***
Всю неделю никто не донимал Кисаки, кроме Ханмы, конечно. Тетта проклинает тот день, когда согласился на уговоры учительницы сыграть в какой-то сценке, где ему досталась роль кота. Пушистые ушки темного цвета прилагались к образу. В тот день скучающий Ханма болтался по школе во время урока и заглянул в спортзал, где и проходила репетиция. И увидев в тот день ушастого мальчишку, не давал ему проходу. А когда узнал, что мальчика зовут Кисаки, прозвище «киса» прицепилось само по себе. С тех пор прошло два года, а странная дружба продолжается. Тетта выходит из школы и направляется к переулку, через который всегда сворачивает, когда идёт домой. Но сегодня кто-то стоит возле стены здания с капюшоном на голове. Только подойдя ближе Кисаки узнает ссутулившуюся фигуру. — Боги, чего встал тут? Людей пугать? — фыркает он, но подходит ближе. Подросток выпрямляется, снимая с головы капюшон. Кисаки сразу замечает ссадину на щеке и сбитые костяшки рук, с которых даже капает кровь. Тетта не дает отчета действиям, когда оказывается впритык к Ханме. — Ты вообще нормальный? С какой силой надо было бить… — хватает чужую руку, но аккуратно поворачивает в стороны, чтобы рассмотреть раны. Ханма издает смешок, с какой-то нежностью разглядывая взъерошенного школьника в очках: совсем как кот, ничего за годы не изменилось. — Кровь не моя, — заверил Шуджи, проведя другой рукой по тёмным волосам Тетты. Тот старается уклониться от прикосновения, но терпит неудачу. — Вот уж успокоил, — произнёс язвительно. — Зачем дрался? — Чтобы ебальники не открывались, когда не следует. Сказано не лезть — значит не надо. Кисаки всё удивляется, как ему самому ни разу не прилетело по лицу. Ох, сколько раз он оскорблял Ханму и ни во что не ставил. — Надо же, какой важный, — закатывает глаза Тетта, отступая назад. Поправляет очки и прислоняется плечом к стене. Место совсем не для разговоров: они на заднем дворе какого-то дома, неподалёку стоят вонючие мусорные баки, какая-то собака пытается вытащить тряпку из разорванного пакета. — Не обо мне речь. Сказал не трогать одного ворчливого очкастого кису, но ребята непонятливые оказались — пришлось повторить. Кисаки удивлённо смотрит на собеседника. Невольно краснеет и опускает голову. Потом и вовсе обходит подростка и быстрым шагом направляется к дому. Чёрт бы побрал этого прямолинейного идиота. — Оставишь меня, несчастного, одного тут? — кричит вдогонку Ханма, довольно усмехаясь. Примерно такой реакции он и ожидал. Смущенный Кисаки — просто чудо. — Ничего с тобой не случится. Шуджи всё же догоняет Кисаки и идёт с ним рука об руку. Много сил требуется, чтобы бороться с желанием затискать этого зубрилу, но оно того стоит. Ханма провожает его до дома — это, между прочим, редко случается! Шуджи не совсем придурок и даёт Кисаки спокойно дышать, не следует за ним всюду, хотя странная тяга к парню существует. Поэтому если понимает, что в школе особенно часто видится с кисой, то не провожает его домой — даёт отдохнуть от своего общества. Ханма доходит до дома Кисаки и, попрощавшись, разворачивается. Его хватают за рукав худи, останавливая. — Куда собрался, придурок? Пойдём руки обрабатывать, пока заразу какую не подцепил. Парень несколько секунд смотрит на смущенного младшего, после чего улыбка появляется на его губах. — Пока я подцепил только тебя. — Ты сейчас оскорбил меня? Пошёл отсюда, я передумал помогать тебе! Таким образом Ханма впервые за два года знакомства оказался в доме Кисаки. Кто-то скажет: — Да ну нафиг, — но Ханма исправит: — Постепенное развитие отношений.***
Отношения Ханмы с родителями не крайне негативные, но оставлют желать лучшего. В раннем детстве родители Шуджи напивалить до белой горячки, творили всякий ужас и нередко срывались на Ханме. Детской психике этого хватило, чтобы сломаться. Теперь Шуджи часто пьёт в компании друзей или с незнакомцами, дерется, и бьёт противника настолько сильно, что смело можно отправлять пострадавшего в больницу. Родители об этом знают и читают нотации — они-то закодировались и несколько лет не пьют, зато Ханма вошёл во вкус. Чтобы лишний раз не терпеть предков, Ханма уходит из дома. Поэтому сейчас Шуджи стоит перед сонным Кисаки, который только что открыл дверь. — Время видел вообще? Что хотел? Тетта слегка щурится, — не надел очки, — чтобы рассмотреть лицо перед собой — вроде не избит, от боли не загибается, только вот: — Ты пьяный, что-ли? И действительно, только теперь Кисаки заметил в руках друга, — если их непонятные отношения можно назвать дружбой, — полупустую упаковку с пивом. Ещё одна открытая бутылка в руках и Ханма изредка отпивает оттуда. — Можно переночевать у тебя, кис? — Ты, видимо, ошибся — здесь, блять, не отель. — Я помню, ты сказал, что родители уехали к родственникам на какой-то праздник. Значит дома ты один. Кисаки расслышал что-то в его голосе, поэтому быстро сдается. — Заходи уже, бедолага. Кисаки пропускает парня в дом и закрывает дверь на замок. Тот проходит в гостиную и ставит пиво на столик. Ханма падает на диван, будто ноги его не держат, и лежит неподвижно. Видимо, устал. Тетта качает головой и идёт к спальне родителей — в их шкафу есть постельное белье и несколько запасных одеял, как раз для гостей. Поскольку лишних кроватей в их доме нет, Шуджи будет спать на диване. Кисаки заходит в гостиную, но не застаёт там Ханму. Звуки воды в туалете дают знать, куда делся подросток. Тетта садится и понимает, что так и не надел очки: перед глазами всё размыто. Он со вздохом идёт в комнату. По пути взгляд падает на часы — уже третий час ночи. Темноволосый берет с тумбочки очки и возвращается в гостиную. Там Ханма выбрасывает оставшееся пиво в мусорку, после плетется к дивану и заваливается на него, накрывшись сверху принесенным Теттой одеялом. Из него вырывается облегчённый выдох и тело окончательно расслабляется. — Будешь смотреть, как я сплю? — поддразнивает Ханма, приглашающе раскрывая одеяло, — Тогда лучше ложись со мной, киса. У младшего от смущения горят уши. — Ага, может, ещё в лобик чмокнуть? — Можно и в лобок. — Отвратительные шутки, Шуджи! Ханма тихо посмеялся. Спали они в отдельных комнатах, а наутро вместе позавтракали — хотя этот приём пищи можно было считать обедом, потому что проснулись они после двенадцати.***
После возвращения родителей Кисаки все выходные просидел с ними дома, так что с Ханмой видиться не получалось. Папа рассказал, как помогал соседу, давнему другу, починить мотоцикл, а мама с подругой готовили ужин на всех — в общем, поехали к родственникам, а времени больше проводили с соседями. В воскресенье вечером Кисаки не вышел погулять с Шуджи, потому что к понедельнику нужно было сделать уроки. А Ханма осознал, что скучает. Вообще не думал, что может испытывать такие чувства, — как это вообще — скучать? Но увидеть Кисаки хотелось с каждым часом всё больше, хоть издалека взглянуть и уйти. Но Ханма не позволил себе опустить до такого: следить за объектом своей симпатии — это уже перебор. Поэтому, из-за такого спектра чувств, который не унимался все выходные, Ханма не сдержался при виде друга. Тетта выходит из магазина с печеньем, стараясь засунуть небольшую пачку в карман кофты. Шуджи делает последнюю затяжку, выбрасывает окурок и ленивым шагом плетётся к хмурому подростку. Хотелось приблизиться к миниатюрному телу непозволительно близко, обнять руками чужую спину и не отпускать до тех пор, пока оба не устанут. Но единственное, на что Шуджи хватает, это взяться пальцами за оправу корректирующих очков и стянуть с чужого лица. Кисаки грязно ругается, потеряв возможность чётко видеть. Поднимает голову, смотря на довольного высокого подростка. Щурится. — Мне идёт, кис? — надевает на кончик носа очки в светлой оправе, с умным видом поправляя их среднем пальцем руки. Гребанный цирк. — Глупо полагать, что я увижу это без очков. Отдай. Ханма задумчиво стучит пальцем по подбородку: — Что мне за это будет? — Пиздюлей не получишь. Отдай сейчас же, шпала. Ханма ловко стягивает очки и напяливает их на Кисаки, чудом не попав в глаз. Он переоценил свою выдержку перед другом, но осознал это только когда руками обхватил щёки младшего, легонько сжимая. — Блять, хорош уже тискаться, гребанный- Внезапное прикосновение губ Ханмы ко лбу Кисаки прерывает поток ругани, а глаза за линзами очков удивленно округляются. Полюбовавшись секунду этим видом, Ханма прильнул к податливым губам в настойчивом поцелуе. Сердце билось будто через раз, настолько Шуджи оказался взволнован и одновременно воодушевлён этим поцелуем. Однако, приятное не может длиться вечно. Кисаки рассеянно моргает, но, осознав происходящее, с силой отталкивает друга. Рукой прикрывает мокрые от чужой слюны губы, опуская глаза в дорожку асфальта. — Почему ты сделал это? Тело вдруг пробило дрожью — Тетта сильнее укутался в кофту, сжимая в руке до хруста пачку купленного печенья — в карман не влезло. Ханма заставил себя улыбнуться сквозь волнение: — Захотелось. Ты показался мне милым. Давно хотел сделать это. Шуджи проклинает себя за озвученную правду, думая, что теперь Кисаки не захочет иметь с ним ничего общего. Кисаки действительно разворачивается и уходит. — Даже в такой ситуации тебе смешно. Шутки должны иметь границы. «Шутки?» — растерянно думает Ханма. Даже если колени Тетты дрожат, пока он идёт, то он никому об этом не скажет. И его глаза мокрые вовсе не от слёз.***
Всё разы, когда Ханма собирался подойти к Кисаки и поговорить, возможно даже извиниться — не за сам поцелуй, а за то, что он произошёл без разрешения и вообще какого-либо предупреждение — Кисаки избегал Шуджи и каждый раз сбегал с толпой школьников. Ханма мог легко зажать его в углу и потребовать выслушать себя, однако, сказать в оправдание нечего. Шуджи что-то испытывает к Кисаки, целует его, а в ответ получает избегание — явно не из-за взаимной симпатии, очевидно, Кисаки, наверное, не знает, как ещё показать свое безразличие к чувствам Ханмы. Или Кисаки действительно считает поцелуй шуткой, поэтому необходимо убедить его в другом. Шуджи готов принять отказ. Никто не обязан принимать его чувства. В конце концов, так было всегда — с чего Ханма решил, что в этот раз кому-то нужен, если даже собственные родители относятся к нему, как к ничтожеству? Возможно, ситуация бы не изменилась, но в один день Ханма снова решил напиться. Подросток сидел с незнакомой компанией, все выпивали, закусывали, слушали музыку и вообще приятно проводили время. — Один мелкий очкарик не знает своего места, — едва шевеля языком произносит крупный парень — его имени Ханма не знает. — Кто он? — спрашивает подвыпивший товарищ — его Ханма тоже не знает. — Кисари Ветта какой-то. По телу Шуджи будто прошёл удар тока. Кисаки подозрительно часто находит врагов среди членов бандитских группировок. Вот как его одного оставить? Убьют ведь пацана — совсем речь не фильтрует, безмозглым бугаям это смелость (или глупость) не нравится. — Кисари… Ну значит недолго этому кисе мяукать осталось. — Тетта Кисаки, может? Я знаю его, он учится с моим кузеном. Выскочка какой-то, но безобидный — отбиться не сможет. Теперь себя сдерживать Ханма не видит смысла, потому кулак с силой врезается в челюсть парня, который назвал Кисаки «кисой». Остальные замолчали, разглядывая упавшего без сознания друга. Потом решили напасть толпой на Ханму, но уже скоро валялись без сил подле его ног. Ханма хмыкнул, размазал чужую кровь по костяшкам и ушёл.***
В дверь постучали и открыть решил Тетта. Увидев пьяного Ханму, Кисаки охватывает волнение и некий трепет, но он упрямо закрывает дверь перед носом подростка. Тот, пьяно пошатываясь, садится на крыльцо. Кисаки наблюдает за ним из окна. Несколько минут ничего не происходит и Тетта было решает, что парень заснул от выпитого алкоголя, но вдруг тот начинает голосить: — Киса! Киса, выходи. Кис-кис-кис… Ханма издаёт звук, будто подзывает кота, и Кисаки испытывает уже привычное раздражение. Он избегал Шуджи из-за смущения и страха, что услышит: — Не забивай голову, это ничего не значит. — Для Ханмы, может, и так, но Кисаки очень серьёзно отнёсся к внезапному поцелую. Поэтому услышать отказ, не успев даже признаться в своих чувствах, Кисаки не был готов. Он не рассматривал тот вариант, что Шуджи тоже волновался и испытывал боль. Но, возможно, он ошибался. Сегодня на пороге дома Ханма выглядит отчаянным. А его серенады на крыльце… — Кс-кс-кс, где моя киса… Киса тебя не хочет, успокойся, Шуджи. Тупой Шуджи, кто тебя вообще может любить. Даже кису спугнул, тварь. Единственное хорошее в жизни и то теперь… Шуджи замолкает, пряча лицо в ладонях. Затем подниматся на ноги со странное решимостью на лице и долбится в дверь: — Выходи, Киса! Обещаю не обижать и всегда любить тебя, и… И защищать буду даже. И любить буду, я говорил? Возможно я выпил лишнего, но хуйни не скажу, кис. Ты же стоишь за дверью, да? Я никогда не пиздел тебе. Когда сказал, что давно поцеловать тебя хотел — я это ввиду и имел. Имел ввиду. В виду? Ну, нравишься ты, короче, мне. Вот, и… Я типа быть с тобой хочу. Ну чтобы как пара. Хочешь, цветы куплю? Могу вон в клумбу посадить их. Только их поливать надо, ты будешь поливать мои цветы, киса? Или те страшные ромашки будешь по-поливать, а мои нет? Отец Кисаки выходит из кухни и выжидающе смотрит на сына, услышав столь изысканное признание в любви. Тетта стыдливо поджимает губы и выскакивает на улицу. Ханма оказался близко к двери, поэтому Кисаки влетел ему в грудь. Отстраниться уже не получилось — сильные руки обняли за плечи, а пьяное дыхание коснулось уха. Настолько сильно нужно наклониться, чтобы с их разницей в росте так обняться? — Отпусти, идиот, там папа в окно смотрит. — Пусть смотрит. Я все это время хотел поговорить с тобой, а ты убегал. — Знаешь ли, я был уверен, что ты просто издевался надо мной, когда поцеловал… Ханма прикрывает ему рот рукой, призывая к молчанию. После поднимает ладонь к волосам Кисаки, крепко хватается за пряди и прижимается губами к губам. Целует медленно, трепетно, словно всё время мира отведено им для поцелуев. Второй рукой нерешительно обнимает за талию и прижимая ближе к себе. Не заметив протеста, Ханма с новой силой впивается в розовые губы напротив. Как он скучал по этому чувству: странная лёгкость и трепет снова сковали сердце, стало так спокойно и правильно. — Ммм, Шуджи, подожди. Папа… Ханма быстро оглядывается к окну — мужчина уже ушёл, явно не желая становиться свидетелем подростковой драмы. — Его нет. Кисаки, бля, я не могу… Шепчет в самые губы и мягко прижимается, подключая язык. Кисаки тут же упрямо поджимает губы. — Ты, пьянь… От тебя прёт за километр. — Надо что-то делать… — Да. Например, проспаться и на трезвую голову сказать всё то же, что наплёл сегодня. Глаза Ханмы загораются: — Ты правда слышал! — Я провожу тебя до дома и ты отоспишься. Позже, перед домом Шуджи, Кисаки всё же позволил сорвать прощальный поцелуй.***
Очередной поцелуй приходится на переносицу, следующий — на кончик носа, мягкие губы крепко прижимаются к приоткрытым губам. — Сколько можно уже, — шёпотом, цепляясь пальцами за плечи старшего подростка. Ханма хмыкает, аккуратно стягивает очки с партнёра, но отнюдь не аккуратно бросает их на кровать. Кисаки хмурится, но молчит, принимая жадные прикосновения — Ханма будто долго сдерживался, а теперь отпустил себя и не способен остановиться, прекратить касаться желанного тела. — Я помню всё, что говорил тебе вчера, — спускается к шее, с наслаждением проводя языком по коже. — Хотел купить тебе цветов сегодня, но- — Этот веник оказался бы у тебя в заднице. Я тебе не девчонка, — смущенно — то ли из-за жарких прикосновений, то ли из-за слов Шуджи. — Я предвидел это. Цепляет пальцами воротник футболки, опуская вниз и давая себе больше места для поцелуев. Неконтролируемые вздрагивания и мурашки по коже Кисаки становятся наградой. — Вообще-то я никогда… Не видел тебя в качестве… Своего парня-АЙ, идиот! — лицо раскраснелось, Тетта закрывается руками, пока Ханма исследует его грудь, задевая пальцами торчащие соски. — Я бы хотел стать твоим парнем, киса. — Я тоже хочу этого. Хватается за футболку Ханмы и тянет через голову в попытке снять. Старший охотно поддаётся. После снова принимается разбирать желанное тело на части — до прихода родителей ещё несколько часов, а пока Ханма собирается испробовать всё, что Кисаки сможет ему дать. Всё, что Кисаки позволит взять.