Ничего

После безуспешных часов воплей вникуда (надрывных, как будто кто-то пытается вытащить сердце из груди и всё никак не может), тёмного отчаяния и ужаса, обессиленный Адам ничком лёг на пол, прижимаясь щекой к холодному и отвратно-грязному (сейчас уже настолько всё равно) кафелю. Взгляд бесцельно ползает по трещинкам и ещё немного – в стену. Да, сейчас он понял, что у отчаяния нет цвета – это просто когда очень темно. Болевой и эмоциональный шок давали о себе знать – бессознательность прокралась в эту тёмную ванную, укачивая в костляво-ледяных объятиях, и глаза закрылись сами собой. Вот тебе уже и не так больно, и даже почти не страшно – сейчас всё будет хорошо. Ты устал, ты очень сильно устал, возясь в этой грязи и крови, дёргаясь на тяжёлой цепи, приковывающей босую ногу, делая себе только ещё больнее и – что главное – совсем бессмысленно. А теперь отдыхай. Вот включается свет – видишь? А ты боялся – да ты всегда боишься, маленький перепуганный мышонок. Расслабься. Вот и твой пресловутый доктор Гордон, для которого ты тут срываешь горло уже который час (а может, и вовсе только пять минут) – Лоренс, Ларри. «Я пришёл, всё в порядке. Я же говорил, с тобой всё будет хорошо» Адам вздрогнул, неловко стукнулся обо что-то и открыл глаза – вокруг по-прежнему темно и совсем, ровным счётом никого. Если только не считать труп Зеппа, конечно; он-то никуда не денется, чёрт его бы побрал. Сколько часов прошло? А кто их там считал – сколько угодно. Он для чего-то поднялся на подгибающихся ногах, но рухнул на колени (опять на нестерпимо грязный, жёсткий кафель) – совсем не по-человечески знобило и мутило до боли в животе. Хочется есть, от стресса же так бывает – так вот он в стрессе; весь этот, мать его, день в стрессе. В голове пронеслось, что ещё бы покурить, конечно, но Адам даже засмеялся от абсурдности этого, казалось бы, простого желания – засмеялся как-то надтреснуто и истерично, так, что сам испугался и тут же замолк. Кажется, в темноте всё-таки не так страшно, как наедине со своим голосом. Адам уселся на пол и прислонился спиной к трубам (почему всё настолько холодное и жёсткое?). Кажется, плечо снова кровоточило, но какой вообще смысл за этим следить, если останавливать всё равно нечем – да и если бы было... Не лучше ли тихонько отчалить от кровопотери, чем загибаться тут от голода, жажды и собственных мыслей? Он бессмысленно уставился на расплывающееся пятно, красное на белом, сочится и пропитывает ткань (тоже, кстати, грязную). «Неужели это всё моя кровь? Я так и сдохну здесь, в этом допотопном сортире? И никто так и не узнает, где я и что со мной? Боже мой, Боже мой...» Всё так абсурдно, так дико и нелепо – а главное, бессмысленно. Ну кому какой толк от его смерти? Хотя от жизни в общем-то тоже. К горлу снова подступил смешок – действительно, есть он, нет его, кому какая разница? Мог ли он когда-нибудь предоставить даже в самом диком угаре, что закончит свою жизнь настолько нелепым, странным и бестолковым образом? Адам уныло перевёл взгляд на мёртвого санитара. «Хотя он тоже вряд ли мог. До чего же всё это гадко, жутко и мерзко...» Он согнул ноги в коленях и закрыл руками лицо – в голове вихрем вертелись картинки, как те же дешёвые фотографии, которыми он жил. Как он бьёт Зеппа крышкой от унитаза по голове, снова и снова, одичав от постоянного страха; как Ларри пилит и пилит собственную ногу, словно на самых жутких картинах Босха; как пытается его ободрить – где он теперь, кстати? Как можно за один день превратиться из здорового, в общем-то цветущего человека в израненного, разбитого, умирающего зверька? А ведь это только начало. Дальше хуже, больнее, тоскливее и страшнее. И дальше он уж точно совсем один. На глаза снова навернулись слёзы – странно, он думал, их больше не осталось. «Я просто хочу домой – почему так нельзя? Почему я не могу – нет, почему я никогда не смогу снова там оказаться? Забыть этот грёбаный сортир как страшный сон – да если бы. И за что, о Боже мой, за что всё это – я никого не убил, чтобы заслужить такой конец...» Адам снова опёрся о трубы, склонил голову на здоровое плечо и отдался в благословенное небытие – в нём не страшно и не больно. В нём просто ничего.