Булавки для шевронов

      Вот так — проверка веса, замах из средней стойки, проворот запястья, и меч, срезав плоскость воздуха, замирает параллельно спине.       Кажется, так стоял каждый её ученик.       Яньцин уже знает, что пользоваться этим странным подарком не будет — он как будто всем намозолит глаза. Он нужен был, наверное, больше ей, чем ему… И выкован для неё, и подарен как будто как сувенир. Что ж, сувенирные мечи он любит не меньше других, только вот подобрать ему ножны задача, кажется, невыполнимая. Хочется обернуть во что-то не слишком тяжёлое, но плотное… Толщину ноши внутри обозначить наружным бликом золота — но не росписью, а накладкой. На ум приходит блэйдов плащ — хоть в его полу заверни и оставь, сверху стянув красной лентой.       Цзинлю прогоняет из головы все мысли, командуя уйти. Блэйд и не думает оборачиваться — его сизая спина тает в ещё более сизом тумане, пока, наконец, не сольётся с ним окончательно. Как будто и не было его. Пора возвращаться. Пора, возможно, ответить за свои выходки, но путь до генеральского кабинета долог, а Цзинлю, кажется, тоже не слишком торопится идти.       С ней всё ещё хочется говорить.       Даже больше — её хочется спросить о многом, что она не стала рассказывать, стоя возле искр от наковальни.       Произнести первое слово кажется невозможным — для человека, посвящённого в историю о Пяти. Именно здесь как раз полезно быть ребёнком — детям простительна наивность. — Он дорог вам? — неловко спрашивает Яньцин, смотря, как ветер щекотит облака в той стороне, где исчезла спина Блэйда. — Нет, — помедлив, хрипло отвечает Цзинлю, — больше нет. — Он просил о… Вы не можете его убить? — Не знаю, — слетают с неожиданной честностью слова. — Пытаюсь, но что-то мешает каждый раз. Убивать, хоть и бывших… Учеников? Прокажённых? Друзей?.. На это ни у кого нет права.       Она одергивает себя за слишком явные откровения, почти перешедшие черту. Медленно приходит горечь понимания: она говорит с мальчиком о смерти. С мальчиком, который не дорос ещё даже до порога вступления в рыцари, с юнцом, не убившим ещё никого… В конце концов, с ребёнком, которому по праву защиты от тревог и невзгод вообще не положено знать, что есть смерть, и тем не менее… — Извини. — За что вы извиняетесь?       Цзинлю коробит собственная тревожность — с запозданием приходится посмотреть на него и почти ужаснуться: он всё понимает по глазам. — Ты уже знаешь, что такое смерть? — предполагает она, надеясь не слышать его слов, но тщетно. Косвенно он признаётся, что его светлое детство уже разбито. Цзин Юань, как ни старался, от всего на свете уберечь не мог. — Знаете… Я не понимаю, почему взрослые всё время пытаются умолчать. Почему не сказать правду? Например… Я не знаю своих родителей, но для всех они просто… не существуют, я думаю? Но это совсем другое: хоть я могу их представить, даже если никогда не видел, и мне не очень-то грустно, потому что… Наверное, нельзя грустить по чему-то воображаемому?       Она чувствует, что должна кивнуть, пусть и, возможно, не так уж согласна с ним. Или согласна более чем. — Если бы я их помнил, то да. Зато госпожа Тинъюнь… Ну, знаете, леди-посол «Свистящего пламени». Она такая… Я скучаю по ней. Для всех она пропала — не говорят, что умерла. Только мне слабо верится. Одна госпожа Юйкун верит. И мне говорит верить, чтоб нюни не разводил.       Цзинлю кивает, с болью вспоминая, что Фантилья тогда не только сломала Тинъюнь — совсем как куклу, но и ранила Цзин Юаня. — А вы как думаете? Она умерла?       Ей стоит подумать совсем немного, но ему очевидно, что она в её смерти даже не сомневается, однако звучат её губы совсем другими словами. — Я знаю не больше твоего. Не всегда, но иногда неизвестность лучше, чем однозначный ответ. — Вы хотите меня подбодрить? — грустно понимает он. — Всего лишь напоминаю, что надежда делает больно не хуже, — резче отвечает она, но смягчается. — Что ты о ней помнишь?

***

      Никакой суеты: разгрузка, номер ящика, накладная на каждый. Каких-то полчаса, и у Юйкун в руках уже толстенная кипа из полутысячи листов. Она уже раздражена, что оцифровать все придётся до обеда, но по-прежнему не позволяет себе работать сразу виртуально. Бумажный носитель — это надёжно. Ещё большим раздражением для неё становится посетитель с красным доступом. Метка напротив его разрешения на вход указывает на принадлежность к рыцарям.       «Обыск? Без ордера? О важных визитах предупреждают накануне.»       Ни имени, ни цели визита не указано — вопиющая халатность, однако кто-то в системе всё же зарегистрировал странного гостя. Юйкун не по себе. Мысль об обыске крадётся за спиной не случайно: возросшее на Сяньчжоу количество контрабанды наталкивало на предположение, что её провозит кто-то из своих и элегантно прячет прямо между самых что ни на есть легальных товаров в ангарах торговых судов. Обыскивать самостоятельно недопустимо, но руки чешутся хотя бы проверить. Такую работу нельзя поручать кому попало.       Время визита, как ни странно, указано — Юйкун с утра на взводе и патрулирует вход уже за час до. Её каблуки мерят пол, щелкая, как часы — и не скажешь даже, что эти длинные ноги когда-то прятала форма пилота. Вскоре появляется Тинъюнь — наоборот, изумительно спокойная и приветливая, через пять минут уже выносящая поднос с дымящейся выпечкой. Несколько странное гостеприимство для кого-то с ордером на обыск, но Юйкун молчит, даже не подозревая, кто придёт. Тинъюнь уже издалека машет хрупкой ладонью, и её нефритовое кольцо с запястья скатывается на предплечье почти до локтя. — Ты? — удивляется Юйкун, коря себя за недальновидность. — Вот принесла нелёгкая.       Ей хочется поворчать чуть дольше, но нельзя не порадоваться, что этот шебутной мальчишка — не следователь, не пристав или кто-то иной, да и пришёл он просто поболтать. — Не отвлекай её надолго, — вздыхает она. — Слышишь, Яньцин? — Да, госпожа, — скромно кивает он ей и уже жмурится от удовольствия, когда теплые руки Тинъюнь тянутся его обнять.       Тинъюнь нравится ему: она хорошенькая и весёлая, балует, как старшая сестра, но не настолько строгая, как взрослые — она не ощущается взрослой. Целый день на ногах, суетится, но успевает поговорить со всеми и никому никогда не грубит. А ещё выдумывает очень остроумные шутки про Фу Сюань — должно быть, та и предсказала, что кто-то неблагоприятно молол языком, и теперь ждут отряд с обыском. Тинъюнь посмеивается снова: если бы она умела предсказывать, когда генерал уснёт, давно бы обошла его по показателям работоспособности.       И выпечка вкусная, и лисьи глаза у неё такие ласковые: она помнит пять его любимых мечей и всегда смеётся, когда один из парящих колет его в спину, не желая подчиняться. Они болтают не так уж часто и много — оба заняты делами, но главное — не это. Главное — другое. — Смотри! — хвастается он крошечной металлической птичкой-шевроном на рукаве, с ноготь, а то и меньше.       Знаки отличия — небольшого, но достаточного, чтоб поощрить. Не все их носят среди тех, кто получает — не особо заметные, больше памятные. Кто-то пришивает их на ножны. У кого-то они так и остаются лежать в шкафах. Кто-то срезает с них птичку и собирает на нить, а нитью украшает доспех или эфес — устав позволяет обращаться с ними как угодно. Тинъюнь улыбается — чувствует, что должна похвалить. — Сам пришил? — в уголках глаз складываются тоненькие приветливые морщинки. — Ага, — чуть краснеет он и понимает, что криво. — Немного неровно. Давай помогу.       Она вспархивает с дивана так быстро и невесомо, что не остаётся никаких сомнений, что лисий народ в полетах не превзойти. Но её особенная грация пригодилась в другом: в умении радовать других. А милый смех и острый язык — попутно убеждать.       Она распарывает кривой шов маленькими золотыми ножницами и с лёгкой укоризной смотрит на изнанку нашивки — крошечное пятнышко крови. Каждый Облачный рыцарь по уставу обязан уметь пришивать пуговицу, только вот про нашивку там ничего не сказано. Полминуты, и ее ловкие тонкие пальцы отматывают нитку, продевают наслюнявленный на красивых губах кончик в ушко и быстро и ровно пришивают обратно. — Вот. Не оторвётся. — Спасибо, — он краснеет слегка сильнее прежнего и немного обижается, что Юйкун из-за стойки поглядывает на него с растущим неодобрением. Пора уходить. — Ну и напугал ты нас, — по секрету говорит Тинъюнь, — ждали кого-то с претензиями. — Если я подпишу имя, ваш секретарь визит не одобрит, — жалуется Яньцин. — Это всё из-за твоей начальницы? — Ей не очень нравится, что ты отвлекаешь меня, — честно признаётся она, — но против тебя госпожа Юйкун ничего не имеет. Приходи, когда хочешь.       Они прощаются.       В последний раз.