Крепкий

Гастер всегда был крепким. Это не раз отмечали Чара и Азриэль — конечно, когда были живы. Так и говорили не без боязни и благоговения: "Да ты крепкий орешек, Джи", — когда их братишка, например, на дежурстве в школе в пух и прах разносил своего ровесника или даже кого-то постарше за забытую сменную обувь. Он никого не оскорблял и не сквернословил, однако в таких ситуациях ребята просто не знали, куда себя деть. И даже самым отъявленным хулиганам становилось стыдно за свои грязные ботинки. Потому что никто больше не обладал безупречной осанкой, ледянящим душу взглядом и каменным выражением лица в свои одиннадцать-двенадцать лет.    Гастер не был высок ростом, но побаивались и уважали даже хулиганы. И это не потому что он был приёмным сыном самих Короля и Королевы и носил дорогущую одежду. Богатеньких отпрысков, имеющих за дорогой тканью пустую жалкую наглость, никто не уважал. А Гастер... Было в нём что-то, заставляющее кого угодно чувствовать себя некомфортно. Никто не знал, откуда пришёл этот ребёнок и что он пережил. Поговаривали, что он воевал наравне со взрослыми, оттого-то на его лбу красовалась такая страшная трещина, идущая от правого глаза почти до макушки. А ещё Гастер умел смотреть не по-детски холодно и пристально, будто сразу замечая в душе монстра все недостатки и слабости, отчего неопытные задиры терялись и не могли быстро сообразить, что сказать. Казалось, не за что было зацепиться. А когда всё-таки соображали, Гастер был уже далеко впереди них, и их трусливый лепет выставлял ничтожными их, а не его. Голос юного Принца — отдельная тема. Ровный, холодный и будто бы стальной, от которого даже учителям порой становилось не по себе. Гастер слов на ветер не бросал и говорил мало, лаконично и коротко, порой чересчур прямо, так, что ответить было совершенно нечего. Потому что он никого не спрашивал. "Ты сделаешь так" — и точка.    Гастера не любили, потому что он был ещё и круглым отличником, а также участвовал в многочисленных конкурсах. Но уважали и боялись, чувствуя в нём кого-то чужого, жуткого, твёрдого. Властного. Совсем не похожего на Азриэля и даже на Чару.    Это чувствовали даже учителя, ведь ходил Гастер по собственному желанию в обычную школу.    Как-то он ввязался в драку. То есть не он ввязался, а его окружили те, кого он когда-то за что-то отчитал, и решили "преподать ему урок". Их было шестеро. Хулиган повалил его на снег в Сноудине и разбил ему нос так, что из бездонного отверстия полилась пурпурная магия. Гастер не боялся. Он стёр рукой магию с лица и вытер её о мех на мордочке мальчишки, нависавшего над ним. А потом, воспользовавшись его замешательством, поднялся на ноги, улыбнулся подобием губ, заляпанных магией. Улыбнулся так, что главарь сказал, заикаясь: — Н... ну тебя к чёрту... Ненормальный. — И все шестеро ушли прочь.    С тех пор Гастера больше никто не трогал. — Ты крепкий орешек, Джи...    Гастер не смеялся и ничего не отвечал. Он вообще никогда не смеялся и почти не улыбался, но почему-то Чара и Аззи никогда не сомневались в том, что он их любит. Дома он становился на каплю мягче, хотя они всё равно его побаивались.    Бывало, идут они втроём в школу, и тут Гастер скажет строго: — Принц Азриэль Дриимурр, прекратите сутулиться.    И вроде бы не было в этой фразе ничего страшного, а Азриэль всё равно невольно вздрагивал и послушно выпрямлял спину. Чара бросала на сводного брата недовольный взгляд, но ничего не говорила и сама боялась ослушаться старшего — на год — брата. Не то чтобы даже боялась, при её-то нестерпимом характере, а просто не хотела лишних прений.    Азгор и Ториэль нашли Гастера десятилетним ребёнком, круглым сиротой, можно сказать, на поле брани. Нашли — и взяли к себе, решив воспитать чужое дитя вместе с сыном Азриэлем как своё собственное, за что Гастер был более чем бесконечно благодарен им. Наверное, слишком благодарен. Как-то он выиграл олимпиаду по физике, на которую учитель послал его из-за лучшей контрольной работы в классе, — и Азгор шутя сказал: "Ух ты, да у нас растёт Королевский учёный". Такие "шуточки" стали повторяться всё чаще и чаще, и Гастер понял намёк. Он стал усиленно заниматься физикой, и она даже начала ему нравиться. Стал выигрывать олимпиады и конкурсы, писать работы на одни пятёрки и читать умные книги. Азгор и Ториэль возлагали на него огромные надежды и вскоре полностью убедились в "гениальности" мальчишки, которая на самом деле была ночным сидением за учебниками, о чём знали только Чара и Азриэль, но ни в коем случае не смели никому в этом признаться, и кучей времени, потраченного на подготовку ко всему подряд. Так что пути назад уже не было. Гастер и сам поверил в то, что стремился стать величайшим учёным, хотя раньше мечты у него были совершенно другие. Но он вежливо просил их заткнуться. Ведь от него ждут именно такого жизненного пути, а раз ждут — надо ожидания оправдать. "Кем бы ты был без опеки самих Короля и Королевы? Ни одному ребёнку на свете больше не выпадет такое счастье, так будь достойным членом Королевской семьи! Ты должен быть лучшим! Ты должен трудиться! Ты должен благодарить свою судьбу за её дар!"    Должен, должен, должен...    И Гастер благодарил, день ото дня становясь всё больше и больше похожим на робота, выполняющего затверженные операции. Он требовал от себя всего и столько же — от окружающих. У него не было настоящих друзей — и, казалось, не было в Душе ни эмоций, ни любви, ни душевной теплоты.    Одна Решимость. Или чёрт знает что.    А эмоции, чувства и всё остальное имелись. До войны Гастер был таким же, как и все обычные дети. Он много смеялся и так же много плакал, любил играть и бегать, резвиться во дворе с другими детьми и баловаться. А потом началась война, и Гастер одним из немногих успел оказаться в горячей точке и насмотреться на много всего, что происходит во время ведения военных действий. И его Душа огрубела так, что мягкой осталась лишь сердцевина, которую Гастер не открывал никому, даже самому себе. Он запретил себе эмоции, чувства и вообще всё то, что позволял себе раньше.    Но брата и сестру он любил, и те чувствовали это — скорее, интуитивно. Когда кто-то из них простужался, Гастер кратко отчитывал их за то, что они не носили шапки, а потом делал им горячий чай с золотыми цветами, пока Азгор и Ториэль были на собраниях, и говорил, словно отстреливаясь: — В спальню. Под одеяло. Живо.    В такие моменты было чуть более ясно, что Гастеру не наплевать на свою семью.    Вообще-то слишком не наплевать.    А потом Чара и Азриэль умерли — в один день. И Гастер не смог им помочь, за что потом проклял себя не одную сотню раз. За что потом всю оставшуюся жизнь чувствовал разъедающую, разрывающую Душу вину.    Только об этом никто не знал. Почти никто.    На похоронах он один из немногих не пролил ни единой слезинки и даже сохранил глаза сухими. Единственное, что могло выдать его внутреннюю бурю — это мертвенная серость лица и едва заметная дрожь кистей рук.    Король и Королева рыдали в гостиной, глядя на семейные фотографии. А Гастер в это время решал задачи со звёздочками из институтского учебника — и у него получалось. А когда пелена начинала застилать глаза, ибо Принц был не железным, он брался за ещё более сложные задачи и полностью погружался в работу. Он никогда не плакал, потому что считал слёзы проявлением жалости к себе. А жалость к себе он считал самым тяжким грехом, особенно в его случае. Он не смеет жалеть себя. Не смеет плакать. Он должен быть сильным. Должен быть гордостью всего Подземелья. Он теперь — один.    А однажды, когда его вызвали к доске, он забыл, как пишется μ, не смог её вывести на доске и понял, что не способен решить простую задачу. Пол закачался под его ногами, и Гастер впервые за всё время отключился. Проснулся в медпункте, когда школьная медсестра хлопотала над ним. Проснулся — и почувствовал жгучую, ядовитую вину: "Что это ты вытворяешь?! Что ещё за девичий припадок?" И практически вскочил с кушетки, и отправился прямиком на урок, хотя учитель приказал ему срочно идти домой. Гастер не пошёл и сумел дорешать задачу, и это помогло ему почувствовать себя на тысячную долю процента легче.    А потом Гастер стал краситься, когда круги под глазами — результат постоянного недосыпа — стали слишком заметны. Принц не спал и ночами, потому что именно с лежачим положением в голову приходили самые чёрные мысли, которых он, тринадцатилетний, боялся чуть ли не до слёз: не железный же, чёрт возьми!.. Белым тональным кремом он замазывал огромные круги под глазами, а фиолетовой пудрой "рисовал" здоровый румянец на щеках. Об этом никто, кроме старика Герсона, у которого в лавке Принц брал косметику, не знал, но черепах понимал, что если он выдаст Гастера, будет совсем не хорошо. Нет, Принц не был жесток: он до такого не опустится. Просто старику не хотелось, чтобы все старания Гастера пошли прахом, хоть он их и страшно не одобрял. Герсон видел мальчишку насквозь, глубже его косметики, и того это немного подбешивало, хотя он чувствовал, что больше, чем остальным, доверяет черепаху. Потому что продавец в лавке Вотерфолла был единственным, кто не испытывал трепета от стального голоса, ледяных глазниц и безупречной осанки. Но и не требовал от юного Принца всего на свете.    В один день, когда Гастер пришёл за фиолетовыми румянами, старик не вытерпел. Горечь и сострадание пересилили все остальные чувства. — Гастер! А ну стой!    От неожиданности Гастер остановился: он не привык, чтобы на него кричали. Замешательство на секунду задержалось на его лице, но быстро сменилось привычным каменным выражением. Принц также не привык, чтобы кто-то чужой называл его по имени, как простого мальчугана.    Он посмотрел на старика и убедился в том, что тот не жалеет о сказанном. Но почему-то впервые не нашёл в себе сил сказать что-нибудь против. — До чего ты дошёл! Смой с себя этот дурацкий грим! И больше я тебе не дам эту чёртову косметику!    Гастер промолчал, и Герсон всучил ему салфетку. — Сотри это живо. — Ни за что. — Принц бросил салфетку на пол. - Вы хотите испортить мне жизнь. Сейчас же дайте мне то, что я прошу, и молчите обо всём этом.    Не дождавшись ответа, он взял с прилавка румяна и, круто развернувшись, ушёл прочь. А Герсон решил, что обязательно докопается до истины и справедливости. Когда Гастер пришёл снова, он стал действовать решительнее. — Ты знаешь, что я всем могу рассказать о том, что ты делаешь. — Шантажируете меня? — Хочу тебе помочь. — Вам следует обращаться ко мне на "вы". — А тебе следует уважать того, что старше тебя в пятнадцать раз. Маленький ещё, чтобы старику приказывать! Маленький! И не говори, что это не так!    Гастер хотел было возразить и сказать что-нибудь привычно меткое, но вдруг у него снова закружилась голова, и он свалился на пол без чувств. Герсон привёл его в себя, помахав на его лицо газетой. — Очнулся?    Принц поднялся и сел. Его лицо теперь выглядело по-другому: немного потеплела холодность, зато обнажилась неимоверная, смертельная усталость. Глазницы будто бы говорили: "Господи, как я уже измучился! Когда всё это закончится?!"    Герсон снова протянул Гастеру салфетку. — Вытирай.    Старик не удивился, когда Принц повиновался и стёр "макияж" со своего лица, но потом всё же остолбенел — и было понятно, почему. Круги под глазницами Гастера были больше самих глазниц, а его лицо теперь обладало мертвенно-серым цветом. Секунду назад он выглядел румяным и здоровым мальчишкой-подростком.    Гастер впервые за всё время потупился. То есть опустил голову буквально на несколько градусов, потому что его тело уже было как жёсткая пружина. — Дожил. Уже красишься, как... как девчонка. Ты понимаешь, что эта твоя гордость сведёт тебя в... в какую-нибудь яму?    Гастер почувствовал, что больше так не может. Он знал, что всё это время притворялся, но не видел из этого выхода. Вот он — переломный момент. Хватит носить эту маску. Хватит быть таким. Хватит. — Я лишь хочу оправдать ожидания Их Величества, - поколебавшись, сказал он. Он не помнил, когда перестал говорить "папа и мама" или хотя бы "отец и мать". — Какие ожидания? — Они желают, чтобы я стал Королевским учёным. — А ты этого желаешь? — Я должен этого желать. — Скажи мне, почему. — Потому что... Потому что они должны мною гордиться. — Они? Кто именно? — Все. — Все-все? — Да. — Ты счастлив от этого?    Гастер промолчал. Он хотел было сказать "да", но понял, что это было бы максимально глупо. Не перед стариком, который знает всё. — Должен быть счастлив.    Должен.    Принц продолжил краситься, но, к удивлению одноклассников и других ребят в школе, больше не был столь суровым. Кто-то даже спросил у него: — С тобой... всё хорошо?    И снова "ты", но Гастер ничего не сказал. — Готовься лучше к уроку. Иди. Ну, чего стоишь?    Однако — не таким стальным голосом, как раньше. Гастер учился так же отлично, ходил на конкурсы и олимпиады, держал спину ровно, но все вокруг чувствовали: что-то в нём переменилось. И стали немного больше тянуться к нему.    Только Гастеру от этого не становилось легче. Напротив, что-то тянуло его Душу вниз, сжимало её когтистой лапой, пыталось разорвать в клочья.    Чувства ведь не похоронишь. *** — Ваше Величество... Мне очень жаль, что так произошло. Но Вы должны... должны...    Азгор Дриимурр сидел на троне, склонив голову. С того дня, когда всё это случилось, Гастер стал перед ним робеть. — Гастер, ты ненавидишь людей? Отвечай честно.    Принц задумался. Он не позволял себе чувствовать нечто столь разрушительное и бессмысленное. — Нет. — Нет? Даже после того, что они сделали им? После того, что они сделали монстрам? После всего, что они сделали тебе?    Король говорил медленно, словно по капле выливал сидящую внутри ярость. — Не ненавижу. — Не ненавидишь. Впрочем, мне уже всё равно, ненавидишь ты или нет. — О чём Вы говорите? — О том, что всё решено. Это война, Гастер. Я объявляю людям войну. Пусть знают... знают своё место!    Гастер обмер, и все силы ненадолго ушли из его тела.    "Как на долю секунды уходит ток из конденсатора, чтобы перезарядить его, — а потом уйти снова, и так до бесконечности..."    Гастер вздрогнул и собрался с мыслями. Казалось, это действие сбросило с его лица стальную маску. Он представил, как гнётся металлический воображаемый нос. — Нет! Не говорите так! — Почему, Гастер? Они забрали у нас всё. У нас с Ториэль, у тебя, у всех монстров. Дадим им отпор!!    Азгор резко встал и направился к противоположному выходу из зала, к выходу, который вёл к Поверхности. Гастер рванул за ним. — Стойте! Я не позволю вам!.. — Гастер, будь послушным ребёнком и уходи отсюда, — совершенно другим тоном и даже голосом произнёс Король. — Нет. — Что?.. — Нет! Я не уйду, пока Вы не откажетесь от своей идеи! Вы в ярости, Вам больно, но остановитесь и подумайте головой! Сейчас Вам нужен именно рассудок! — Я в ярости? Мне больно? Ты что, собакин сын, совсем меня не понимаешь?! Ты не тоскуешь по ним, так ведь?!? Нисколько, да?! — Как ты можешь так говорить? Мне адски тяжело жить без них! — Так какого чёрта ты такой спокойный?!? Какого чёрта ты даже ни разу не плакал?! Тебе плевать на всех, кроме самого себя!    Последняя фраза больно ударила в самую Душу, хоть Гастер и понимал, что Азгор себя совершенно не контролирует. — Война приведёт к концу нашей расы, как Вы не можете этого понять? Три года назад погибла бо́льшая часть, а сейчас домрёт остальная! Подумайте о своём народе как Король, в конце концов! А если вам всё равно на народ, подумайте о нас с Её Вели... С мамой! Война забрала у меня всё, и я не хочу, чтобы это повторилось! — Разве ты не ненавидишь людей за то, что они тебе сделали? — Не ненавижу! Нельзя всех стричь под одну гребёнку. Успокойтесь сейчас же и подумайте нормально! — Да как ты со мной разговариваешь, а, щенок? Если бы не мы, ты был бы сейчас никем!!    Гастер сжал кулаки. Ещё один незаслуженный удар. — Сейчас речь не обо мне, а обо всей нашей расе. — Довольно этих разговоров. Не стой у меня на пути!    Азгор пошёл дальше к концу тронного зала. Гастер схватил его за огромную лапу и потянул обратно, насколько ему хватало сил. — Прекратите! Вы не понимаете себя! — Я прекрасно всё понимаю!!! —громовым голосом закричал Король и резко развернулся к Принцу.    Гастер не отшатнулся, и его безупречная осанка осталась ровной и уверенной. Он лишь поджал подобие губ, и Короля начало ужасно бесить его хладнокровие. — Вы дальше не пойдёте.    Гастер материализовал синюю кость в воздухе, но Азгор рывком избавился от неё. — А ну не мешай мне!!! - не выдержал он.    А в следующую секунду создал алый трезубец и взмахнул им в воздухе. Гастер отпрянул и, почувствовав резкую боль в левой половине лица, схватился рукой за подобие щеки. Сквозь его тонкие пальцы Король увидел огромную глубокую трещину и, осознав, что натворил, бросился к нему. — Прости... Господи... Прости меня.. Позволь мне...    Гастер резким жестом заставил его отойти. — Мне жаль, Гастер.. Тебе сильно больно? Глаз... видит?..    Гастер опустился на пол, и Азгор сел рядом с ним. Он вдруг понял, что совершенно не берёг своего теперь единственного ребёнка.    Ребёнка. Гастер — ребёнок. Измученный, искалеченный, избитый судьбой. — Какой же ты идиот... Кому вообще нужна эта твоя хвалёная Поверхность? Мы, и я тоже, столько натерпелись под этим адским Солнцем, и ты пытаешься вернуть нас в это безумие? Мы прекрасно обустроили Подземелье, и нам здесь хорошо и спокойно! Люди упёртые и твердолобые, и они не отступят так просто! А война... Ты просто добьёшься полного краха, вот и всё! Их слишком много! — И что же, ты предлагаешь просто проглотить боль, которую они нам причинили? — уже спокойнее спросил Азгор. — Нет, я не... Я не знаю! Я не знаю, ясно тебе?! Им нельзя этого прощать, они... уроды. Но война... Она нас погубит. Я просто не...    По его лицу пробежала судорога. Азгор положил руку ему на спину и почувствовал, что он мелко дрожит. — Гастер...    Боль приёмного сына помогла ему ненадолго пересилить свою. Он обнял его — мягко, словно боясь повредить его кажущееся хрупким маленькое тело. — Прости за то, что я наговорил... Я поступил, как... Как козёл. — Я не злюсь.    Гастер высвободился из огромных лап и встал. — Мне пора. — Гастер... подожди... — Извини. Пора.    И покинул тронный зал, закусив подобие губы, чтобы, упаси Боже, не расплакаться в такой момент. Не расплакаться от боли в щеке, от обиды, от горечи и от всего на свете. *** — Гастер, что это за шрам? — Я... я ударился.    Герсон не поверил, и тогда Гастер рассказал ему обо всём. Они сидели на берегу реки в Вотерфолле и слушали, как журчат её воды. - Я так устал, дедушка. Мне так... так...    Он не нашёл слов и поэтому уткнулся лбом в колени. В этом "так" умещалась вся боль, которую он чувствовал уже очень долго. И тогда старик обнял его, и Гастер вдохнул приятный запах дождя и сырой земли. А потом понял, что по его щекам стекает что-то мокрое и горячее, но не смог ничего с этим поделать. — Бедное, бедное дитя...    Он упустил тот момент, когда успел разреветься во весь голос, и не слышал собственных рыданий. Он совершенно не контролировал себя и больше ничего не осознавал. Пришёл в себя лишь тогда, когда осознал, что прижимается к мокрой рубахе на груди старика, сжимает её кулаками - и рыдает, рыдает так горько, как раньше и представить себе не мог. И вся дурацкая косметика стёрлась с его лица, зато от плача разгорелся живой румянец.    А Герсон всё гладил его по спине и ничего не говорил. Потому что говорить было нечего.    Потому что пора Принцу перестать быть таким крепким.    Он вырос. И всё-таки стал учёным. И построил Ядро. И все в Подземелье любили его как сына, друга и коллегу.    И он никогда больше не забывал о том, что он — живой. Даже будучи мёртвым.