морская черепашка

На четвертый день карантина ты обнаруживаешь, что дорогие родители подложили вам даже не свинью, а огромного жирного хряка. Ну кто, сбегая от бедных заразных деточек, умудряется забрать с собой все кассеты с фильмами? В доме не осталось совершенно ничего нормального - исчезло всё, от Титаника, над которым мать любила лицемерно повыть, до Кудесника крови. Они вообще его смотрели? Это была твоя кассета, эй! В итоге у вас из развлечений остаются только нахуй никому не нужная коллекция Нэшнал Джеографик, запись свадьбы маминых друзей (ты очень расстроилась, не обнаружив на этой кассете порно) и проклятый контент из колледжа Энди в виде учебных фильмов про мировую экономику. Тебе это полезно, Эшли, - сказал бы папа. Необразованная ты дурища, не то, что твой брат, - подумала бы мама. Может, даже и вслух - по настроению. Но рассуждения о ВВП действуют на тебя хлеще ксанакса, а ты немного устала быть вялой, поэтому сегодня вы смотрите экологическую документалку. Прости, мам. И пошла нахуй. На экране по морской синеве расползается низкополигональное нефтяное пятно. Закадровый голос крайне озабочен судьбой захлёбывающихся под слоем смоляного масла кораллов и рыбок. Интересно - что обосраться, но ты лежишь у Энди на коленях и готова немного потерпеть вздохи о состоянии Тихого океана. Бедные, несчастные морские обитатели. На панцире всплывшей на поверхность черепашки играют радужные всполохи бензиновой лужи. Как это выглядело бы на тебе? Блестящая от масла кожа, разноцветно-чёрные капельки на купальнике. Дешёвая ядовитая порнуха, девочке Лейли под стать. Ты бы определённо там поплавала. - Отравишься нефтью, заболеешь и умрёшь. Ты на черепаху эту посмотри. Даже в карантине Энди не перестаёт быть скучнилой и душнилой - о чём ты ему и сообщаешь, скептически глядя вверх. - К тому же, Энди, мы с тобой уже больные. - Во-первых, Эндрю. Во-вторых - пока что, строго говоря… - Типа, вообще на всю голову. - За себя говори. - За тебя сказала. Тебя мягко тянут за чёлку, и вы тихо смеётесь. - Строго говоря, - продолжает он, когда вы успокаиваетесь, - больные или нет - ещё непонятно. Скорее бы из клиники позвонили. - Ммм-хм. Угу. Такая ты маленькая врушка. Может быть, Энди не терпится ходить в колледж, общаться с тупицами-одногруппниками и зажимать случайных куриц по углам вписок. Такая вероятность есть всегда - но ты, в отличие от него, разумная женщина, и умеешь видеть в ситуациях свои плюсы. Обычно, когда так, как сейчас - на диване, твои волосы под рукой, - ты думаешь: и пусть весь мир подождёт, ты думаешь: да идите в пизду все, все. И, в кои-то веки, к вам не зайдёт мать, не заведёт вечную шарманку о том, что делают и что не делают в вашем возрасте. Не будет коситься отец. Разрядившийся пейджер, выданный на подработке, не запищит уведомлениями, и очередная тупая девка, которую трахает Энди, не начнёт трезвонить в домофон. На карантине тебе практически прикольно. ____ Четвёртый день заканчивается. Как и пятый, седьмой день, десятый. Четырнадцатый. Вы продолжаете втыкать в сраную морскую документалку. Ну как - вы уже досмотрели её, затем посмотрели ещё раз, и ещё, потом запустили по приколу задом наперёд, и теперь ты дремлешь. Иногда косишься на Энди: тот завёрнут в свои мысли, как угорь в порванный гондон. До боли в животе скучно. Ладно, до неё тебя доводит доеденная вчера банка просроченных помидоров. Овощи со вкусом ненависти к охранникам, которые вторую неделю куда-то девают весь отведённый вам государством паёк. Жрут небось. Мрази. Суки. Уёбки. - Эшли? Брат осторожно постукивает пальцами по напрягшейся спине. Скука - это так, вторичное. - Давай что-нибудь поделаем? - У меня нет сил. - А у меня нет сил ничего не делать, - лыбишься. - Давай в “Я никогда не”? На то, чтобы выёбываться, тебя хватает, это ты всегда можешь, но вот нормально поднять руку тебе уже тяжеловато. Ворочаешься на диване, головой - на коленях - разворачиваешься так, чтобы лежать к Энди лицом и упереть локоть в его грудь, закидывая на плечо пятерню. На запястье сжимаются пальцы - смыкают кольцо. Какая у тебя рука, оказывается, тонкая. - Хорошо, - вздыхает Энди. - Я никогда не предлагал своему родственнику дурацкие игры в вопросы. - Хитро! - загибаешь мизинец. - Я никогда не… забывала мыть посуду! Ну серьёзно. После одного помидора мог бы и почесаться. - Эй, всё честно, - строго говоришь ты, пока на тебя возмущённо смотрят. - Ты тоже что-нибудь такое сказать можешь. Или я слишком хороша во всём остальном, и ты просто… - Мои волосы никогда не забивали слив в душе. Ах так. Это будет славный бой. - Я никогда не раскидывала одежду по всей комнате. - Я никогда не складывал свои журналы на чужую тумбочку. - Я никогда не нюхала трусы своей младшей сестры. - Я… Эшли, блядь, господи! Чайка на экране садится прямо под трубу - и на неё немедленно выливается литр маслянистых отходов. - Загнул, загнул! Непозволительное отсутствие сосредоточенности! - Я на автомате, дура! - А уже поздно–о-о-а-а-а-ой-ой! Птица верещит - и ты ей вторишь, когда тебя рывком затаскивают на колени и начинают щекотать. Безжалостно и вероломно! Чайка орёт, ты хохочешь, а Энди ржёт, пока пальцы под кофтой промахиваются между выпирающими рёбрами, тыкают во впалый живот, проезжаются по косточкам лифака. Невыносимо, беспроигрышно, - так же как в лицо брата наконец возвращается краска. Как маслом плеснуло. ____ Когда ты выходишь из ванной, в гостиной никого нет, только ползут титры по запутавшемуся в сетях дельфину. Братец долбился в дверь последние пятнадцать минут, от раковины ничем не пахнет, и в твоей голове быстро складываются два и два. - Ебаная ты свинья, Энди! Ты ломишься на балкон - открыто, никакой бдительности. Ширинка оказывается уже застёгнута, и на этот раз ты проигрываешь - но его лицо всё равно дорогого стоит. Ну да, ты долго торчала в душе, а он туда стучал, ты в этом доме не одна, бла-бла-бла, не поебать ли тебе, Эшли. А вот не поебать. - Свинья, - повторяешь почти с удовольствием. - Надеюсь, ты хотя бы обоссал пост охраны. Заебали не кормить. - Там нет поста охраны. - Значит, просто хуем на улице покрутил, - пожимаешь плечами. - Эксгибиционист. - Завидуешь, что так не можешь? Этому диалогу - и наглой усмешке - столько же лет, сколько твоему умению говорить. Конечно, вы никогда не повторяетесь слово в слово, вы в этом хороши. Как во всём, где Энди и Лейли - вместе. Кажется, ты уже придумала, как насыпать в домашнее блюдо достаточно перца. - А вот возьму и смогу. Прямо здесь. Там, внизу - тропка и фонари, пустой сквер для собак, многоэтажка, за которой прячется дорога. Свобода пахнет бензином и сернистыми выхлопами, звучит симфонией гудков. Тихо, как из-под шести футов земли. Как с пяти с половиной футов Эшли до бесконечности города, до оградки балкона под мокрыми босыми ногами. Пару секунд ты шатаешься, но встаёшь всё-таки крепко. Энди хватает тебя за лодыжку. - Может, ты слезешь? - предлагает брат. А нет, а всё. Не успел сразу перехватить - терпи, дорогой Энди, как всегда терпишь. Как обязался на своей крови. Наслаждайся. - Смотри, - протягиваешь руку вперёд. - Вот представь, во-о-он там, в доме напротив, сейчас стоит извращенец с биноклем. Думает, дай-ка я, значит, развлекусь. А тут такая роковая красотка... - Давай назад, роковая красотка. Пиздой посветить не терпится? Кажется, Энди опять думает, что ты шутишь. - А может и не терпится. Старая молния легко расходится; пальцы стискивают ногу чуть крепче, чтобы разжаться, когда на них падают широковатые для похудевшей задницы шорты. Ну, допустим, ой. - Прекрати и слезай, - говорит он чуть хрипловато. То ли серьёзно, то ли испуганно. Спохватился, дурачок. Разве история с сучкой в коробке не доказала ему, что его маленькая Лейли никогда не шутит? Ты начинаешь присаживаться - но в голове темнеет, в груди разливается нефтяное пятно, и мир вдруг переворачивается вокруг уходящего из-под ног бортика. Чёртовы охранники. Чёртова голодовка. Вот и всё, Эшли Грейвс. Доблестно пала в попытке поссать с балкона в нежном возрасте двадцати лет. Мама в шоке, папа в ахуе, приятели ржут, как кони - но в целом всем поебать, отсюда и до неба. Всегда так было. Ты закрываешь глаза и готовишься лететь. Но на твоей лодыжке вновь сжимаются пальцы, дёргают - и ты уже падаешь не под балкон, а в подставленные руки, о силе которых ты никогда не помнишь. Откуда бы ей взяться, верно? Мир встаёт на место. Ты широко улыбаешься в его искажённое лицо. - Поймал! - радостно орёшь. - Дура тупая! - весело тут тебе одной, окей. - Ты вообще думаешь, что творишь? Идеальные слова для выражения облегчения, десять из десяти, милый братик. Он по-другому не умеет; ты знаешь, и прямо сейчас - без разницы, ведь Энди перехватывает тебя за талию и волочет в комнату, как мешок. Счастливо, неприкрыто хохочешь, дёргая ногами; балконная дверь, ударяясь об стену, дребезжит в такт, пока ты обвиваешь руками пахнущий ацетоном свитер. - Да я все равно назад падала, кажется, далеко бы не улетела. Или нет? Я не очень поняла, голова закружилась... Воздух перекручивается в лёгких ещё раз - тебя перехватывают под рёбрами, поворачивают так, что ты как будто стоишь - но земля, не будь рук Энди, ушла бы из под ног, ничего нового, в общем-то. Ты висишь, и он смотрит на тебя из-под отросшей чёлки тем взглядом, который ты не понимаешь. Который отдаётся в тебе движением нефтяного пятна. Всё как мама говорила - святой Энди и мелкая тупая шлюха-сестра. Божье наказание. - Что мне с тобой сделать, чтобы ты не выёбывалась? Как будто тебе только показалось, что ему не поебать. Как будто тебе сейчас что-то ещё кажется - и ты не понимаешь ничего, даже то, что внутри. - А что хочешь? Он замирает, и вместе с ним застывают маслянистые блики радуги. Застывает комната, воздух снаружи, белый шум в телике. Энди не двигается - и в тебе остаются лишь два ощущения: тяжёлый, непонятный взгляд и то, как по голым ногам, от бёдер до пяток, на пол скатываются холодные капли воды. Твой дорогой брат роняет тебя на пол. Ай. - Телик хочу посмотреть. Когда ты оборачиваешься на Энди, он уже сидит у проигрывателя, и, поджав колени к груди, мотает плёнку на сраной кассете Нэшнал Джеографик. Мир снова начинает дышать. ____ Сломанная полка между балконами временно заменяет вам телевизор. - Как думаешь, он в итоге кого-нибудь призовёт? Вы уже у себя; Энди осторожно затягивает доску обратно, на случай, если сосед-культист вдруг решит облагородить квартиру свежим воздухом, а не запахом дерьма и еще какой-то мерзости, которой дышит вентиляция в туалете. Ты, честно говоря, не особо в это веришь. Как и во всё остальное в этом мире, почти во всё. - Если он окончательно тронется башкой, то да, - хмыкает Энди. - И все черти ада к нему придут, и Сатана, и летающий макаронный монстр. - Ммм, макаронный. Я бы заточила. Вздыхаете в унисон, вместе. В последнее время вы всё делаете вместе, как в песенке - вместе нарушаете границы частной собственности, вместе ругаетесь с охранниками, вместе смотрите трижды остопиздевшие фильмы. Вместе лежите без движения, наблюдая расползающиеся за веками чёрные круги. Всё как ты мечтала, Эшли, верно? - Всё как я мечтала, - шепчешь ты этой ночью, когда думаешь, что Энди за твоей спиной уже спит, мерно выдыхая тебе в макушку. - О чём это ты там мечтала? - ошиблась. Ворчит, хоть и сонно. За спиной бьётся его сердце. - Вот так полежать. Ты отказываешься всё время. - Это не очень удобно. Обычно. - А сейчас? Почему-то вы разговариваете шёпотом, как будто всё ещё надо вслушиваться, не стоит ли у комнаты мама. Как будто это имеет значение. - А сейчас я слишком устал, вот и без разницы. Спи, Эшли. - Нет, - мотаешь головой, под затылком катается чужой пульс. - Неправильный ответ. Надо - Лейли. Пожалуйста. - Да какая из тебя Лейли, - беззлобно говорит он. - Вон какая кобыла вымахала. Энди шутливо тянет тебя за волосы - и длинный сухой локон остаётся у него в руке. Пару секунд в комнате абсолютно тихо. В общем-то, это всё неудивительно. Весы показывают 92 фунта, впалые контуры живота показывают, где у тебя пустые кишки. Два дня назад вы жевали плесневелые корки с балкона соседа, позавчера собирали пальцами пыль из шкафа с едой, а вчера ты вырвала несколько страниц из книги и съела. Тошнило потом, конечно - комками бумаги и полупрозрачной желчью, пахнущей полкой хозяйственного магазина. О чём ты мечтала, Эшли? В глазах снова темнеет, но ты садишься на постели - и орёшь на брата из последних сил. Бьёшь в грудь ослабевшими кулаками, хватаешь ртом воздух - а потом засыпаешь, когда всё топливо, что в тебе есть, выходит с криком. Кажется, тебя нежно гладят по спине. Кажется, тебе что-то снится. ___ От вас обоих несёт химикатами. Может быть, так пахнет мусорное пятно в Тихом Океане, или птицы, захлёбывающиеся нефтью. Ебучие рыбки - теперь с эффектом полного погружения в хуёво снятый приближающийся конец света. Выпавшую прядь Энди, похоже, тихо выкинул. Ты не спрашиваешь; просто садишься к нему на диван и берёшь за руку, как привыкла. Какое-то время вы ничего не говорите. - Всё будет нормально, - нарушает тишину брат. Выступающие из белого шума кости кораллов бледнеют. В его голосе нет никакой уверенности, совсем. Сраный голод. Блядский карантин. Ёбаные охранники. Мерзкое всё, всё, всё. Весь лежащий за дверью мир бесконечного похуя, тонущий в разверзающимися под впалыми боками масляном пятне. Ты готова снова закричать. Заплакать, ударить кулаком в грязь за экраном телевизора. Что угодно, только бы… - Всё точно будет хорошо, Лейли. Твоего виска касаются сухие губы, и нефть в тебе загорается агонией нежности. Наверное, ты готова что-то понять. Или сделать выводы. Или простить всё этой ёбаной вселенной, пока Энди задумчиво и осторожно перебирает твои волосы, пока твои кудри стекают между его пальцев клубящимся дымом. Черепашка в зеркале телевизора заползает в пластиковый пакет.