере в полной мере даже в себя прийти — целует сразу глубоко, напористо, с привкусом крови и сигарет. И это совсем не похоже на то, как девку целовать. Валера и сравнивать не хочет. Потому что ничего в сравнение не идёт. Это странно — чувствовать, как колются чужие усы, ощущать силу, которая нисколько не уступает твоей собственной, чувствовать Вову. Если после этого Адидас его убьёт, то Валера согласен заплатить даже такую цену, потому что оно того определённо стоит.       Отстраняется Вова так же резко — убирает руки, отворачивается. Сердце в груди стучит так, что, кажется, ещё немного — и грудную клетку нахрен пробьёт. Это ведь всё на самом деле происходило?       Адидас не говорит всякой херни вроде: «Расскажешь кому — убью», потому что знает: Турбо не расскажет, даже если пытать будут. В Турбо он уверен даже больше, чем в себе.       Вова поднимается с места, хватает пачку сигарет и уже у выхода произносит: — Больше никогда.       Валера не идиот, он и сам это прекрасно знает. Даже этого поцелуя априори никогда произойти не должно было. Это больше, чем он мог когда-либо просить. Потому что нормальные пацаны таким не занимаются. И будь он нормальным, то после случившегося понял бы для себя, что всё это мерзко и нездорово, но, увы, Валера больной. И то, что другой окрестил бы самым позорным событием в своей жизни, Валера собирается бережно хранить в своей памяти, потому что «больше никогда», и он это замечательно понимает.       Теперь Валера думает о том, что было бы, наверное, лучше вообще не знать, как это — целовать Адидаса. Типа он мог представлять это сколько угодно, прокручивать в голове возможные варианты, и это было проще, ведь Турбо был уверен: узнать, как оно будет по-настоящему, он никогда не сможет. В итоге по-настоящему оказалось до того охуенно, что все вот эти вот пубертатные фантазии даже близко не стояли.       Только Вова сказал, что больше никогда, и жизнь свою живёт дальше, как и прежде, и Валера в какой-то момент ловит себя на злой обиде.       Эй, они ведь оба тут вроде как мужика поцеловали, так какого чёрта только его мир перевернулся? Почему самого Адидаса это, похоже, ни капли не парит?       Валера сбивает костяшки о чьё-то лицо — он даже не помнит, из-за чего сцепился с этим ушлёпком, но это и неважно. Драка, по крайней мере, помогает хоть немного выпустить пар. К пацанам он приходит побитый, но вполне удовлетворëнный началом этого дня.       Турбо ловит на себе недовольный взгляд Адидаса, но, если честно, так наплевать! — Что случилось? — вылавливает его Вова сразу после того, как все разбредаются по своим делам. — Просто залётный под руку попал, нечего рассказывать, — отмахивается Турбо.       Адидас хмурится, и это могло бы стать даже забавным, если бы Валера не был настолько разбит всем случившимся. Он целовал его. Этот самый человек напротив целовал так, как баб своих целуют. Валере это не приснилось. Только вот зачем? Это какой-то изощрённый способ издевательств? Способ показать его место? — Ты рожу-то свою видел? Без рассказов твоих всё понятно. — А ты не смотри, раз не нравится рожа моя, — бросает Турбо в ответ.       Вова смешно хлопает длинными ресницами. А они у него длинные, совсем не по-пацански, сука, до чего же несправедливо. — Да при чём тут это вообще?       Валера слушать его больше не хочет. Разворачивается и молча уходит, не обращая внимания на крик в спину. Что вроде как Турбо вообще вкрай оборзел.       В целом-то, что Адидас ему сделает? Имея в руках то, что имеет Вова, он бы давно мог его убить, но, тем не менее, Валера жив. Больше, конечно, существует, чем на самом деле живёт, но землю ногами топчет, а значит, зачем-то жизнь его Адидасу нужна.       Они всей улицей идут на танцы. Не время сейчас, конечно, совсем, но перезагрузка, наверное, необходима, даже если велика вероятность, что всё закончится очередной потасовкой.       Турбо надевает самое лучшее, что находит у себя в шкафу, — даже волосы вроде как укладывает. Он не знает, кому и что хочет доказать, потому что Адидасу всё равно, а себе самому ничего не докажешь. Однако Валера обещает себе снять там самую красивую девчонку. Потому что свет клином на Вове не сошёлся, и даже если ему Турбо никогда по душе не будет, то кто-то обязательно сможет его полюбить.       Сможет ли он сам — это, конечно, вопрос со звёздочкой, но думать об этом Валера не собирается.       В помещении жарко и тесно, но атмосфера всё равно заряжает. В какой-то момент Валера даже расслабляется, пока на глаза ему не попадается Вова, пытающийся склеить миловидную девицу. Валера старается не смотреть, он не имеет права на ревность — в конце концов, ни в одной из реальностей Адидас ему не принадлежит и не будет никогда, но глупое сердце не заставишь перестать сжиматься в груди.       Турбо едва ли соображает, что творит, и, когда Вова уходит в уборную, он, не отдавая себе отчёта в действиях, начинает эту самую девицу цеплять, подключая всё своё обаяние. И, блять, та ведётся.       Когда Вова возвращается, она уже вовсю заливается соловьём и чуть ли не вешается Турбо на шею. Вид у Адидаса до того растерянный, что даже смешно. — Не понял? — перекрикивая музыку, рявкает он. — Мы вроде как потанцевать собирались.       Девушка невинно хлопает накрашенными ресницами и делает ещё пару шагов, становясь к Валере впритык. — Вов, ты извини, я, наверное, с ним пойду, но ты не злись, хорошо? Если бы он сразу подошёл только…       Валера чувствует себя отомщённым. Девчонка эта ему и подавно не нужна. Дура набитая! Как вообще можно Адидаса променять да на кого угодно вообще? Тем не менее, недовольство на чужом лице Турбо впитывает с особым наслаждением, а потом Адидас буквально зажимает его в толчке.       Валера готов получить по морде — оно того определённо стоило. Он даже уворачиваться не станет. — И что ты мне доказать хотел? — шипит Вова ему прямо в лицо.       А Валера его злостью буквально напитывается. До чего же охуенно. — А с чего ты решил, что я тут кому-то что-то доказывать пытаюсь?       Вова усмехается недобро и смотрит в глаза своими карими с каким-то совсем ненормальным блеском. Длинные ресницы отбрасывают тени и едва заметно дрожат. — Меня сколько не было, ты за это время ни одну бабу даже близко не подпустил, а теперь обольстителя из себя строишь! Ждал ведь меня. Знаешь, как это называется?       Валера дышать не может — воздух вокруг горячий, раскалённый практически и весь как будто из одного Адидаса состоит, а Валера и так им отравлен по самое не могу. Поцеловать его до смерти хочется. И, казалось бы, всего несколько миллиметров — и вот они, губы его. Валера, к своему великому сожалению, слишком хорошо помнит, какие они на вкус.       Вот только Вова над ним издевается. Ближе приманивает, а потом с головой в чувство вины окунает. Знает Валера, как это называется, лучше Вовы знает. Вырывается из плена, запаха, глаз, губ, из плена чужого дыхания, оседающего на коже метками принадлежности, и буквально убегает подальше от чёртового ДК.       От сигарет легче не становится. Да и станет ли ему вообще хоть от чего-нибудь легче? Если Адидас выбрал такой изощрённый план свести его с ума, то у него отлично получается.       Валера обещает себе наедине с Вовой никогда не оставаться. В конце концов, зачем провоцировать подобные ситуации снова? Впрочем, в жизни ни в чём нельзя быть уверенным заранее.       Вова заявляется к нему сам. И хорошо, что мать в сутках, иначе, как объяснить ей бухого Адидаса на пороге собственной квартиры, он не знает. Как и себе объяснить, тоже, ведь Вова, так-то, не пьёт после того, как вернулся. Ни разу не было, а тут стоит, привалившись к дверному косяку, покачивается, с пьяным блеском на радужке глаз и явным запахом перегара. — Пустишь?       Он, конечно, пускает — не может не. Помогает снять куртку. Из кроссовок Вова выпутывается сам. Матерится в усы, едва не валится кулем на пол, но в итоге ловит шаткое равновесие.       Валера заваривает крепкий чай и усаживает Адидаса в своей комнате в надежде, что тот не побежит на нетрезвую голову искать приключения на жопу. — Что случилось? — спрашивает Турбо, как только усаживается напротив. — А что случилось? — тупо переспрашивает Адидас — и снова ресницами своими чёртовыми хлоп-хлоп. — Ну, не просто так ведь ты набухался.       Повод по-любому должен быть. Алканить вот так вот без причины — совсем не в Вовкином характере.       Адидас улыбается как-то совсем невесело и поудобнее откидывается в кровати, задевая своим коленом Валерино. — Поменялось тут всё, пока меня не было. Ну, с девчонками в смысле.       Валере хочется ему врезать. Вот правда, от всей души. Он реально решил обсудить свои проблемы с девушками именно с ним? — Ну, я же вроде не чушпан какой, по-нормальному всё. Цветы там, подарки. Чë им надо-то, Валер, бабам этим? — говорит тот и как ни в чём не бывало укладывает свою горячую ладонь Валере чуть выше колена, крепко сжимая пальцы.        Турбо от этого простого прикосновения коротит всего, мурашит, и кровь приливает куда не надо — точнее, надо, конечно, но точно не сейчас. — Не знаю я, Вов, чего им надо, — стараясь дышать ровно, проговаривает он. — Ты давай чай лучше пей и спать ложись, а то хреново потом будет.       Хреново в данный момент, конечно, только ему — потому что Вова всё так же крепко держит и, кажется, дыру своим взглядом в нём прожечь хочет. Валере нужно побыстрее отсюда уйти, пока Адидас не заметил, потому что реакция у него на такие вот прикосновения ну совсем не пацанская получается.       Только вот вселенная, видимо, его ненавидит — потому что Адидас всё, естественно, замечает, и понимает тоже всё очень хорошо. Губы тянет в усмешке, а Валере под землю провалиться хочется и никогда больше оттуда не вылезать. — Помочь? — как бы невзначай интересуется Адидас, и Турбо больше не выдерживает.       Он подрывается с места так резко, что Вова даже сообразить ничего не успевает. Хватает его за отвороты спортивной куртки и зло шипит в самое лицо: — Ты, блять, реально думаешь, что это смешно? Хватит уже, ты знаешь, я знаю, мы оба знаем, что я больной, и, по ходу, не лечится это ни хрена! Так что давай уже, расскажи всем, сделайте там, как полагается с такими, как я, и прекрати надо мной издеваться!       Речь получается пламенной — как раз что надо. Только вот Адидас впечатлённым не выглядит от слова совсем. Облизывает губы самым кончиком языка и взгляд свой на Валерины опускает. — Я не шучу и не издеваюсь. С девками сложно всё, а всякое там физиологическое, знаешь, никто не отменял. Ты хочешь, ну, выходит, что я тоже. Поможем друг другу разок.       Валера своим ушам не верит. Смотрит на Вову, как будто тот — пришелец какой-то. Не может же его помешательство воздушно-капельным передаваться! — И ты считаешь это нормальным? — спрашивает первое, что приходит в голову. — Не нормально, конечно, но не ненормальнее того, что мы уже делали.       Смотри-ка, про поцелуй, выходит, помнит, мозги не отшибло. — Мы никому не скажем. Да и вообще, один раз не… Ну, ты понял, короче.       Валера ничего не понял. Ему бы, по-хорошему, Адидаса нахер послать с его охуительными идеями. Потому что именно ему потом жить со всем этим, Вове-то, по ходу, всё нипочём. Но Вова подумать не даёт — с силой усаживает его напротив, смотрит пару секунд, а потом, вроде как решив что-то для себя, накрывает своей горячей ладонью Валерин стояк. Тот, кажется, даже собственное имя забывает, не то чтобы спорить там ещё о чём-то. — Ого! — усмехается Суворов. — Немного тебе надо.       Валера бы и рад съязвить что-то в ответ, вот только слова у него закончились, он весь как оголённый нерв, все ощущения на максимум.       Турбо кажется, что он и так мог бы кончить, просто от одного прикосновения, даже через слои ткани, но у Вовы своё видение ситуации. Он убирает руку, отчего Валера едва сдерживает позорный, разочарованный стон. Если он так пошутить решил, то Турбо его придушит, прямо здесь и сейчас.       Разочаровываться, правда, долго не приходится — уже в следующий момент Адидас сплёвывает себе на ладонь и суëт руку Турбо в трусы, сжимая пальцы на колом стоящем члене. Стон сдержать у Валеры не получается. Адидас самодовольно усмехается.       Хватка у него сильная, идеальная, можно сказать — он проводит пару раз вверх-вниз и большим пальцем мажет по головке. От этих правильных движений Валеру практически подкидывает на кровати. Вова смотрит на него во все глаза, взгляда горящего не отводит и двигает рукой активнее. — Давай тоже, — проговаривает тихо, но Валера и так слышит его как через толщу воды — просьбу, правда, игнорировать не собирается.       Он на самом деле и сам хочет прикоснуться к Вове там, и неважно, как отвратительно и по-больному всё это звучит даже в его голове. Потрогать другого мужика за член — молодец Валера, к этому стоит стремиться. Он практически в бреду лижет свою ладонь, из-за чего глаза у Вовы практически чёрными становятся. Валера этого, впрочем, не видит — действует на инстинктах, руку в бельё просовывает и пальцы смыкает на чужом члене.       Ощущений становится вдвое больше. Они как будто находят один удобный им ритм для двоих и кончают тоже едва ли не одновременно. Валера разве что на на несколько секунд раньше. Его выламывает от оргазма, до того это охуенно, дрочка самому себе тут даже близко не стоит.       На какое-то время Валера, кажется, вообще выпадает из реальности. Вова тем временем успевает привести себя в более-менее человеческий вид. В реальность Турбо возвращается, только когда Адидас кидает ему полотенце. — Вытрись, — коротко бросает он. — Есть что-то пожрать?       Валера вытирает с ладони чужую сперму и постепенно возвращает себе способность нормально мыслить. — Картошку можно пожарить.       Адидас согласно кивает и по-хозяйски следует на кухню, словно ничего такого пять минут назад в этой комнате не произошло.       Турбо старается придерживаться тактики Адидаса — ну, типа ничего не случилось, живём, как жили, и пиздострадания оставляем для девок и чушпанов. Только вот тактика эта сбоит с завидной периодичностью. Валера не знает, что там у Адидаса в голове, но для него лично всё происходящее нахрен рушит все устои.       Он бы сам пацанам рассказал, ведь ненормально это, что им приходится с таким, как он, за руку здороваться. Вот только в истории этой он замешан не один, и, даже если хочется, Вову сдать он бы не смог, это выше его сил. В целом с ненавистью к себе он и сам справляется прекрасно, потому что даже понимания ужаса всего случившегося чувства эти чёртовы из него не вышибли, и делать с Вовой, ну, то, что они делали, хочется, и целовать его хочется — так же сильно, как и всё это из себя выжечь нахрен.       Почти две недели они с Адидасом живут как раньше. Было, и было. Проблем хватает и без этого. А потом Вова снова приходит к нему, сам. В этот раз трезвый. — А если бы мать дома была?       Это единственный вопрос, который задаёт Валера, прежде чем пропустить Адидаса в квартиру. Хотя спросить, по-хорошему, о другом нужно было бы. — Так я видел, как она уходила, не кипишуй, — усмехается тот и, стягивая кроссовки, вваливается в спальню.       Валера чувствует, как сердце колотится в груди, словно за ним толпа гонится, — адреналин, смешанный с каким-то странным предвкушением. Вова вальяжно раскидывается на кровати и снова смотрит этим своим особенным взглядом, Турбо уже научился его различать. — Иди сюда, — просит Вова. Голос у него хриплый, а щёки румяные с мороза.       Валера не идиот. Прекрасно понимает, чего конкретно от него хотят. Адидасу бы по морде сейчас дать, выкинуть нахрен из своего дома и больше никогда за руку с ним не здороваться, возмутиться бы хотя бы, мол, за кого он Валеру вообще принимает, но ни хрена из этого Турбо не делает. Только садится рядом, как пёс послушный, и снова ненавидит себя за то, что отказать не может. И не потому, что там Адидас такой весь авторитетный для него, а потому, что сам хочет, едва ли от тоски не выл эти две недели. Да и встаёт у него как по команде, стоит только Вове к нему прикоснуться.       Теперь они делают так периодически. Ну, типа дрочат друг другу, по-дружески. Взаимопомощь у них, короче.       На улице холодина самая настоящая, целый день сыплет мелкий и колючий снег, ветер воет так, что, кажется, ещё немного — и оконные рамы вырвет с корнем. Вова в одной майке и белье быстро курит в приоткрытую форточку. Валера старается не обращать внимания на холод, пробирающийся в комнату, но одеяло всё же на себя накидывает. Становится лучше. — Ну так и чë он в итоге? — спрашивает Адидас, быстро затягиваясь сигаретой.       Валера уже забыл, о чём они там говорили. Вскидывает вопросительный взгляд на чужую спину и только несколько Вовкиных тяг спустя вспоминает. — Да ничё, пацаны его прям там и отпинали. Много им надо, что ли.       Адидас усмехается. Добивает в два захода сигарету, закрывает форточку и быстренько заползает в постель, прямо под одеяло. — Придурок, конечно, но в целом справедливо, — с ухмылкой подытоживает он и лезет холодными руками Валере под майку.       Турбо шипит, как кот дворовой, и мурашками покрывается моментально. — Бля, Вов, ледяной же.       Адидас смеётся, жмётся ближе, носом холодным в шею тычется. — Ну так ты зато тёплый какой, — и на возмущённый бубнёж добавляет: — А чё ты хотел? Как там говорят, и в горе, и в радости.       Адидас снова смеётся, а у Валеры в груди всё жжётся. Болит, но приятно так.       Вова лезет лизаться — горячо, влажно, до дрожи по спине. Он на деле оказывается пиздец каким тактильным. С такими темпами у Турбо опять встанет. Впрочем, Вова отстраняется раньше, прежде, чем им пришлось бы идти на очередной этап обоюдной дрочки.       Лыбится, довольный, как котяра, сметаны обожравшийся. Валера смотрит на лицо это умиротворённо-расслабленное, на щёки разрумянившиеся, на ресницы длинные и карие глаза, а потом вдруг замечает у Вовы на носу едва заметную россыпь веснушек. И выносит от этого почему-то пиздец просто. Он едва ли не произносит какую-то максимально слащавую хрень — вроде того, какой же Вова, сука, красивый, но вовремя одёргивает себя. Пацаны такого другим пацанам не говорят, пацаны на самом деле и того, что они делают, делать никогда не должны, но об этом Валера старается не думать. По крайней мере, пока Вова рядом. Для ненависти к себе у него уже имеется отведённое время, ну там, минут двадцать после обеда, чтобы не забывать, насколько он на самом деле нездоров. — Что такое? — спрашивает Вова в ответ на долгий, прожигающий до костей взгляд. — Не, ничего. Задумался просто, — врёт Валера и гонит от себя ненужную никому сентиментальность.       Веснушки эти, ресницы длинные и губы, от поцелуев раскрасневшиеся, — ерунда всё это для девок, Вова бы точно не оценил.       Валера, конечно же, не знает о том, как волосы его вьются забавно, как улыбается ярко, словно всё вокруг освещает, о том, какие глаза у него, — смотреть невозможно, и не смотреть тоже. О том, какой красивый он весь в целом, как Вова смотрит, пока не видит никто, и сам Турбо тоже. Вова ему об этом не говорит — и не скажет, потому что пацаны такого другим пацанам не говорят, это всё для девок.       Вова стирает рукавом олимпийки кровь из носа и нервно пинает ни в чём не виновный диван, вставший в тренерской у него на пути. Валера прикрывает за ними дверь и пытается усадить разбушевавшегося Адидаса на любую вертикальную поверхность. — Да отъебись, блин, нормально всё, — отмахивается от него тот, но всё же на диван усаживается. — Ты чего завёлся? Нормально же всё, раскидали всех, больше не полезут, — говорит Турбо, устраиваясь напротив.       Ситуация в целом, конечно, вышла дерьмовая — налетели без разговоров, даже стрелу не забили по-человечески. Непонятно только, чего добиться хотели, потому что получилось лишь разозлить. — Не полезут, ага, конечно. Хуйню несёшь, Валер, честное слово! Идти нужно, говорить, выяснять, чего хотели вообще. Не просто так же!       Вова, само собой, прав. Вот только говорить с эти уёбками сейчас хочется меньше всего. По роже дать — очень даже, а разговоры разговаривать — это уже по Вовкиной части. — Сходим, значит, — соглашается Валера. — Выдыхай уже.       Валера тянет губы в улыбке, отчего ссадина чуть ниже скулы начинает ныть, но зато Адидас вроде как рвать и метать перестаёт. Успокаивается, как море после шторма. — Чё там пацаны, разошлись? — как бы между прочим интересуется он. — Разбежались, — усмехается Турбо в ответ. — Тебя боятся.       Вова, вообще-то, редко срывается не по делу, но под горячую руку никто лезть не хочет. Это только Валера смелый — впрочем, к нему у Вовы, так-то, получается, отношение особенное.       Адидас снова вытирает уже подсохшую кровь и, приподнявшись с дивана Турбо навстречу, целует. Сам не знает, что вдруг нашло, но хочется, чувствует, что нужно, вот прямо сейчас.       Валера улыбается в поцелуй и отвечает, хотя стоило бы, наверное, включить хоть каплю здравого смысла и понять, что сейчас вообще не время и не место. В итоге собственная беспечность выходит им боком. Валера даже сообразить ничего не успевает — только улавливает звук открывающейся двери, испуганный взгляд Адидаса и застывшего на пороге Маратку, который срывается с места буквально в следующую секунду. Благо, им с Вовой удаётся его поймать. — Отпусти! — гневно вырываясь из рук брата, орёт Марат.       У Валеры сердце в груди стучит, как ненормальное, и его бросает в холодный пот. Марат всё видел, и выглядело это всё очень однозначно, оправданий им нет никаких. Тем не менее, где-то в глубине души Валера понимал, что рано или поздно это бы всё равно произошло.       По понятиям, он должен всем рассказать. Турбо бы, наверное, рассказал, не будь он сам тем, кем является. Он чувствует, как трясутся руки, и благодарен Вове за то, что тот, по крайней мере, кажется вполне себе спокойным.       Он буквально припечатывает брыкающегося брата к стене. — То, что ты видел… — начинает он, но Марат не даёт договорить.       Не каждый день застаëшь своего брата сосущимся с другим пацаном. — Знаю я, что видел! Как так можно вообще? Фу, это же… Да как вообще?! Никогда бы не подумал, что брат мой пидорасом окажется!       Вова в ответ отвешивает младшему хорошего леща. — Закрой рот и послушай, — шикает он. — Ты уже взрослый и сам можешь решения принимать. Но каждое твоё решение будет иметь последствия. И ты, конечно, можешь всем рассказать, никто тебя останавливать не станет, потому что так, конечно же, будет правильно. Но ты ведь понимаешь, что будет с нами после того, как все узнают?       Валера в своей голове это миллион раз представлял. Он знал, на что идёт, понимал, что, если однажды хоть одна живая душа застанет их в подобной ситуации, их не просто отошьют, всё может быть гораздо хуже. Маратка, к слову, видимо, это тоже понимает. Сначала, конечно, вспылил — сейчас, судя по всему, задумался. Турбо для него никто, по сути, но Вова не чужой. — Я знаю, что с такими делают. И это правильно. Так должно быть, — отвечает Адидас-младший.       Вова выпускает брата из крепкой хватки и делает два шага назад, явно давая понять, что он его не держит. — Да, правильно. Ты можешь рассказать, если действительно считаешь, что так будет лучше для всех нас.       Маратка затихает. Смотрит с отвращением — больше, конечно, на Валеру, потому что, как ни крути, Вова — брат, всегда был примером для подражания, гордостью, и так просто это не переломаешь. Он думает, Валера это прекрасно понимает. Валера бы на его месте думать не стал — сделал бы как должно. К счастью, Марат не такой, он лучше. — Я не скажу никому, — наконец решает он. — Но вы должны прекратить. Никогда больше так не делайте. Пообещай!       Обещание он требует, разумеется, с брата, потому что на слова Турбо ему на самом деле плевать. Да и не смог бы он пообещать такого. Сколько раз сам себе обещал — и всё впустую. Не может он по-другому. Без Вовы не может. Вот только Вова, похоже, без него ещё как. — Слово пацана даю, — отвечает Адидас.       И на Валеру не смотрит даже. Руку Марату пожимает и позволяет ему спокойно уйти.       А у Валеры, кажется, весь мир в один момент рушится. Хотя, казалось бы, должен был разбиться в прах несколькими минутами раньше. Но парадокс в том, что быть отшитым пацанами, стать чушпаном — даже хуже. Пидоры ведь где-то, наверное, на порядок ниже, всё это не так страшно, как видеть, что Вова от него отказывается. — Вов, — зовёт он, чтобы понять хоть что-то.        Не может же он, на самом деле, просто сделать вид, что всё это время ничего не происходило. — Не сейчас, — отрезает тот и так же, даже не взглянув в глаза, уходит.       Валера в этой яме остаётся совершенно один. И руки ему подать некому.       Турбо думает, что Вова просто ждёт, когда Маратка успокоится. Тот хоть обещание своё держит — тем не менее, за старшим братом теперь ходит, как надзиратель, как будто ждёт, чтобы подловить его на лжи. Поэтому Валера не провоцирует, без необходимости не подходит даже. В конце концов, если кто-то узнает, отвечать придётся обоим, и то, что Валера уже давно готов ко всему, совсем не значит, что и Вова тоже.       Он просто ждёт. Оказывается, это сложнее, чем думалось изначально.       Валера скучает. И это совсем не похоже на ту тоску, что жила в нём всё то время, что Вова пропадал на войне. Это другое. Теперь, когда он помнит, как это — быть с Адидасом в том самом смысле, находиться от него далеко оказывается практически невыносимо.       Так проходит почти месяц, прежде чем Адидас-младший вроде как отпускает ситуацию, и таскаться за старшими ему больше неинтересно. За это время они с Вовой практически не говорят. Только коротко и по делу. — Странные вы, — говорит Зима в один из таких дней.       Валера непонимающе вскидывает брови. — Ну, с Адидасом постоянно вместе тёрлись — теперь вон не разговариваете даже, — поясняет тот. — Нормально всё, — отрезает Турбо, но Вахит, кажется, совершенно не верит — впрочем, правильно делает. — Ага, — хмыкает только, но дальше не лезет, за что Валера ему очень благодарен.       Вываливать на друга всё то дерьмо, что сидит у него в душе, он ни за что не станет. Не нужно ему это.       В общем, Валера решает, что, по крайней мере, поговорить они могут. Только вот Вова говорить и общего ничего с ним иметь не хочет. На танцы он приходит с высокой блондинкой и весь вечер обхаживает и зажимает её при любой возможности, полностью игнорируя существование Турбо.       Это больно. Лучше бы его толпой отпинали, чем вот так вот. Валера не столько ревнует, сколько реально злится. Ведь это Адидас втянул его в это дерьмо. Он первый полез ему в штаны. И что теперь? Как будто не при делах, выходит, вообще.       Чувство, будто его использовали, причём самым мерзким из всех возможных способов, убивает всё светлое на корню. Валеру тошнит от самого себя. Он выпивает пару стаканов отвратительного на вкус самогона, который разливают прямо за ДК, и решает, что высказать Адидасу всё, что он о нём думает, будет отличной идеей.       Он топчется возле Вовиного подъезда, хотя лучше бы, наверное, было не светиться. Не хватало только наткнуться сейчас на Марата, но тот вроде как уходил со своей девчонкой, а значит, в ближайшее время точно домой не пойдёт. Вова, к слову, также не факт, что появится, — тоже не один ведь был, — но Валера всё равно ждёт, чувствует, что придёт. И предчувствие его не подводит. — Какого хрена ты тут трёшься? Хочешь, чтобы Марат увидел? — первым делом шипит тот, заталкивая Валеру в подъезд.       Будь в Турбо чуть меньше палёного самогона, смешанного с праведным гневом, он бы никогда не пришёл. — Ну, ты же бегаешь от меня теперь, так что не обессудь. Выбора у меня другого не было, — язвит Валера в ответ. — Бегаю, потому что надо так, сам не понимаешь, или что? Не тупой вроде!       С этим Турбо, конечно, поспорил бы: был бы не тупой — не прибежал бы отношения выяснять. Как баба, ей-богу. Ниже падать, кажется, уже просто некуда. — Кому надо, Вов? — почти что кричит он. — Бабу ещё какую-то притащил, это для чего вообще?       Валера реально рад, что выпил: на трезвую голову не решился бы никогда. Сам ведь понимает прекрасно, как жалко это всё выглядит со стороны. — Она не баба, её Наташей зовут. Она теперь со мной.       Лучше бы ударил, честное слово. Валера смеётся горько и изо всей силы толкает Адидаса, так что тот едва не валится на грязный бетонный пол. — А я теперь нет?       Суворов недобро щурит глаза и от злости сжимает кулаки. — Что ты несёшь, Валер? Ты себя слышишь вообще? Проспись иди и больше ко мне с такой хуйнёй не подходи даже!       Но тут он, конечно, хрен угадал: нельзя сначала руки другому мужику в штаны совать, а потом делать вид, что ты вообще не при делах и просто мимо проходил. — А ты себя слышал, а, когда дрочил мне или когда мне в кулак кончал, нормально тебе было? Лизаться со мной, по углам зажимать? По-пацански, да?       Вова, как бешеный бойцовский пёс, как будто с цепи срывается, хватает за грудки и к стене припечатывает, шипит прямо в лицо: — Ты чего от меня хочешь услышать? Нравилось ли мне? Нравилось, блять, охуеть как! Хочу ли я ещё? Хочу! Но всё это невозможно, вообще, вот вообще никак! Ты сам-то хоть понимаешь, о чём просишь? Думаешь, так и будем до конца жизни дрочить друг другу, как школьники, и дальше оно не зайдёт? Знаешь, как это всё бывает у таких вот пидоров, как мы с тобой? Жопу мне свою подставишь или за щёку, может, возьмёшь? Такого ты хочешь? К такой жизни готов?       Валеру колотит, ему кажется, что воздух вокруг поджечь можно, до того искрит. Он соскучился, и даже просто видеть Вову вот так рядом, дышать им, кажется, более чем достаточно. И слова обидные, злые, пусть и правдивые, уже не ранят даже. А то Валера сам этого не знал, в самом деле, не тупой ведь он. — Готов, если ты готов, — это всё, на что его хватает, но большего и не нужно.       Вова в один момент весь сдувается. Отпускает, отходит, в глаза уже не смотрит. — Не приходи больше, — выходит как-то совсем разбито, Адидас явно хотел не так.       Но иначе не выходит. Он сам разбит, ровно так же, как и Валера, и винить в этом, кроме самих себя, некого.       Теперь у Вовы есть Наташа. И она хорошая. Правильная. У неё волосы кудрявые, но не такие, как надо, глаза светлые, но оттенок совсем не тот, у неё улыбка красивая, но внутри пусто, а может быть, это просто Вова всю свою энергию растратил совершенно не туда, и теперь это нужно как-то исправлять. Научиться её любить.       У Валеры сигареты, шумный Зима над ухом, ненависть к себе и желание уснуть и не проснуться. — Хорошая, — довольно тянет Вахит, когда Адидас в очередной раз мелькает рядом с Наташей.       Зима выбор старшего одобряет. Все одобряют, на самом деле. Марат вон светится весь. И Валера вдруг представляет наглядно лицо своего лучшего друга, если бы тот вдруг узнал, чем они там с Адидасом за закрытыми дверями занимались. Горький смешок сам по себе срывается с губ. — Ты чего? — по-глупому хлопает глазами Зима.       Валера отмахивается. На душе паршиво, и смотреть на новоиспечённую парочку сил больше нет никаких. — Ничего. Анекдот вспомнил. — Расскажи, — заинтересованно вытягивая шею, просит Вахит.       Валера бы рассказал, но Зима явно не оценит. Поэтому он бросает только короткое «потом» и, быстро докурив до фильтра, уходит подальше. Видеть Вову практически невыносимо, равно как и не видеть, и в этом заключается самая сложная дилемма. — Прекрати так на него смотреть, — в один из дней говорит Марат.       Валера на несколько секунд даже теряется: ну, так-то, не каждый день скорлупа себе позволяет в подобном тоне со старшими говорить, но Адидас-младший явно в себя верит, как и в собственную правоту. — Ты ничего, Маратка, не попутал? Тон сбавь, — бросает Турбо в ответ.       Тот недовольно хмурится, мнётся с ноги на ногу, решая, видимо, для себя, стоит ли продолжать разговор. — Ты пялишься постоянно. Оставь Вову в покое, он Наташу любит. А будешь лезть — я всем расскажу.       Конечно, Марату слишком мало лет, чтобы реально понимать всю серьёзность ситуации; конечно, в его глазах именно Валера — злодей, сбивший любимого брата с пацанского пути.       Марат ещё в том возрасте, когда всё на максимум, он ведь так просто бросается словами вроде «люблю» и «ненавижу». С годами это пройдёт. Однажды и он поймёт, что мир на чёрное и белое не делится, но сейчас Валера отвешивает ему хорошую оплеуху. — Ещё раз ко мне с такой хуйнёй подойдёшь — так просто не отделаешься. Я твой старший, нравится тебе это или нет. Хочешь рассказать — можешь сделать это прямо сейчас. И в дела старших больше не лезь, без тебя разберутся.       Маратка злится, но теперь уже ничего не говорит. Конечно же, он не расскажет: хотел бы — давно бы всем растрепал. Да и, честно сказать, Валере уже давно нет до этого никакого дела. Даже если пацаны узнают, он готов, пусть делают что хотят, лишь бы Адидаса не зацепило, но брата своего Марат не сдаст. Не сможет, даже если злится и не понимает.       Валера живёт по инерции. Спит хреново, засыпает только под утро, и здоровым сном это назвать язык не повернётся. Есть не хочется, зато постоянно хочется курить. На танцы и подавно бы не пошёл — тащит его туда Зима. Валера сдаётся. Потому что легче согласиться, чем объяснить, почему нет. Вахит не отвалит, пока всю душу не вытрясет.       Практически весь вечер Турбо стоит прислонившись к стене и запрещает себе пялиться на Адидаса и Наташу. Как ни крути, в этом Марат прав. Проблемы никому из них не нужны. Валера соглашается на танец с особо настойчивой девчонкой, она подходит в третий раз, и отказать уже просто неловко. Он мысленно отсчитывает секунды и обещает себе, что после этой песни пойдёт домой, потому что это невыносимо. Он не смотрит на Вову, но ощущает на себе его взгляд, и в какой-то момент это просто происходит: их взгляды встречаются, и Валера падает в пропасть глубже прежнего, хотя, казалось бы, он и так на самом дне.       В бликах разноцветных лампочек глаза у Вовы практически чёрные, как смола, дыхание сбивается и потеют ладони. Наконец-то музыка заканчивается, и Валера позорно убегает в туалет, где трясущимися руками выуживает из пачки сигарету и делает первую жадную затяжку.       Он не поворачивается — по шагам слышит, кто идёт. Вову он как будто чувствует, даже с закрытыми глазами узнал бы. — Дай сигарету, — просит тот, поравнявшись с Турбо.       Это их первый разговор наедине с того самого вечера в подъезде. — Ты как? — спрашивает Адидас.       Валера смотрит в ответ как на идиота. Он серьёзно сейчас? — Сам как думаешь? Или тебе соврать, чтобы жилось легче? Тогда у меня всё заебись, Вов. Рад, что у тебя тоже. Счастья вам там, детишек побольше, хули ещё? В общем, счастлив за вас, но неискренне.       Турбо не хотел срываться. Глупо это, на самом деле, — ведёт себя как скорлупа, не умеющая держать себя в руках. Вова смотрит так, как умеет он один, кажется, в самую душу, и от взгляда этого убежать хочется. — Не заебись, Валер, у меня не заебись. Но нужно потерпеть, это пройдёт.       Кому ты врёшь, Вова? Кому? — У меня не пройдёт, но в тебя я верю, так что давай там, Наташе привет.       На большее Валеру не хватает. Он злится, ему больно, хоть он и понимает, что Вова в целом во всём прав. Ведь, в конце концов, долго и счастливо им с самого начала не светило.       Через неделю после этого случается серьёзная потасовка.       Ситуация накалялась, наверное, давно, ведь, несмотря на личное, улица всё ещё жила своей жизнью и было ожидаемо, что рано или поздно ружьё, что висит на стене, выстрелит.       Валера с первого взгляда понимает, что численное превосходство явно не на их стороне, но в бой бросается со всей отдачей. Ему терять нечего. И если сегодня он останется лежать бездыханным телом на снегу, то, наверное, это даже к лучшему. Это будет отличный конец. Лучше, чем сдохнуть от тоски позорным влюблённым педиком.       Он практически не чувствует боли, бьёт сильно в ответ, не жалея, но в какой-то момент отвлекается, когда взглядом цепляет, как Вова падает, сбитый чьим-то нечестным ударом. Валера даже шагу в его сторону сделать не успевает — только вспышка боли и темнота.       Как приезжают скорая и милиция, он уже не видит, равно как и не знает, что нескольких пацанов прямо с пустыря увозят в морг.       Вова приходит в себя в тренерской, над ним сидит побитый, но, к счастью, живой Марат. Чем всё закончилось, Адидас-старший не знает: в панику вгоняет уже хотя бы то, что он видел у Разъезда ножи. — Все живы? — первым делом, разлепив слипшиеся от крови губы, спрашивает Вова.       Марат напуган, это видно. В таких серьёзных разборках он ещё не участвовал. Адидас предпочёл бы, чтобы и дальше продолжалось именно так. — Я не знаю. Там менты приехали. Кого смогли, вытащили. Остальных либо в участок, либо на скорой. — Валера? — это первое, о чём Вова подумал, открыв глаза.       Марат недовольно поджимает губы, но никак не комментирует. За что ему огромное спасибо. Вова сейчас совсем не в том состоянии, чтобы объяснять что-то брату. — Турбо тут нет. Где он, не знаю.       Вова старается не паниковать. В конце концов, он через многое прошёл и давно научился держать голову холодной — жаль только, что, похоже, в этом случае всё совершенно для него не типично, и волнение раз за разом подкатывает комом к горлу. — Помоги встать, — просит он, потому что тело кажется каким-то ватным.       Марат явно его рвение не одобряет. — Вов, ты совсем, что ли? Тебе по голове шарахнули, куда ты собрался? Пацаны скоро всё узнают, полежи пока.       И это, наверное, правильно будет, только вот лежать не получается, ничего вообще не получается, пока он не знает, что с Турбо и где он сейчас. — Помоги встать.       Марат сдаётся — понимает, что спорить бесполезно. Если Вова решил, то тут хоть кол на голове теши, сделает как считает должным. С его помощью или без — всё равно уйдёт. — Узнай, что с нашими, кто в больничке и кого менты увезли. Зима тут?       Марат кивает. — Пусть проведёт сбор всех, кто в состоянии прийти. — А ты? — зачем-то спрашивает Маратка, хотя и сам, кажется, всё прекрасно понимает. — Вернусь, как смогу, — отвечает Вова.       Говорить с братом о Валере он не станет. О таком не говорят даже с семьёй.       В больницу Вова добирается на автомате, башка трещит просто адски, да и в целом видок у него, наверное, так себе, но это всё ерунда. В регистратуре его встречает не особенно приветливая женщина средних лет и на все его расспросы только недовольно отнекивается. — Нет тут ни имён, ни фамилий — много привезли, не успели ещё всех переписать. — Хорошо, я понял. Мне они все не нужны. Но вы же тут видели всё, а это братишка мой, прошу, — подключая всё своё обаяние, умоляет Суворов. — Кудрявый такой, моего роста примерно, Валера зовут.       Женщина вздыхает тяжело и в очередной раз пробегается взглядом по своим записям. Вова замирает в ожидании, а потом слышит из-за спины голос кого-то из пацанов — Разъезд, скорее всего. — В морге ваш кудрявый, час назад увезли.       Вова так и замирает — чувствует только, как сердце биться перестаёт и дышать как будто больше нечем. В ушах шум и ноги не слушаются, как будто ватные.       Женщина в регистратуре замирает, смотрит перепуганно. Вова едва ли наземь не падает, но сил ударить у него хватает. Пацан валится прямо на пол, кричит, что вызывает милицию, а Вова не слышит больше ничего. Он даже не осознаёт, в какой момент появляется Наташа, что уводит его в процедурную. Он всё ещё не здесь. — Вова, Боже мой, ну как же ты так? Вова, посмотри на меня! — со слезами на глазах требует девушка.       Но он не слышит ничего — в голове просто белый шум. И Валера. Тёплый, отзывчивый, несдержанный, забавный, красивый, родной Валера. — Отведи меня к нему, Наташ, пожалуйста, — наконец-то обретая возможность говорить, просит Адидас.       Наташа, заботливо обрабатывая всё, до чего может дотянуться, спрашивает: — К кому, Вов? Ваших много привезли. — Валера, — говорит он и чуть погодя добавляет: — Турбо.       Наташа задумывается на несколько секунд. А Вова старается не думать вообще желательно ни о чём. Он должен увидеть Валеру. Должен быть с ним. — Так он ещё в себя не приходил. Там сотрясение серьёзное — по голове чем-то ударили. Камнем, может.       Вова снова как будто падает куда-то. Голос Наташи — как через толщу воды. Он останавливает её на полуслове. — Живой?       Наташа удивлённо хлопает ресницами. — Живой, конечно, ты что такое говоришь? И жить будет, если опять не ввяжется в драку. Как так можно-то вообще, мальчики!       Вова смеётся. Смех, скорее, истерический, но он вдруг чувствует, что снова может дышать, и обнимает Наташу крепко-крепко. Мог бы — взлетел бы. Живой! Большего Вове и не нужно.       Отвести его к Валере Наташу он всё же убеждает. И даже добиться разрешения остаться. Да он бы всё равно не ушёл. И, только когда видит бледного, но живого Турбо на койке в палате, наконец-то выдыхает. Сердце стучит, Валера дышит. Всё будет хорошо.       Валера выплывает в реальность постепенно. Из темноты выбирается, как из теста вязкого. Сначала чувствует стойкий больничный запах, а уже после возвращаются слух и зрение. Открыть глаза выходит с трудом. Голова болит жутко. К счастью, в палате уже полумрак, и свет не бьёт по глазам, вызывая очередной приступ боли. Он щурится, пытаясь оценить обстановку, а когда на стуле рядом замечает задремавшего Адидаса, так и замирает, не решаясь пошевелиться. Насколько с ним всё плохо, что Вова даже пришёл?       Выглядит, кстати, сам Вова так себе. Досталось ему хорошенько. По крайней мере, жив. Остальное уже не так важно. С остальным можно справиться.       Валера старается не шуметь, но сдержать болезненного шипения не удаётся, стоит только попытаться подтянуться на подушке повыше.       Адидас просыпается в эту же секунду. Взгляд сонный, расфокусированный, Вова ресницами своими длинными хлопает, и Валера ненавидит себя, когда улыбка невольно расползается на его лице. Как же он рад его видеть! Лучше бы Валеру убили, это, похоже, единственный способ избавиться от сжигающего изнутри чувства. — Привет, — тихо проговаривает Вова и тоже улыбается — мягко так, как уже очень давно ему не улыбался. — Привет, — тянет в ответ Турбо.       Вова придвигается ближе и, не давая себе времени на подумать, берёт в свои руки чужую холодную ладонь, сжимает пальцы покрепче и смотрит открыто, больше не скрывая всего, что кипит в душе. — Мне сказали, что ты умер, прикинь? — с горькой улыбкой на губах шепчет он. — Я пиздец как испугался. — Лучше бы умер, — отвечает Валера, впитывая в себя этот образ мягкого и нежного Вовы Адидаса. Когда ещё увидит потом? — Не говори так, — строго бросает тот в ответ и хмурится болезненно. А после — воровато осматривается по сторонам. В палате ещё двое, но оба либо спят, либо в отключке. Вова поднимает чужую ладонь и бегло прикасается губами к разбитым костяшкам. Сердце в груди пропускает пару ударов. — Так было бы лучше, Вов. Потому что оно не проходит, не становится, блять, легче, понимаешь? Не могу без тебя, прости! Не получается.       Валера честно старался, всё время себя переломать пытался, он хочет быть нормальным, больше всего на свете хочет, но не получается ни хрена, не выходит. Он Вову этим никогда замарать не хотел. Но вот в итоге как вышло. Вова, правда, расстроенным или злым не выглядит. Улыбается только и руку крепче сжимает. — Не получается, — соглашается чуть погодя. — Прости. За Наташу, да и вообще за всю хуйню, что наговорил. Если уж ты больной, то я, выходит, больной не меньше. Поэтому хватит, измучили друг друга и так дальше некуда. Пусть оно будет как будет, Валер. А там дальше решим. Ты только поправляйся.       Пацаны не рыдают. Пацаны не любят других пацанов. Пацаны не говорят таких вещей. А Адидас смотрите какую речь выдал. — Пацаны не извиняются, — со слезами на глазах смеётся Валера.       Он и не думал, что может быть настолько хорошо. Головная боль даже проходит, и он реально готов прямо сейчас танцевать. Вот оно, оказывается, как бывает, когда всё это внутри не гниёт и не болит. — Вот ты козлина, конечно, — посмеивается Вова в ответ.       Ещё раз оглянувшись по сторонам, он наклоняется ниже и по-детски так чмокает в губы, весело стреляя карими глазами.       Пока Валера отлёживается в больничке, Вова успевает плюс-минус порешать дела с улицей. Ситуация получается на деле совсем мутная, но в целом за косяки наказание понесли все.       Вова знал, что история с Жёлтым ему ещё аукнется, — не думал, правда, что таким образом. Тем не менее, вопросов к ним вроде больше никто не имеет, а значит, можно выдохнуть. Хотя бы временно.       Вечером Вова собирается к Валере. Тот в целом идёт на поправку быстро и сбежать домой рвётся очень активно. Но Вове не перечит, обещает долечиться нормально. — Ты мне слово пацана дал, — материализуясь словно из ниоткуда, говорит Марат.       Вова тяжело вздыхает. Он не знает, что сказать, как объяснить, чтобы понял. — Дал. Но в жизни всё сложнее, чем ты думаешь.       В четырнадцать Вова тоже был тем ещё идеалистом — война из него это всё очень быстренько выбила. Не всё то, что хорошо, на самом деле таким и является, и в обратную сторону тоже. Но это только самому надо понять, на словах не доказать. — Что тут сложного? Ты либо пидорас, либо нет! А ты им никогда не был! — Не ори, — довольно резко бросает Адидас. — Это ни хрена так, как ты думаешь, не работает. Ты мелкий ещё, чтобы понимать. Ты Айгуль свою любишь? Не отказался ведь от неё после того, что случилось? Хотя знаешь, что по понятиям, если кто узнает, тебя отшить должны.       Как ещё по-другому ему объяснить, Вова понятия не имеет. — Это тут вообще при чём? Я люблю Айгуль, и это хорошо, правильно. И ты должен Наташу любить.       Вове смешно. — Ты любишь её не потому, что должен или правильно это, а потому, что по-другому не можешь.       Вова хотел бы, может, любить Наташу, ведь она точно заслуживает, чтобы её любили, искренне, так сильно, как это возможно. Но, увы, жизнь распорядилась вот таким вот блядским образом. И ему остаётся это только принять. — Хочешь сказать, что ты его типа любишь? — на последнем слове Маратка брезгливо кривит губы, но Вова не в обиде, он его прекрасно понимает. — Люблю, — коротко отвечает он, надеясь только, что когда-нибудь и брат сможет его понять.       Казалось бы, всё становится даже относительно хорошо — относительно той ситуации, в которой они находятся. Вова пока что не знает, как быть дальше, но заднюю больше давать не станет: хватит с них уже, набегались. Самое тяжёлое сейчас — это объясниться с Наташей. Одно хорошо: слишком далеко у них не зашло, а значит, и разрыв этот для неё не будет чересчур болезненным. Настоящую причину Вова, конечно, не говорит — даже она, добрая и понимающая, такого не поймёт.       Вова идёт встречать Валеру из больницы, когда на улице к нему подходит Пальто. — Тебя менты ищут. По той истории с Жёлтым.       Вот и вылезли последствия, когда не ждал. Это всё уже куда серьёзнее, чем их пацанские разборки. Тут кулаками дело не решить.       Вова встречает Турбо у больнички — домой ему сейчас нельзя.       Он мнётся, неловко переступая с ноги на ногу, и нервно сжимает пальцами уже мятую пачку сигарет. Валера сразу замечает, что что-то не так. — Что случилось?       Вова в глаза не смотрит — нервно теребит застёжку на куртке. — Мать дома? — Неделю уже как в деревне, не знает ничего про это, — Валера почёсывает уже практически заживший шов на затылке. — Меня менты ищут, — скороговоркой выдаёт Адидас.       Валера смешно вскидывает брови — непонятно даже, больше переживает или злится. — Чего? — выходит громче, чем хотелось. — Давай, пошли домой. Расскажешь.       На самом деле, чего-то такого Вова и ожидал. Когда стреляешь в людей, уже заранее знаешь, что отвечать за это придётся. Но по-другому он не мог. Совесть бы жить нормально не позволила.       В доме тепло, Вова выпутывается из куртки и уже привычно усаживается к Турбо на незаправленную кровать. Тот усаживается рядом, практически впритык. Тёплый и такой нужный прямо сейчас. — В розыск объявили уже?       Вова качает головой. — Андрей сказал, что вроде как нет пока что, просто пасут под домом, поговорить хотят. Но ты же сам знаешь, о чём эти разговоры и чем обычно они заканчиваются.       Валера, конечно же, знает.       Бандитских разборок менты не любят. И с такими, как они, не церемонятся. То, что в розыск не объявили, — хорошо, но всё это лишь вопрос времени, решать нужно здесь и сейчас. Каждая минута на счету. — Уезжать нужно. Подальше. Жёлтый — не такая персона важная, чтобы за тобой по всей стране бегать.       Вова и сам понимает, что это сейчас для него единственное верное решение, но оставить родителей, брата, пацанов и Валеру невыносимо тяжело. И почему, когда, казалось бы, всё наладилось, жизнь опять бьёт его по голове?       Валера подсаживается ближе, несколько секунд менжуется, не зная, имеет ли право обнять, но в итоге всё же делает то, чего так давно хотелось. Руки крепче сжимает и шепчет куда-то за ухо: — Я понимаю, бежать вот так вот — это не по-пацански, но, Вов, если тебя закроют, никому от этого легче не станет. Я сейчас поеду, возьму билеты нам на первый поезд до Москвы, а там уже решим что-то.       Вова согласно кивает, и только спустя минуту до него доходит всё, что говорит Валера. Точнее, самое главное из этого. — Нам? А тебе зачем?       Валера весь замирает, напрягается, и Вова понимает, что, наверное, прозвучало это как-то не так. — Ты со мной теперь, Вов, и я с тобой. Одного тебя отправить предлагаешь? Я поеду. Если ты, конечно, всё ещё хочешь, ну, вместе.       Турбо ради него готов от всего отказаться — вот так сесть на поезд и просто поехать в никуда, только потому что Вове так нужно. В этот момент Адидас реально ненавидит себя за то, через что заставил их обоих пройти. Он так старался остаться нормальным пацаном, что едва не проебал что-то гораздо более важное.       Валера так и сидит весь напряжённый, ждёт, что сейчас Адидас его нахрен пошлёт с его светлыми порывами тащиться с ним, как жена декабриста. Придумал же, «вместе», пиздец просто. Но Вова ничего такого не говорит, ближе подаётся и целует — не как в больнице, а по-настоящему. И Валера жадно льнёт навстречу, позволяя буквально вылизывать свой рот и отвечая с таким же жаром. — Хочу, — шепчет Вова в чужие зацелованные губы и обещает себе, что больше никогда себя переломать не попытается и теперь, если уж вместе, то до конца.       Люди могут называть это как угодно. Если для того, чтобы быть счастливым, нужно стать пидором, что ж, эту цену они вполне могут заплатить.       Валера уходит и возвращается домой ближе к полуночи. У него два билета на утренний поезд. И никаких сомнений относительно принятого решения.       Он пишет матери записку, где обещает обязательно позвонить. Подробностей не рассказывает, но просит не искать, потому что так нужно. Это нелегко — маму он любит, но выбор всё равно пришлось бы сделать. И он вполне очевиден: лучше ехать в никуда с Вовой, чем остаться тут, но без него.       У них есть несколько часов до отъезда. И наконец-то время, чтобы побыть только вдвоём.       Валера теперь целует первым, холодными пальцами лезет Вове под свитер, чувствуя, как у того бегут мурашки по спине, и позволяет Адидасу снять с себя олимпийку. Валера старается, не торопится, но тело действует на инстинктах — он так давно не трогал Вову так. А тот ведёт руками по спине, поцелуями спускаясь на плечи, и накрывает ладонью давно стоящий член.       Он не понимает, почему это так охуенно, почему настолько торкает, что страшно самому, но, может быть, так оно и должно быть, когда рядом тот самый человек? — Вов, я хочу до конца.       Валера думал об этом всё то время, что пролежал в больничке. Да, конечно, делать это — абсолютно точно ненормально, но разве сами они нормальные? Вова тогда сказал, что Валера не смог бы, Валера и сам был почти уверен, что нет, что это слишком, но сейчас понимает: всё это уже совершенно неважно. Да, они нездоровы, они оба извалялись в этой грязи, и отчистить себя уже не выйдет. Но Валера хочет с Вовой, всё. И если это делает его опущенным или ещё каким-то там недостойным, то пусть. Он сумеет с этим жить, если Вова будет с ним. — Уверен? — спрашивает тот, внимательно заглядывая в глаза напротив.       Решиться на подобное непросто, это, на самом деле, даже в мыслях страшно — в подробностях обрисовать. — Да, — коротко кивнув, отвечает Валера.       Ему стрёмно, но в том, что он делает, он уверен, как никогда.       Вова тоже стрессует не меньше. Такому в школах не учат, такого и по телевизору не показывают. На войне он, конечно, видел разное и, наверное, даже справится, но волнение от этого не уходит. Вова надеется лишь, что тело само подскажет. Главное, чтобы взаимно всё было, а остальное — просто опыт, который им ещё только предстоит получить.       Они раздеваются быстро, как по команде. Раньше Валера не позволял себе смотреть — теперь взгляд сам невольно опускается ниже, и ничего страшного не происходит. Стоит у Вовы крепко, член как член, мерзко от этого Турбо не становится ни на грамм.       Он позволяет Адидасу улечься сверху, добровольно принимая свою роль во всём этом, и даже не сопротивляется, когда Вова разводит его колени в стороны, устраиваясь поудобнее, отчего их члены трутся друг о друга. И, оказывается, это охренеть как приятно. Куда приятнее, чем просто друг другу подрочить. Валера кусает губы, чтобы не стонать, а Вова будто специально жмётся ближе и толкается сильней.       Вазелин предусмотрительно лежит возле кровати — Вова смазывает пальцы и на вопросительный взгляд Валеры поясняет: — Надо так.       В подробности, конечно, не вдаётся. Валере и так пиздец как неловко. Он весь красными пятнами идёт от смущения, но не сопротивляется — вздрагивает только, когда чужие холодные пальцы прикасаются к нему там.       За то, что они делают, им никто и никогда больше не подаст руки и будет прав. Но какая уже нахрен разница? Вова добавляет второй палец, и Валера не то скулит, не то стонет. Это странно, но не то чтобы прям неприятно. Валера пока что не определился.       Вова не знает, достаточно ли он подготовил Валеру для себя, но больше ждать уже не может. Смазывает себя и толкается внутрь, всего на пару сантиметров, и замирает, давая возможность привыкнуть к ощущениям.       Валера боли не боится, да и боль тут другая какая-то, не то, к чему он привык. Вова толкается медленно и накрывает почти опавший член пальцами, ведёт большим по головке — запомнил уже, как нравится, — и находит чужие губы, чтобы втянуть Валеру в поцелуй. Теперь становится проще. Он наконец-то входит до конца и снова останавливается, ждёт. И, лишь дождавшись кивка, начинает двигаться.       Всё происходит довольно быстро, Вова даже сам от себя не ожидал — скорострелом он не был никогда, но с ним такое впервые. Ощущений слишком много, и дело даже не в том, что Валера — мужик. Дело в том, ну, что Валера — это Валера. Вова доходит до пика, замирает весь на секунду, выскальзывает из чужого тела под болезненное шипение. — Не смотри, — просит, потому что всё ещё неловко, и, пока не успевает передумать, сползает ниже и берёт в рот всё ещё стоящий член Валеры.       Адидас, конечно, члены никогда не сосал — да и, кто бы ему сказал, что будет, убил бы на месте. Зашквариться и опуститься он явно в своей жизни не планировал, но после того, что сделал для него Турбо, это уже не кажется чем-то ужасным.       Валера подобного и сам не ожидал — ничего сказать, равно как и сделать, он не успевает. Его хватает секунд на тридцать, прежде чем он кончает, успевая оттянуть Вову.       Они лежат в тишине. Хочется покурить, но двигаться лень. Валера смотрит не отрываясь, у него румянец на щеках, и взмокшие от пота кудряшки липнут ко лбу. Вова зачёсывает их пальцами назад, пока Валера разглядывает такое уже, казалось бы, родное лицо. Пальцем ведёт по носу Вовкиному и усмехается. — У тебя вот тут вот веснушки, знаешь, — тихо говорит. — Не замечал, — отвечает Адидас. — Нравится? — Ты нравишься, — смеётся Турбо.       Это здорово. Потому что Вове нравится Валера, он бы смотрел на него неотрывно. Какие тут вообще могут быть девчонки, когда он вот такой вот.       «Красивый», — думает Вова, и похуй, что там на этот счёт думают другие пацаны.       Утром они садятся на поезд, Валера сонно зевает, забирается на нижнюю полку с ногами и незаметно накрывает Вовину ладонь своей. Что их ждёт дальше, одна сплошная неизвестность. Вове гадко на душе за то, что приходится так позорно бежать, но, может быть, там их ждёт что-то совершенно другое. Может быть, даже хорошее. Он не знает, но постарается, чтобы всё это было не зря. В конце концов, ему есть ради кого.