Я не люблю гулять, Я не люблю смотреть, И не влюблен я вовсе в твой парфюм.
Утро. Горячий крепкий кофе, наспех купленный перед тренировкой, сильно горчил на кончике языка, вызывая отвращение. Гадость, а полезно, не заснет где то в уголке, и не проспит там весь день. Женя опаздывал уже вот вот на 15 минут, мелочь, а разминаться будет один в зале. А может и лучше так, включит музыку в наушниках и будет готовить себя к очередному тяжелому дню его жизни. Сон, тренировка, пары, сон. Такая рутина доводила до тошноты; он не гулял месяца три уже, на улице появляется только в перерывах между делами, бегает, носится везде как хомяк в колесе, ничего не успевая. Заступив за порог родного Юбилейного, его окатило холодом. Быстро доходя до раздевалки, переодеваясь, и собираясь уходить в зал, его удивил тот факт, что вещей Пети там не было. Сзади хлопнула дверь, вновь повеяло холодом. Резко оборачиваясь, отвлекаясь от рассматривания чужого шкафчика. — Доброе утро, — Петя задыхался. — Тоже опоздал? — поспешно скидывая куртку и кладя одежду в шкаф, он тепло улыбался, смотря на младшего, будто не было видно его недостатка сна, усталости и измотанности. — Доброе, да — сухо, кратко, понятно. С Петей контактировать не хотелось, и во все подобные моменты он сразу себя одергивал, ведь так нельзя. Не мог он сказать, что ему не нравились парни, нравились. Но такие как Петя, точно не в его вкусе. Да и вообще, они соперники, как между ними может что то быть? Такие мысли лезли в голову постоянно, когда он заглядывался на чужие губы, покрытые мелкими шрамами от частых переживаний, когда заглядывался на чужие руки, такие тонкие, но одновременно сильные, где по худым запястьям расплывались небольшие голубые полосы-вены, кисти рук, с аккуратными и изящными пальцами, сразу видно, пианист. Но каждый раз когда мысли заходили дальше, он одергивал себя. Нельзя.***
— Вот, и я говорю, ну нельзя так брать и убирать программу за три дня до контрольных прокатов и начала сезона, — он был спокойнее, чем десять минут назад, когда кричал и злился на весь мир, — Это несправедливо! Женя согласен, несправедливо, особенно то, что он скорее всего ударит его, если тот попробует хватить чужие губы своими. Успокоить. Он ощущал, как воздух нагревался от чужой подавленности и злости, так же сильно нагревался и он. Кончики обычно холодных пальцев становились горячими, по телу бежали тысячи, а то и миллионы мурашек, заставляя дрожать горячее тело. От такого Пети сносило голову напрочь. Вот и сейчас, он сидя выслушивает чужие недовольства, думая о том, как прекрасно было бы, если бы эти эмоции он чувствовал на себе. Когда руки отчаянно сжимают талию, притягивая ближе, вжимают в себя, заставляя чувствовать чужое сердцебиение и тепло тела. Когда резко разворачивают и прижимают к стене, которая вот вот рухнет от такого натиска чувств, разломится как и его голова, кричащая, что нельзя. А он противится ей, противится всему, что запрещало. И целует. Рывком вставая со скамьи и сжимает чужие щеки пальцами, боясь, что отпустит, а тот и уйдет тут же. Но нет, реакцией последовал ответ на поцелуй, такой отчаянный и грустный, наполненный всеми чувствами, что он испытывал сейчас. Оба жмурились, пока в глазах не засветились звездочки, то ли от страха, то ли от эмоций. Отрываясь от поцелуя, так же резко как и начиная его, Женя отшатывается от него, смотря со страхом и светит щеками своими красными до ужаса. Притупляя глаза в пол легче не становится, наоборот, он теперь не видит взгляда чужого, но чувствует его всем телом и душой, проникает внутрь по венам, в самое сердце. Пронизывает лютый холод тело, заставляя сжиматься от пронзительного взгляда карих глаз. Таких ярких и выразительных, таких теплых и ледяных одновременно. Он не знал, как именно сейчас смотрел на него Петя, но однозначно взглядом, который ощущался чем то новым, не тем что был ранее. — Забудем? — Да.***
Вот и сейчас, стоя перед этим совершенством и чудом, он вспоминал тот момент, который поставил точку в их прежнем общении. Все стало скомканнее, непонятнее. Оба молчали, только выискивали друг друга на льду глазами, изредка подмигивая, кидая улыбки в ответ на приземленные прыжки и хорошо откатанную программу. Петя думал сердцем, Женя — головой. В этом и была их проблема. В основном, все знаки внимания следовали от старшего, чему Женя по началу радовался, после чего расстраивался сильнее обычного. Ему нужно прыжки улучшать, а не время тратить на раздумывание о чужих и глупых улыбках, взглядах. Только не получается. Голова говорит одно, сердце другое, а найти середину не выходит — она и так у них. Бесит до ужаса, соблазняя. Хочется большего — хочется меньшей ответственности и чувств. Разобраться, да нет времени, надо действовать. Понимая, что разминка будет проходить совместно, Женя крыл матом все и вся, все мысли и раздумывания, себя в том же числе. Такое неподходящее опоздание обернется ему многим, он точно знает. По привычке он взял наушники, сразу же одернув себя, некультурно же так находиться в одном помещении с человеком и музыкой в голове. Убрал. Должна же остаться капля совести, даже после всего произошедшего между ними. Однако спокойно позаниматься все же не удалось. Каждый раз его взгляд цеплялся за красивые ноги, обтянутые спортивными штанами, будто бы не только видя каждую выступающую мышцу, но и ощущая их. Ощущения отзывались внутри сдавленным смешком и горечью, он снова уходил в мысли. Как можно было так проебаться? Влюбиться. Тем более в Гуменника. Они же разные, абсолютно. От характеров, до выбора программ. От цвета волос, до вкуса в музыке и любимой погоды. Как можно было себе такое позволить, он не может понять. Ведь все было хорошо, они общались, шутили, а теперь что? Все разрушено, давно уже. — Слушай, я уже заебался, — прерывает тишину Петя. — В плане? — Женя дергается от внезапного нарушения тишины и идиллии, поднимая голову в сторону темноволосого. — Да во всех, ты то бегаешь от меня, то смотришь до ужаса палевным взглядом. То целуешь, то отпихиваешь, — размахивал руками парень, выговаривая все недовольство. Женя даже и не знал, что не только его одного это заботит. Он думал, для Пети это все как развлечение, чтобы дни не казались столь одинаковыми. Но нет. Только, к сожалению или к счастью? — Я и не думал, что ты зацикливаешь на этом внимание, может я просто подружиться ближе хотел? — Ты мне то не заливай, ты весь сияешь как меня видишь. Только сегодня мрачный какой то ты, думал, меня не будет и расстроился? Ему за такие фразы хотелось только врезать, да жалко лицо портить. Тем более такое красивое. Ну и где то в последний момент мыслил про себя, руки зачем пачкать? — Ничерта подобного, — Семененко и не пытался сделать тон менее грубым, буквально прошипев эту фразу. А сам в то же время отводил взгляд от пустоты, случайно попадая на чужие губы, такие манящие и красные от дурной привычки закусывать губы когда можно и нельзя. Сука. — Блять, ну какой же ты дурак все-таки. Даже не успевая ничерта понять, он почувствовал тепло чужих губ на своих. Такое нежное и невесомое, мол если оттолкнешь то не так больно будет. Однако Женя и не собирался. Хватаясь за крупные Петины плечи, чувствуя каждую напрягающуюся мышцу под своими руками, он только ближе прижимался, стараясь углубить поцелуй. Теплые руки ложились поверх его, как бы остужая чужой пыл и успокаивая, мол, здесь я, никуда не сбегу от тебя и не буду больше делать вид, что мы все забыли, а легкая усмешка ощущалась как металл, кажется, кто то из них не сдержался. Женя жмурился от ощущений, от жара в помещении и от чужого крепкого тела, которое хотелось зацеловать и затрогать везде и всюду, почувствовать абсолютно все и насытиться им до смерти. Чтобы чувства и ощущения поглотили реальность и расплыться в этом моменте. Одновременно, хотелось расплавиться и расплакаться от чужих поглаживаний и своей слабости. Он ведь вновь дал волю эмоциям, которые утащили его на еще более глубокое дно чем раньше. Только отсюда он уже не выберется как раньше. Впрочем, как и Петя. Один, один. Вновь проеб. Со стороны двоих.