Необычная елка

- Отвянь, подлиза - Дима бухается назад, в чужие теплые объятья, с трудом удерживая в руке банку недопитой Балтики и едва успевая сложить мешающиеся крылья. Тесно, тепло, а девать дополнительную пару «конечностей» некуда. Несколько капель спиртного, поблескивая в теплом свете, стекают по пальцам, щекочут ладонь. Хочется возмутиться. Грубо пихнуть чужой бок, оттолкнуться от Антоновых рук, а ведь это именно они прижимали младшего к своей груди, да забурчать недовольным тоном о чужой, непривычной ему нежности; о возмутительно теплом дыхании в шею и больших, совиных крыльях, что как шатер разворачивались вокруг них двоих живой стеной. Дима своими воробьиными "махалками", так не мог, оттого и глубоко зарытая зависть, и недовольство чужим «размахом», и чувство собственного достоинства, все это выходило наружу гнусавым ворчанием под нос. - Ты сам пришел, - бормочет над самым ухом Звездочкин. Запах тепла мешается с еле слышными оттенками ранее выпитого старшим спиртного. Бокал шампанского на столе уже давно не пузырится, выпустив всю свою живость. - Ты позвал - Поинтересовался - Вопрос занят ли я в новогоднюю ночь с припиской «надеюсь что нет», нормальные люди воспринимают как желание встретиться, а не как… Но он не договаривает. Чужие руки окончательно сплетаются на его груди и теперь даже глотка сделать в таком, полу-лежачем положении, невозможно. Захлебнется, да будет на его могиле красивая дата смерти. Под самую Новогоднюю ночь. Приходится откинуть голову, отвести руку с банкой в сторону. Все равно сил – как и на самом деле, желания – выбираться из этих поглощающих объятий не было. Лишь цыкнул недовольно.. А вот Антон всегда издавал такие звуки, от которых ненароком, да примолкнешь, лишь бы получше их расслушать. То свистнет гортанью по совиному звонко, то вздохнет как ухнет, сразу перенося все твое подсознание в какой-нибудь глухой ночной лес, то замурлыкает, высоко так и тихо-тихо, словно по стеклу пальцем провели выскрипывая целые предложения. А как к чужой груди ухом приляжешь, так все. Даже отлипнуть сложно. Особенно если старший уснет и так и будет, медленно-медленно, да тихо-тихо ворчать. Речной галькой шебуршит каждый его вдох, клокочет, словно камень о камень ударяется. В такие моменты Побрацкий забывает обо всем, и о том что на чужой груди лежать – постыдно, и о том что излишняя, чуждая нежность – все эти ваши прикосновения. Зеленые глаза упорно пилят потолок. Со всем этим так и позабыть можно, что вот-вот и Новый год. Атмосфера слабая, разве что мандаринами пахнет, да теплые свитера и носки щекочут по-особому. У Антона ведь даже елки не было. Как собственно и у Димы, но.. У Димы елки не было по нескольким причинам. Отсутствие денег для приобретения таковой, было наименее значимой из проблем. Куда выше по значимости стоял простой вопрос – «зачем». В глазах рябило от количества новогодне украшенных деревьев, стоило только выйти.. за порог комнаты, даже не на улицу. Украшенные стены и двери соседних комнат, мишура на лестнице, вырезные снежинки на стекле охранной будки, а во дворе общаги вообще стояла наряженная елка окруженная расколохмаченным снегом – когда то это были снеговики, в скором времени героически принявшие на себя судьбу груш для битья.. Не было не единого этажа в соседних домах где на окнах не горели бы гирлянды или где в темноте помещения не блестело, переливаясь, новогоднее дерево. А магазины? Про те вообще лучше промолчать, в такое время найти магазин, кафе или хоть какое-то заведение где новогодняя тематика не упоминалась хотя бы в малейшем ее проявлении, было заданием невозможным, как минимум – время затратным. В Димином понимании новогодней ели, яркой и светящейся, такой пахнущей снегом и смолой, точно было не место в его серой общажной комнатушке, где блестели разве что банки из под энергосов, и то за редкими случаями, а теплом отдавала лишь батарея, и то, за еще более редким случаем. Ей было место в семейном кругу: в окружении кучи радостных родственников, в приятном теплом свете ламп, нескончаемом топоте и гомоне разговоров, в запахе еды, звяканье хрустальных бокалов и Гарри Поттере, играющим из телевизора. Елке было место в большом торговом центре с ненастоящими картонными подарками под ней, с запахами пластмассы, кофе и духов из ближайшего бутика. Ей было месте на сцене театра, пусть актеры в костюмах Щелкунчиков, Оловянного солдатика и Снежинок кружат вокруг нее вызывая у зрителей праздничный восторг. Елке было место даже в Антоновой машине – покачиваться на зеркале заднего вида ароматизированной побрякушкой. Диму почти стошнило наблюдать за ее кружением пока они молча - отнюдь, приятно молча - ехали до дома старшего. Елке было место даже у Антона дома, но именно там, как оказалось, она отсутствовала. Единственный намек на новый год, ну или хотя бы его атмосферу – мандарины. Пузатые оранжевые шарики кажутся неправильно яркими в этом темном и почти наглухо мрачном «совином гнезде». - Новый год и без елки, - подмечает вслух Дима продолжая пялится в потолок. Только произнеся вслух он вновь задается немым вопросом, «зачем». Слишком часто в компании магистра Побрацкий позволял себе не задумываться о то что стоит говорить, а что нет. Антоновы руки замерли, перестав поглаживать чужую кофту. - У меня есть гирлянды, - вместо ответа на вопрос, произносится где-то над самым ухом. … - Необычная у меня в этом году.. елка – ежась и шевеля перьями магистр морщил нос. Кажется, теперь он жалел о том что какое-то время назад упомянул о гирляндах. Теперь светящиеся, горячие шарики свисали с его собственных крыльев. Они путались в перьях, отсвечивались от яркой новогодней кофты. - Не дергайся, все сползает.! – взъерошившись бубнит студент, расправляя блестящие светодиоды на чужих цветастых перьях. И Звездочкин сидел, мерно прикрывая глаза от расползающейся неги и молча наблюдая за чужими действиями.