Але, але!

У Норы в Сочельник выросло сто ртов, сто рук и сто ног — иначе Гермиона не могла объяснить, почему вопил, стучал и громыхал каждый угол старого дома. А, впрочем, конечно, могла — первое Рождество нового миллениума решили отпраздновать в Оттери-Сент-Кэчпоул, и приглашены были вообще все, кого Гермиона могла вспомнить. В последний раз Нора так наряжалась и наводнялась гостями только на свадьбу Билла и Флер. — О, Гермиона, вот ты где! Мы с Чарли поставили елку — она вся в твоем распоряжении, — бодрый голос Билла очень кстати послышался откуда-то из коридора и тут же исчез в гомоне других голосов. Гермиона, все это время без зазрения совести поедавшая изюм, который миссис Уизли приготовила для булочек, вновь включилась в шум вокруг: на лестнице Джинни громко спорила с Перси о том, где в последний раз она видела старые стулья бабушки Тэйси. Гарри и Рон левитировали шатер, спускаясь из комнаты упыря — тот беспрестанно вопил и барабанил по батареям, возмущенный вторжением в личное пространство. А у чулана Анджелина и Невилл пытались убедить Оливера Вуда, что сливочного пива и пунша хватит на всех, и что не нужно срочно отправлять Дина и Симуса в Косую Аллею. Последние яростно кивали, ведь вряд ли в семь вечера двадцать четвертого декабря «найдется хоть один лавочник, готовый работать!» С кухни донесся возмущенный визг, а через секунду — плач в две маленькие и очень громкоголосые головы — это Мари-Виктуар опять не поделила плюшевого медведя с Тедди. На этот жуткий вой тут же примчались миссис Уизли и мадам Делакур. И каждая не преминула упрекнуть другую в том, что нужно было лучше следить за детьми в «таком дурдоме!» Но подоспевший вовремя мистер Уизли умудрился увлечь супругу расспросами об индейке, и в кухне стало хотя бы на один голос тише. Впрочем, если даже попытаться сосчитать тех, кто уже пришел, и тех, кто обещался вот-вот нагрянуть, Гермиона не могла бы вспомнить и половину приглашенных. Она точно знала, что Парвати и Падма чуть-чуть опоздают, как и Лавгуды, которым на путь через одно поле непременно потребуется одно приключение. Хотя, кажется, Гарри и Рон утром опять выдворяли садовых гномов, так что Лавгуды придут не одни. Профессор Слизнорт, профессор МакГонагалл и Хагрид прибудут через камин не раньше десяти — в школе всегда много дел даже в Сочельник. А Кингсли еще не провел ежегодную встречу с маггловским премьер-министром — так что, вероятно, заявится совсем поздно. Гермиона мысленно ему позавидовала, потому что у нее не нашлось весомой причины прибыть в Нору аккурат к Рождеству. «Может быть, ты плохо искала?» — язвительно спросил в голове голос, которого не было среди гостей. Гермиона очень хорошо знала этот голос: он бывал с ней в странные минуты — когда оставаться наедине с собой становилось тоскливо и даже страшно. Когда ворох забот не утаскивал прочь ее тяжелые мысли, а останавливался на полпути, как будто пиная огромный мешок дум и сомнений и говоря: «А дальше сама!» Этот голос появлялся надоедливым, но таким нужным упреком, который, хоть и тыкал ее в бока, но всегда протягивал руки, чтобы она не упала. И признаться самой себе, что этот голос был для нее спасительным, в один миг стало стыдно. Потому что этот самый голос не принадлежал ни Рону, ни Гарри, ни даже родителям. Это был голос ее бешеного, ненормального, невыносимого, просто чокнутого и безрассудного друга по имени Тео. Она бы не поверила, что, проучившись в стенах замка столько лет, обретет еще одного друга, такого же, как Гарри и Рон. Да разве такое возможно после всего, что случилось? Как оказалось, возможно. И черная кудрявая голова, и хитрые ямочки на щеках, и до ужаса самовлюбленная улыбка — они вдруг стали одним целым с редким именем Теодор. Гермиона помнила едва ли не каждый их разговор: будь то спор о теории относительности или шутки о старом профессоре Бинсе, или даже те минуты тишины, когда говорить друг с другом было вовсе не обязательно, чтобы понимать. Почему-то такого ни разу не было ни с Гарри, ни с Роном, ни с кем-то еще. А с Тео… «Брось, Грейнджер, я уже в Хитроу! А ты займись, наконец, делом!» — О, Ге’гмиона! Побудь, пожалуйста, с Ма’ги-Виктуа’г! Мне с’гочно нужно найти Габ’гиэль! — Флер, уже совсем нарядная, вдруг выплыла из-за угла и вручила Гермионе крайне недовольную Вики — видимо, обида из-за медведя еще не прошла. Вот, только… в эту самую секунду, стоя посреди гостиной Норы напротив еще не украшенной елки, Гермиона ощутила себя совсем не к месту. Вики, как будто прочитав ее мысли, высунула язык и издала красноречивый звук. — Да, и не говори, я тоже так думаю. Гермиона потрясла головой в тщетной попытке отогнать липкие мысли и голос Тео. Ведь сегодня он, в отличие от нее, улетал в Париж вечерним рейсом. И уж точно не занимался всякой ерундой. Да и елка сама себя не нарядит. — О, Гермиона! А почему руками, а не палочкой? — в гостиную на секунду сунул голову Джордж и тут же зацепился взглядом за яркий шар, который Гермиона повесила на пушистую ветку. — Просто мы с родителями всегда наряжали елку вот так, без магии. Они же у меня магглы… — она улыбнулась, а голос Тео в голове вернул воспоминание с прошедшей зимы: «Волшебники любят использовать магию там, где она не нужна». — Ну, как тебе? — Вики на ее вопрос ответить не могла, только побарабанила руками по просиженному сиденью старого дивана. — Ты, пожалуй, права. Сюда нужно что-то еще. Гермиона еще утром откопала в своей сумочке подарок Тео на прошлое Рождество — фарфорового голубка — белого, не сверкающего, как остальные игрушки — но, стоило взять его в руку, как он тут же наливался теплом ладоней и еще долго грел в ответ. А стеклянный шар, как ни крути, оставался нагретым лишь с одного бока, в то время как другой остывал. — О, Гермиона! А ты еще не одета! И без прически! — Джинни, пробегая по коридору, не преминула окинуть ее взглядом. — «Простоблеск» на тумбочке! Гермиона сдула со лба пушистые кудри — почти такие же, как у Тео. «Тебе очень идет, перестань их поправлять», — его голос вновь вторгся в ее мысли, и звучал он все так же убедительно. — А-а-а, ба-а-а, да-а-а! — Вики вдруг заговорила на своем, протянув хваткие пальчики к карману Гермионы — из него выглядывали крылья фарфорового голубка. — Верно, я о нем совсем забыла, повесим его в самый центр? Он такой славный, правда? — Гермиона улыбнулась, когда Вики восторженно запищала. — Вот так, здесь ему самое место… «Ну да!» — О, Гермиона! Вот ты где! — Рон завалился в гостиную с охапкой волшебной гирлянды и мишуры. — Такое чувство, что я тебя сегодня не видел вообще, — он усмехнулся, протискиваясь к елке, чтобы поцеловать Гермиону в щеку. — Ты как? Готова? — Почти, — она пожала плечами. — А ты? — Нет, конечно! Столько всего еще нужно успеть! Кстати, ма тебя искала. — Хорошо, я сейчас — только отнесу Вики к кому-нибудь из ее очень занятых родителей, — Гермиона вяло улыбнулась, а Рон уже вовсю пытался докричаться мистера Уизли, который прошмыгнул в коридор на второй этаж. — Па! Па, ты мне обещал найти хлопушки Пушек Педдл! Помнишь, они еще с прошлого года остались? Но, когда Рон бодрым шагом направился вслед за отцом, старая гирлянда, точно антенница, потянулась к елке и стянула с нее голубка. Тот с глухим треском рухнул на пол, разлетевшись на две половинки прямо вдоль белоснежной грудки. «…знаешь, мама мне говорила, что голубков нужно обязательно повесить на елку и смотреть — не разобьется ли? Ведь, если разобьется, то, значит, в этом году ты совершил непоправимую ошибку. И ее можно исправить только до Рождества». Голос Тео оказался громче, чем плач раздосадованной Вики, чем стократное «Ой, прости!» Рона, чем нарочито бодрое «Ничего страшного! Репаро!» от проходившего мимо Гарри. Но Гермиона отчаянно вскрикнула и схватила две половинки, еще не соединившиеся заклинанием. Старые часы пробили без четверти восемь. А без четырнадцати минут Гермионы уже не было в шумной гостиной, не было в Норе, не было даже в Девоне. Она оказалась в пустом коридоре Хитроу, куда, сколько она себя помнила, никто никогда не совался, даже уборщики. Гермиона в помятой пижаме и в домашних тапочках ринулась к электронным табло. Она знала, что рейс в Париж вылетал ровно в восемь. Значит, у нее еще было время все исправить. Она бежала изо всех сил, не обращая внимания на сердце, которое вырывалось из груди, на слезы от обиды и от страха не успеть, даже на одну потерявшуюся тапочку. Гермиона цепляла глазами встречные лица, выискивала в каждом силуэте знакомый, единственный нужный сейчас. — О, как хорошо, что вы свободны! — с трудом пытаясь отдышаться, Гермиона буквально повисла на стойке регистрации. — Умоляю… скажите, на рейс до Парижа… там… — она зашлась в приступе кашля. — Там был… Его зовут Теодор Нотт! — Мисс, к сожалению, я не могу разглашать такую информацию. Я могу только сказать, что регистрация на этот рейс уже закрыта. — Пожалуйста! Я умоляю! Я не встречу Рождество без него! — Гермиона поразилась своей решимости, все еще крепко сжимая в руках разбившегося голубка. Может быть, в Сочельник и вправду бывают чудеса? — О, я… ну… вы могли бы мне сказать, как он выглядит, и я могла бы, скажем, вспомнить, видела ли такого человека? Гермиона вмиг просияла: — Он… — она вздохнула и смущенно отвела взгляд. — Он, ну, просто, неприлично красивый! У него черные кудри и карие глаза, и еще ямочки на щеках, и самая очаровательная улыбка! А еще он ужасно саркастичный! И такой невыносимый! И он… он… такой ласковый, заботливый, добрый. Он невероятно умный и очень талантливый, хотя и говорит, что знает об этом, но на самом деле и представить не может, насколько! — Вот видите? Ни в чем не наврала, у нее патологическая честность — страшный диагноз, — голос Тео почему-то прозвучал не в голове, а прямо за спиной. Гермиона, не веря своим ушам, но, веря глазам — ведь девушка за стойкой регистрации вдруг захихикала — обернулась. Тео стоял перед ней: тоже запыхавшийся, растрёпанный и растерянный — ни следа от привычной уверенности. Но эта его странная, мягкая уязвимость по-другому играла в уставших глазах. Наверное, поэтому захотелось обнять его, сильно-сильно, крепко-крепко! Чтобы он приклеился к полу, чтобы не смог улететь! Только… вместо этого получилось расплакаться. Сморщив лицо, растирая нос, хлюпая и фыркая! И громко, с обидой и грустью, которым, кажется, пришёл конец. — Грейнджер, ты чего ревешь? — Тео, обычно с усмешкой и хитрым взглядом, был сам на себя не похож. — Голубок разбился! Гермиона заметила сквозь пелену слез, как улыбнулся Тео — так же, как бывало только с ней наедине. И тогда она шагнула к нему, прижавшись всем телом, каждой крошечной своей частичкой. Сплетаясь и растворяясь, чтобы он никуда не улетел, подобно фарфоровому голубку. И Тео обнял ее в ответ — не так, как позволял себе раньше — он обнял ее по-настоящему, согревая ладонями, сминая волосы, прижимаясь сердцем к сердцу. В тесноте этих объятий было слышно только их сбитое дыхание, как будто никого и ничего вокруг не существовало. Гермиона искала в этих объятиях себя, но находила с каждой секундой намного больше. Сердце подкатывало к горлу, хотелось плакать, но только от счастья — от ошалевшего, безумного, глупого, невероятного — в него даже верилось с трудом, она даже боялась вздохнуть, чтобы только оно не исчезло. Но Тео так ласково гладил ее по спине и по спутанным волосам, рассыпая невесомые поцелуи по зареванному лицу, что сомнений не оставалось — кажется, в этот раз она успела. Гермиона улыбнулась и взяла лицо Тео в свои ладони. Она ни разу не сказала ему, как сильно любила его ямочки и мягкие глаза, и вихрастую чёлку, и упёртый лоб. Как сильно она любила его родинки, каждый раз при встрече пытаясь их все сосчитать и сбиваясь со счета на седьмой, над уголком губ. Гермиона едва уловимо провела по ней пальцем, заметив румянец на щеках Тео. — А я последние десять минут бегал по Норе, искал тебя, но, похоже, там все слишком заняты. Правда, твой любимый очкарик сказал, что ты в растрепанных чувствах трансгрессировала в неизвестность, — он чуть слышно рассмеялся, сильнее прижимая Гермиону к себе. — Ты — здесь, а я — там. — Прости, что я так долго не понимала… я ведь почти опоздала, я почти… Прошу, не улетай, я хочу встретить Рождество с тобой! И не только это, но и следующее… и вообще все-все-все. — Я тоже, — Тео стер слезинки с ее щек. — Я бы без тебя следующее и не встретил. Они потянулись друг к другу, и Тео мягко, невесомо коснулся теплыми губами ее губ. И сердце, наверное, разорвалось в тот самый миг, и тут же собралось воедино. А в следующую секунду их поцелуй превратился в рваное дыхание, в головокружение, в пальцы в волосах и… в неловкий кашель девушки за стойкой регистрации. — Простите? Извините? Я думаю, вы не расстроены, что опоздали на рейс? Гермиона почувствовала, как запылали щеки, и, хихикая, уткнулась Тео в шею. — Э-э-э, да, да. То есть, нет! Мы? Мы совершенно не расстроены. Рождество же! Правда? — Тео слегка ткнул ее в бок, прекрасно зная, что Гермиона боялась щекотки. — Правда, — она подняла на него взгляд и легко провела ладонью по его щеке. — А голубка починим? — Починим, — Тео улыбнулся. — Только без магии. Чтобы было по-настоящему. Он поцеловал ее в уголок губ и прижал к себе — трепетно, с нежностью и любовью. И Гермиона поняла, что обнимала его в ответ точно так же. «Рождество же! Правда?»