***
Надо мной плескалось бесконечное блеклое небо, по которому были разбросаны облака, похожие на комья пыльной ваты. Я хотела пошевелиться, но меня опутывали красно-коричневые веревки. Я судорожно дернулась, веревки ослабли, и я скатилась в снег. — А ты живучая, — поприветствовал меня лангрин. — Сколько я… — горло забилось слизью. Пришлось прокашляться. Удивительно, однако тошнота прошла. Сознание было ясным, а в мышцах ощущалась сила. Шея под одеждой зудела. Запустив палец за воротник, я почесалась. Под ногтем осталась кровь. Судя по следу на снегу, лангрин оплел меня кератиновым шипами и тащил волоком, как на санях. За то время, пока я провалялась в отключке, мы добрались до подножия ледяных глыб, и я наконец поняла, про какой лес говорил лангрин. Я читала об этом. Деревья в ледяном янтаре — так их описывали очевидцы. Поэтично и довольно далеко от истины. Я видела фотографии. В свете утренней или вечерней зари, доведенные до визуального совершенства в фоторедакторе, ледяные леса пленяли воображение своей красотой — лживой, как я теперь поняла. До климатического коллапса здесь росли обычные деревья. Потом эту местность поглотила погодная аномалия. Нескончаемые проливные дожди боролись с лютым морозом за контроль над территорией. Победила стужа. Пропитанные дождем деревья покрылись панцирем изо льда. Их черные трупы навеки застыли в зимнем плену. Хмурая, беспросветная, неуютная картина. Лангрин стоял, тяжело навалившись на ледяную глыбу, и потягивал кровь из внешней артерии. Его глаза были сейчас такими же серыми, как небо над пустошью. Я терпеливо ждала, пока он насытится. Наконец внешняя артерия вынырнула изо рта и, порыскав в воздухе, пристыковалась обратно к шее. — Нужно взять влево, — сообщил лангрин. — Почему? Вопрос его разозлил: — Потому что я — лангрин, а ты — мой неприкосновенный запас продовольствия, — отчеканил он. — Мы идем туда, куда я скажу! Острые шипы ощерились в угрожающей близости от меня. Лангрин одним махом разорвал на куски респера — а их тела куда прочнее человеческих. Почему же я веду себя так беспечно? Стокгольмский синдром? Иррациональная вера в собственную неуязвимость? Или я просто дура? — За что ты отбывал срок? — спросила я. Неоновые глаза лангрина сузились: — За манипуляции с кровью. — И что это значит? — Значит, что мы пойдем влево. Развернувшись, он зашагал в чащу. — Почему ты разорвал респера? — я точно не знала, на какое расстояние вытягиваются его шипы, поэтому старалась соблюдать дистанцию. — Мог бы откинуть его, обездвижить. Или не мог? В этом дело? Если подумать, ты израсходовал много крови. Респеры сильные и крепкие. Наверное, в таком состоянии ты не сумел бы его удержать. Но зачем ты вообще облил кровью транспортник? Из вредности? И почему твоя артерия все время… щупает воздух? Что ты ищешь? Хватит уже молчать! Знаешь, общение — первый шаг к взаимопониманию… Он резко развернулся. Я отшатнулась, приготовившись к атаке шипов, но они по-прежнему ниспадали с его головы безжизненными прядями. Зато белоснежные зубы оскалились широкой улыбкой: — Какая ты умная! У тебя, наверное, масса друзей, — саркастически протянул лангрин. Потом повернулся и просто продолжил путь. А я осталась стоять. Его внезапный выпад задел меня за живое. Нет. Буду честна. Он уничтожил меня термоядерным взрывом. Наше общество — веселый винегрет, а я в нем — кусок мыла… Я упрямо тряхнула головой и крикнула ему вслед: — У меня совсем нет друзей! Ни одного друга! Но я работаю над этим! Учусь общаться! И, знаешь, у меня уже появилось несколько очень хороших знакомых! — Это не те ли, которых мы оставили на поляне? — бросил он мне на ходу. Я сорвалась с места и в три прыжка догнала его: — Вот поэтому лангринов никто не любит! Вы же ничего о себе не рассказываете! Это в вас и пугает! Неизвестность! Непредсказуемость! Посмотри на меня! Поговори со мной! Я не хочу бояться тебя только потому, что ты лангрин! Но какой у меня выбор? Я не знаю, за что ты попал в тюрьму! Первый раз я увидела тебя в клетке, в оковах, и ты напугал меня до усрачки! Потом ты вел себя, как мудак, и залил весь транспортник кровищей! Потом ты спас меня, но при этом растерзал того конвоира! И сразу заявил, что я — твоя еда! А потом ты опять меня спас, когда я вырубилась! Ты пил мою кровь, я знаю! У меня рана на шее! И теперь я — прямо огурцом, хотя недавно реально подыхала! Что, мать твою, происходит?! Последние мои слова потонули в протяжном скрипе. Ледяное дерево справа от нас на глазах покрывалось трещинами. Лангрин дернул меня за рукав, и мы побежали. Позади громыхали падающие громады мертвых деревьев. Несколько черных щепок в ледяных гильзах прилетело мне под ноги. Я едва справилась с безумным желанием прихватить одну в качестве сувенира. Постепенно грохот сошел на нет. Мы еще некоторое время месили снежную кашу, продираясь в чащу ледяного леса. Наконец, поводив по воздуху внешней артерией, лангрин остановился, и я смогла отдышаться. Убедившись, что мои легкие отказались от идеи сбежать через глотку, я спросила: — Что это было? Он сделал несколько глотков крови — то ли, чтобы подкрепить силы, то ли, чтобы выиграть время и решить, стоит ли мне отвечать. Я таращилась на него самым беспардонно настойчивым взглядом, на который была способна. Поняв, что в этот раз ему не отвертеться, лангрин коротко пояснил: — Сейсмическая активность. Ледник движется. — Это ты узнал с помощью своей артерии, — подвела я итог своим догадкам. — И про бурю ты знал заранее. Поэтому не хотел лететь. Поэтому разлил кровь. Надеялся, они отменят вылет. — Должны были, — резко поправил лангрин. — Почему не сказал прямо? — Сказал. Они не поверили. Ты сама все слышала. — У них была сводка от метеокартографов! И они не знали, что ты умеешь предсказывать погоду! Он молчал, потупившись, сосредоточенно ковыряя ботинком снег. Я вздохнула. Поздно спорить. Но я чувствовала, что теперь обязана добиться от него всей правды. Более того, по его быстрым беспокойным взглядам, по ссутуленным плечам, по рукам, сжатым в кулаки, я поняла: он и сам жаждет поделиться своими тайнами. — Предсказание погоды — твоя личная фишка, или все лангрины так могут? — спросила я. Он не ответил напрямую, но мой вопрос будто запустил монолог, который лангрин готовил уже очень давно, беззвучно проигрывая его раз за разом с воображаемыми собеседниками. — Много тысяч лет мы живем рядом с вашим видом, — глухо заговорил он. — Поначалу пытались вам помогать. Предупреждали о засухах, землетрясениях, извержениях вулканов. Учили, как по природным приметам предсказывать погоду. Некоторые из вас перенимали наши знания. Они объявляли нас богами, а себя — нашими служителями. Все ради власти. Простые люди верили, что мы управляем погодой. Приносили нам жертвы. В том числе других людей. Мы отстранились от вас, прервали всякие связи, и вы стали называть нас монстрами. Я вскипела: — Когда это было? В эпоху Древнего Египта? Еще раньше? Люди с тех пор изменились! Прогресс, знаешь ли! Несколько тысячелетий назад мы, считай, были младенцами! Конечно, мы не могли нормально понять вашу великую мудрость! А вам не хватило — не знаю, чего — мозгов или терпения, чтобы объяснить нам все доступным языком, или дождаться, пока мы вырастем. Вы сдались. После одной единственной неудачи! Конечно! Зачем напрягаться, искать подход?! Легче поставить на нас клеймо безнадежных и забить болт! Пока я распиналась, лангрин отвернулся. Я не поленилась обойти его, чтобы заглянуть ему в лицо, но так и не смогла понять, что он чувствует. — Мы изменились, — повторила я. — Ты не заметил? — Последние две тысячи лет я спал, — его голос звучал слишком беззаботно — как у того, кто привык скрывать бушевавший внутри ураган эмоций. — Это как-то связано с вашими… биологическими циклами? — рискнула предположить я. — Как-то связано. — И давно ты проснулся? — Тридцать восемь лет назад. Я недоуменно заморгала: — А другие лангрины тоже спали? Вы вроде из затаившихся. — Другие не спали, — подтвердил он и снова смолк. Захотелось как следует тряхнуть его или дать леща. Но я сдержалась и продолжила задавать вопросы: — Почему они не рассказали о ваших способностях, когда начался климатический коллапс? Посчитали, что мы до сих пор недостойны? — Не знаю. Мы это не обсуждали. — Ну еще бы! — я саркастически закатила глаза. — Просто помалкивали. По привычке. Пока мир летел к черту. А что насчет других народов? Они тоже не заслужили вашей помощи? — Причем здесь другие народы? — раздраженно отмахнулся лангрин. — По сравнению с людьми их кот наплакал. Мы с ними почти не пересекались. — Ясно. Вам на них плевать. И на людей тоже. Вы составили о нас мнение прорву тысяч лет назад — на том и успокоились. Он с досадой пнул снег: — Ну вот попытался я узнать вас получше! Опять! Чем это для меня кончилось? Полгода взаперти с толпой уголовников! — Значит, тебя осудили несправедливо? — прозвучало гораздо более скептично, чем я хотела. К моему удивлению, он стыдливо потупился. Я вновь перешла в атаку: — Рассказывай! Что еще за «манипуляции с кровью»? Я должна знать! — С чего? — буркнул он. — Ты пил мою кровь! Я чувствую: во мне что-то… изменилось! Колись: я превращаюсь в лангрина?! — Вот ведь бредятина! — поморщился он. — Нет, конечно! Как это вообще возможно?! — Тогда что? — Я просто… — он запнулся. — Ну! — Немного тебя подлечил. Подтянул показатели до оптимальных. Отфильтровал часть твоей крови и впрыснул обратно. Не парься, я уже такое делала, проблем не будет. Я не знала, что сказать, и промямлила: — Ага… Тебя за это посадили? За… медпомощь без лицензии? — Неа. За мошенничество, — неохотно признался он. — Помогал людям получать липовые справки о болезни. Подделывал их анализы. От неожиданности я рассмеялась: — Офигеть! С такими способностями ты мог бы жизни спасать! И все, на что тебя хватило, — мелкая уголовщина?! — В прошлый раз, когда я взялся вас лечить, меня чуть не разобрали на запчасти! Хотели узнать, как я это делаю. — Угу. Две тысячи лет назад. Как минимум. А что другие лангрины? — У них и спроси! Я за весь народ не отвечаю! Может, их тоже пытались распотрошить ради научных целей! И не важно: две тысячи лет назад или вчера! Стоит разок такое пережить и… Вот скажи честно: после сегодняшнего будешь ты с каждым встречным респером в десны целоваться? Хотя бы в транспорте рядом с респером сядешь? Настал мой черед краснеть и опускать глаза. Какое-то время мы оба молчали, вслушиваясь в стенания ледяного ветра, которые становились все истеричнее. Я поежилась. — Идем, — тихо сказал лангрин и вдруг сокрушенно воскликнул: — Зря разболтался! Ты ведь запишешь все это в хронике! — Ну так грохни меня и закопай в снегах, — я сама до конца не была уверена, в шутку предлагаю ему это или всерьез. С тяжелым вздохом он закатил глаза. Мы снова двинулись к отломившейся части транспортника. На пути все чаще попадались поваленные деревья. Некоторые удавалось перелезть, другие нужно было обходить. Я будто участвовала в слоу-мо кроссе с препятствиями. Перед очередным деревом лангрин остановился. Поравнявшись с ним, я увидела причину задержки. Под глянцевым черным стволом лежали тела усатого старика и чащобника. Видимо, они шли рядом, когда дерево рухнуло. Старик обернулся на треск, схватил чащобника за руку, чтобы вместе бежать. Но они едва ли успели сделать полшага: полуторатонная громада впечатала их в снег. Старик упал навзничь. Наверняка умер мгновенно. Я хотела в это верить. Его распахнутые от удивления глаза заиндевели, длинные усы повисли ледяными нитями. Безжизненная голова была запрокинута вбок, отчего он напоминал мертвого гуся. Чащобник лежал лицом вниз. Судя по длинным полосам на снегу и царапинам на стволе, он еще некоторое время был жив и даже пытался выкарабкаться из-под дерева. То, что я поначалу приняла за тонкие веточки, торчащие в снегу, оказалось когтями чащобника, которые отломились, когда он вонзал их в снег в бесплодных попытках выбраться из ловушки. Я присела на корточки возле чащобника и приложила пальцы к его шее. Я сомневалась, что смогла бы нащупать пульс даже у определенно живого человека, не говоря уж о предположительно мертвом чащобнике. Оттеснив меня, лангрин поднес к шее чащобника внешнюю артерию. — Он… того? — уточнила я. — Без вариантов, — подтвердил лангрин. Переглянувшись, мы обогнули дерево и продолжили путь. Внезапно лангрин хихикнул. — Что? — спросила я настороженно. Он снова прыснул: — Они ведь были бандой. Ты знала? — Я не читала ваши дела. И чем они занимались? Тырили картошку из соседских погребов? — Ха! — лицо лангрина расцвело задорной кривой ухмылкой. — Человеческий дед, биолог по образованию, организовывал походы в полудикие леса. Типа выходные один на один с природой, выживание, челлендж и прочий экстрим для тех, кому нехрен делать, а деньги карман жгут. Все официально, с лицензиями и рекламой по Центральной Сети. Развлечение опасное, так что клиенты подписывали бумажку: мол, риски осознаем, случись что-нибудь — претензий иметь не будем. А «что-нибудь» периодически случалось. Клиенты забредали в глушь и пропадали там несколько часов, иногда дней. Потом возвращались живые, относительно целые, но с провалами в памяти и без ценных вещей. — Они брали в лес ценности? — удивилась я. — А то! Всякую технику для фоток и видео, понтовую амуницию, оружие, часы, навигаторы. Но однажды что-то пошло не так, и очередной богатей после такого загула двинул кони. Стали разбираться. — Чащобник, — догадалась я. — Он самый. Они с деданом работали в паре. Человек находил богатых клиентов и приводил их в лес, а чащобник заманивал в глушь, одурманивал своими токсинами, обирал до нитки, внушал, что клиент сам заблудился по дурости, жаловаться не надо — мол, засмеют, — а вещички просто в кустах застряли или в болоте утопли. Все бы хорошо, но у очередного клиента здоровье оказалось слабовато. Через пару дней после возвращения он впал в кому и помер. Наследнички подняли вой. Обвиняли друг друга в убийстве драгоценного родственника. Эксперты разобрали покойника на атомы и выяснили причину смерти. Тут пошло-поехало. Вскрылись другие похожие случаи. И наших комбинаторов закатали за мошенничество, а чащобника еще и за непредумышленное убийство. — Куда же их везли? Лангрин пожал плечами: — Вроде бы давать показания по новым эпизодам. Всплыли их давние грешки, еще до турагентства. Бурная была у старичков биография. Всю жизнь вместе промышляли. Вот я и подумал: для них это даже символично — помереть на пару в диком лесу. — Да, красиво, — согласилась я. — А респер? Про него что-нибудь знаешь? Лангрин сразу поник. Вот блин, неужели окажется, что респер был осужден несправедливо и возвращался домой к любящей семье? — Убийство. Во время ограбления грохнул банковского охранника, родного брата… того респера-конвоира… Его осудили, но во время следствия нарушили какую-то процедуру. Завтра должна была быть апелляция. Он хвастался, что дважды поимеет систему: из-за формальной ошибки выйдет на свободу прямо из зала суда, а повезет его туда брат жертвы. — Он не боялся, что ему устроят несчастный случай? — поразилась я наивности респера. — Говорил, при хроникере зассут. Конвоирам работа дороже. — Ясно, — я решилась сделать последний шаг. — А ты? — Что я? — лангрин притворился, что не понимает вопроса. — Тебя куда везли? — На волю. Я опешила: — Зачем тогда шлем и клетка? — Правила, — развел руками лангрин и, указав вперед, добавил: — Почти пришли. Утомленный однообразным пейзажем, мой мозг не сразу различил среди редеющих черных деревьев темные очертания транспортника. Осталось узнать, удалось ли уцелеть паване и рыжему. Но сперва надо было кое-то прояснить. — Я никому не скажу, — твердо заявила я. — Гм? — взгляд лангрина был отрешенным, но поджатые губы и вздымающиеся крылья носа выдавали его волнение. — О лангринах. Я никому не скажу о том, что узнала про вас. И про тебя. Запишу в хронике, что мы шли молча, иногда обсуждали дорогу. Друзей, как ты знаешь, у меня нет, с коллегами я почти не общаюсь, так что сплетничать мне тоже не с кем. Он кивнул и буркнул: — Ага. К транспортнику вела пологая балка, в которой ветер продул тропинку, так что я зашагала вперед, не боясь провалиться в снег по уши. — Не парься ты так! — вдруг крикнул мне вслед лангрин. Я обернулась. — Не парься, говорю. У меня вот тоже нет друзей. — Даже среди лангринов? — ляпнула я. Он скорчил недовольную мину: — Почему «даже»? — Ну… — я решила говорить напрямик. — Вы же из одного народа. У вас по-любому должно быть нечто общее. Хотя, конечно, вас немного, и по теории вероятности… — Ты человек, — перебил он. — Людей в разы больше, чем лангринов. Помогло это тебе? Нечто общее! Ха! Если подумать, у нас с тобой… Прервав себя на полуслове, он отстыковал внешнюю артерию и поводил ею по воздуху: — Зараза! Скоро начнется шалый град. У нас в запасе минут двадцать, максимум тридцать. Если отыщем кого, убеди их переждать в укрытии. Я поежилась. Ледяная пустошь, похоже, решила презентовать топ своих легендарных погодных ужасов, о которых я раньше знала лишь понаслышке. До климатического коллапса град размером с куриное яйцо становился событием. Он мог разбить стеклянную крышу, оставить вмятину на автомобиле, набить невезучему прохожему шишку. Шалый град, периодически пролетавший теперь над холодными зонами планеты, бомбардировал землю ледяными глыбами размером с человеческую голову. Не теряя времени, мы продолжили путь. Ближе к нижней части балки тропинка обледенела. Поскальзываясь и поддерживая друг друга, мы спускались к транспортнику. — Ты говорила, что учишься общаться, — ни с того ни с сего начал лангрин. — Как это? — Хожу на курсы социальной адаптации, — поколебавшись, сказала я. — И что ты там делаешь? — Отрабатываю сценарии общения, — я надеялась, что мои лаконичные сухие ответы остудят его любопытство, но лангрин не унимался. — Что за сценарии? — Как начать разговор, как поддерживать беседу — да много чего. — Фигня какая-то, — он недоверчиво помотал головой. — Разве можно предугадать, как пойдет разговор? — Детально нельзя, — согласилась я. — Но есть типовые ситуации. Мы с тренером составляем план-конспект для таких разговоров и разыгрываем их. — Например? Я обреченно вздохнула: — Например, знакомство. Посмотреть на собеседников. Улыбнуться. Поздороваться. Задать вопрос о… Нет, сперва что-то еще… Не помню… Короче, главное сформировать свой позитивный образ в глазах окружающих. Лангрин задумчиво почесал щеку: — Позитивный образ? А я вот сразу включаю мудака, чтобы занизить ожидания. Не то решат, что я нормальный, и потом разочаруются. Пусть уж сразу увидят все мое дерьмо. А кому хватит смелости не сбежать, со временем заметит, что я не совсем уж конченный. Типа как в древней сказке про гадкого утенка, где он такой — раз! — и превращается в прекрасного лебедя. — Я тоже так пробовала, — призналась я. — Малоэффективная стратегия. Все отсеиваются на стадии гадкого утенка. До лебедей еще ни разу не доходило. — Ну так-то да… — грустно протянул лангрин. За болтовней мы не заметили, как добрались до транспортника. Земля вокруг него была припорошена безобидно выглядящим пушистым снегом, под которым притаился лед. Мы едва не упали. Пришлось замедлить шаг. Навстречу нам никто не вышел, но и окровавленных останков нигде видно не было. — Есть кто живой?! — гаркнула я, сама удивившись, как громко и уверенно звучал мой голос. — Эй! — раздалось в ответ. — Мы здесь! Наверху! Помогите! Мы дружно задрали головы. Чуть позади транспортника несколько поваленных деревьев образовывали нечто вроде гигантского вигвама. Оледеневшие переплетения ветвей были покрыты длинными острыми сосульками. В этой паутине висели павана и рыжий конвоир. — Не могу слезть! — крикнул рыжик. — Нога застряла. А у нее, похоже, ребра сломаны! — Или помогите, или добейте! — вторила ему павана. — Я уже всю жопу отморозила! — Сможешь их достать? — вполголоса спросила я. — Постараюсь, — без капли энтузиазма отозвался лангрин. — Еще и град этот долбанный скоро начнется. Иди в транспортник. Пусть хреновое, но укрытие. — Успею, — отмахнулась я. Выпустив толстую прядь кератиновых шипов, лангрин сплел из них подобие зонтика с широким куполом. Затем ударил свободным пучком шипов по «ручке», отломив зонтик от своей шевелюры, и протянул мне. — На. Осторожно, не поранься! Если что, воткнешь ручку острием в лед и спрячешься. Навес легкий, но прочный. Градом его не прошибет. Я опешила: — Ё-мое! Охренеть! А ты такими темпами не облысеешь? — Ваще не смешно, — надулся лангрин, но все же добавил: — Не. Я такого дохрена могу наделать. Густая грива длинных кератиновых шипов ореолом взвилась вокруг его головы. Цепляясь прядями за ветви, вонзая острия в лед, лангрин полез на вершину древесного вигвама. С земли я не могла как следует разглядеть лица рыжика и паваны, но догадывалась, что они напряжены от страха и недоверия. Не отрывая взгляда от происходящего наверху, я положила зонтик на землю. Лангрин обвил павану шипами, аккуратно спустил ее вниз и вернулся за рыжим. Ветер усиливался. Матово-пепельное небо закручивалось сизыми облаками. В невидимой вышине зарождался шалый град. Навалившись на обгоревшую стену транспортника, павана ощупывала ребра, временами болезненно морщась. — Что это за фигня? Какое-то лангринской оружие? — спросила конвоирша, указывая на зонтик. — Защита от ветра, — сама не зная почему, соврала я и неуклюже поспешила сменить тему. — Извини, если это прозвучит бестактно… Я рада, что вы целы, но… У вас же есть протокол действий на случай ЧП? Мы сможем выбраться отсюда? Или хотя бы вызвать спасателей? Павана мельком взглянула на обломок транспортника: — Ага. Вон желтая дверь. Там аварийный маяк. Сейчас закончим тут и пошлем сигнал бедствия. Эта новость должна была меня успокоить, и я не понимала, почему же в груди нарастает дребезжащая тревога. Может, виновато было нависающее надо мной сизое небо, похожее на распластанные крылья гигантского помоечного голубя с белесо-серым пухом облаков? Шалый град приближался, а лангрин все еще торчал на вершине древесного вигвама, безуспешно пытаясь помочь рыжику. — Как там? — крикнула я лангрину. — Плотно сидит, — отозвался он. — Не могу вытащить. — Ты же не даешь мне толком за тебя ухватиться! — возмутился рыжий. — Не люблю, когда меня мужики лапают. — Не дури! — настаивал рыжий. — По-другому не выйдет! Лангрин посмотрел на меня, потом на бурлящее тучами небо и подставил рыжему шею: — Хрен с тобой. Держись крепче. Кератиновые шипы сработали, как рычаги. От души выругавшись, лангрин вытащил рыжика из древесного капкана и стал неспеша спускаться вниз. Рыжий все еще опирался ему на плечи. — Нужно укрыться в транспортнике. Холодает, — сказала я паване, но конвоирша не шелохнулась: — Да брось. Потеплело даже. Пока мы вас ждали, чуть не окочурились от мороза, а сейчас норм. Саморазоблачение. Типичный прием детективного триллера: преступник проговаривается о том, чего не должен бы, по идее, знать. «Притворись, что ничего не заметил, идиот!!!» — сколько раз я орала это главному герою. Не надо переспрашивать, не надо в ужасе пучить глаза, не надо выдавать себя, особенно если находишься со злодеем один на один и перевес силы явно на его стороне. «Пока мы вас ждали?» Но откуда же вы знали, что мы выжили и направляемся к вам?! — Ну, мне всегда холодно, — беззаботно отозвалась я, судорожно соображая, как поступить дальше. Вдруг это не более чем паранойя? Вдруг у «преступной осведомленности» паваны есть простое рациональное объяснение? — Коммуникатор старшого, — пояснила павана, ползая по мне изучающим цепким взглядом. — Командир включил его на передачу сигнала перед тем, как… уйти… Мы все слышали. Я восхитилась ее железному самообладанию. Голос звучал ровно и бесстрастно. Только паузы между словами порой были чуть длиннее обычного. Эх, мне бы хоть капельку хладнокровия паваны! — В смысле? — я растерянно подняла брови, изображая непонимание. Нужно потянуть время, дождаться, пока спустится лангрин. Он разорвал на куски респера. Уж с этими двумя калеками он справится! Моя задача — вовремя тормознуть лангрина, чтобы он их не убил. А там разберемся, что именно они слышали, если вообще слышали. Краешком сознания наблюдая, как лангрин с рыжиком преодолевают последние метры до земли, я металась по своим воспоминаниям. Перед моими глазами, как наяву, возник окровавленный коммуникатор бородатого конвоира. Тогда, на поляне, я была уверена, что он сломан. Но я ведь ни хрена не разбираюсь в коммуникаторах… — А ты оказывается неплохо врешь, — павана одобрительно ухмыльнулась. — Жаль, опыта маловато. — Слушай, я правда не понимаю… — Не бойся! Я уже придумала для тебя компромисс. И его уболтала, — она кивнула на рыжего и подмигнула мне: — Девочки должны помогать друг другу. Короче, ты не предавала своих. Ты с самого начала втерлась в доверие к лангрину и нарочно привела его к нам. Я машинально кивала в такт ее словам, вылавливая общий смысл, но не вслушиваясь в детали. Мое внимание было сосредоточено на лангрине, который в обнимку с рыжиком преодолевал последние метры до земли. Нужно подать ему сигнал, намекнуть на опасность и при этом самой не попасть под удар или, чего доброго, не превратиться в живой щит для паваны. Мгновения напряженного ожидания пронзали ледяной воздух. Я ловила взгляд лангрина. В последний раз оттолкнувшись от дерева, он спрыгнул вниз, посмотрел на меня с мягкой улыбкой и, внезапно запрокинув голову, содрогнулся всем телом. Из широко открытого рта раздался протяжный стон. Рыжик триумфально выкрикнул: — Я же говорил: эти твари только с виду страшные! Но если ухватить их за химок, становятся, как шелковые. Его рука стискивала шею лангрина возле затылка под беспомощно повисшими кератиновыми шипами. Красно-коричневые пряди слабо колыхались в бесплодных попытках взвиться вверх. В своем первобытном восторге рыжик напоминал живодера, который после множества неудачных попыток сумел-таки поймать старого, побитого жизнью уличного кота. — Что с?.. — рыжик вопросительно посмотрел на павану, кивком подбородка указывая на меня. — Мы договорились, — коротко отрапортовала конвоирша. Я поспешно закивала. Перевес на их стороне. Сейчас нам с лангрином главное выжить и добраться до цивилизации. А уж там я расскажу правду. Буду свидетелем на стороне защиты. Даже если лангрину впаяют срок за превышение пределов допустимой самообороны, это от силы пара-тройка лет. Потерпеть можно. Тем более тому, кто живет тысячелетиями. — Прикуем его к креслу? — предложила я. — Там же осталось какое-нибудь кресло? И давайте уже вызовем спасателей! Я до костей промерзла! — К креслу? — переспросил рыжик. — Милая, этот ублюдок убил нашего товарища, — ласково завела павана. — Сама понимаешь: мы не можем его отпустить. Он не заслуживает жить среди нормальных существ. Он — как… кусок мыла в салате! Маленький, склизкий комок, который поганит все блюдо. От него надо избавиться. Здесь и сейчас. — Здесь и сейчас, — вторил ей рыжик. Мой маленький хитроумный план с разгона вмазался в огромную железобетонную реальность. — Стойте! — крикнула я. — Он защищал меня! Не знаю, что вы там слышали и что поняли, но я там была! Я точно знаю, что случилось! Ваш респер хотел съесть мои мозги по совету вашего же командира! — Чушь! — отрезала павана. — Ты что несешь?! — рявкнул рыжик, сильнее стискивая шею лангрина. — Это правда, — вкрадчиво проговорила я, чуть отступая назад. Лангрин по-прежнему пытался выпустить шипы, а пальцы его подрагивали, стремясь сжаться в кулак. Значит, он в сознании. Значит, борется. Если я дотянусь до зонтика, появится шанс отвлечь конвоиров, и, возможно, лангрину удастся высвободиться из лап рыжего. — Ваш друг держал меня за горло и собирался вскрыть мне череп, — продолжала я. — Он умирал, — прорычал рыжик. — Он — да, но я нет! — И что?! Что он должен был сделать?! Умереть?! Он же наш товарищ! Ты могла его спасти! Тебе нужно было просто сдохнуть!!! Забыв про зонтик, я застыла, всматриваясь в лицо человека, только что отказавшего мне в праве на жизнь. Катастрофа, смерть друга, осознание собственной беспомощности — все это не проходит бесследно. Но после крушения у рыжего было достаточно времени, чтобы осмыслить случившее, оправиться от шока и признать неудобную и печальную реальность. — Рядом валялся свежий покойник, — отчеканила я. — Он мог съесть мозги командира. Ему они были уже ни к чему. В отличие от меня. — Ты совсем поехавшая?!! По-твоему, он должен был глумиться над телом павшего товарища?!! — Своих нужно защищать, — подала голос павана. — Любой ценой. Что же ты за чудовище, раз этого не понимаешь? Протяжный стон лангрина перешел в прерывистый хрип. Теперь он умрет. Из-за моей нерешительности. Из-за никчемности. Из-за того, что вечно не могу совладать с эмоциями, никогда не знаю, что сказать и что сделать. — Отпустите его, — взмолилась я. — Давайте так: ничего не было. На меня никто не нападал. Ваши товарищи трагически погибли во время крушения транспортника. А нам четверым повезло выжить и вернуться домой. Давайте просто… просто… — С ней все ясно, — подытожила павана, хватая меня за плечо. Я отпихнула ее. Моя пухлая, изнеженная тортиками тушка едва ли могла тягаться с мускулистым тренированным телом паваны. Но я случайно заехала ей по сломанным ребрам. От неожиданности она оступилась. Топнула каблуком, чтобы устоять на ногах, но под слоем снега подошву ее сапога поджидал глянцевый лед. Я не успела толком уловить, что случилось. Раздались два глухих хлопка, кто-то толкнул меня, и я, потеряв равновесие, повалилась навзничь, стукнувшись затылком о лед. Шапка смягчила удар, но в голове все равно жахнул фейерверк. — Ах ты сука! Суу-кааа!!! — под визгливый аккомпанемент рыжика я попыталась встать, но что-то давило на грудь, прижимая меня к земле. Все, что я смогла — приподняться на локтях. Павана лежала рядом, тихая, неподвижная, наколотая на ручку лангриновского зонтика, словно маслина на шпажку. Пистолет, выпавший из ее руки, растопил во льду неглубокую ложбинку. — Ты! Ты убила ее!!! — с перекошенной рожей провыл рыжик, тыча в меня толстым узловатым пальцем. Я хотела возразить, но голос отказывался звучать, а при каждом вдохе перехватывало горло, и приходилось с силой выталкивать из себя воздух, чтобы разлепить стенки гортани. Что же такое тяжелое не дает мне подняться? Я согнула шею и опустила глаза в поисках невидимого груза, давящего мне на грудь. Могла бы догадаться. Два хлопка. Горячее дуло пистолета. Падая, павана выстрелила в меня, и теперь я умираю… Пистолет! Мать твою, пистолет!!! Идиотка! Ведь все это время у меня был!.. Рука заползла в карман, ладонь стиснула оружие. Не удержавшись на одном локте, я неуклюже завалилась на бок… вдох…выдох… вдох… и вытащила пистолет… — Сдохни, кровосос!!! Мой слабеющий мозг с трудом заставил глаза сфокусироваться на рыжике. Его рука, стискивающая пистолет, летела прямиком к голове лангрина. Я уперлась локтем в бедро, другой рукой придержала рукоять своего пистолета, чтоб не ходил ходуном. Грудь и живот выжигало напалмом. В тире на Летнем фестивале было проще. — Сдохни!!! — рука рыжика завершила полет, дуло его пистолета уперлось в обнаженный висок лангрина. Я выстрелила. И даже попала в цель: два раза из пяти. Рыжик больше не издавал ни звука. Зато я слышала хрип лангрина, постепенно становящийся громче, переходящий в кашель и прерывистое дыхание. Сизое небо надо мной нахмурилось черными завитками грозовых облаков. Земля задрожала под ударами шалого града. Я хотела верить, что лангрин укроется под своими кератиновыми шипами и переждет бурю, а потом благополучно доберется до безопасного места. В конце концов, у него в запасе будет кровь из трех свежих трупов. Что же касается меня… Забавная игра случая: смертельно раненая, я лежу под шалым градом. Умру ли я от потери крови, или мою голову размозжит небесный булыжник — шансы пятьдесят на пятьдесят. Жаль, я вот-вот вырублюсь и не узнаю, что меня прикончит. Зато моим реквиемом станет барабанное соло ледяных камней. «Красиво», — подумала я и умерла.***
Тусклый свет, падавший мне на лицо, был бордовым; поверхность, на которой я лежала, — мягкой. Пахло сырым мясом и неспелой клубникой. Где-то мелодично свистел ветер. Стараясь не шуметь, я привстала и огляделась, но так и не смогла понять, где нахожусь. Мое пристанище, устланное одеждой конвоиров, напоминало огромный красно-коричневый кокон, сквозь плотные стенки которого неведомым образом просачивался свет. На мне была чужая куртка. Слегка великоватая. Я расстегнула молнию. В полумраке сложно было рассмотреть детали, но я узнала свой свитер по вязаному узору. Ткань была жесткой от запекшейся крови. Кто-то разрезал свитер спереди по всей длине, а потом аккуратно зашил тонкой красно-коричневой нитью.. Я приподняла свитер и обнаружила под ним чужую футболку, в которую при желании можно было запихать еще двух меня. Одежную матрешку завершал бюстгальтер. Его напялили наизнанку, перекрутив лямки и кое-как застегнув крючки. На груди и на животе торчали мягкие нашлепки, закрепленные широким лейкопластырем из бортовой аптечки. Я потянулась, чтобы поправить лифчик под одеждой, но меня остановила острая боль, раскаленными кольцами пронзившая тело. Ладно, пока обойдемся без резких движений. В стенке кокона чернело отверстие. Я подползла к нему на четвереньках и настороженно выглянула наружу, стараясь не слишком высовывать голову: вдруг какой-нибудь притаившийся поблизости монстр ее откусит. — Все-таки ты капец живучая! — луч фонаря, внезапно вонзившийся мне в глаза, на несколько секунд ослепил меня, но я успела разглядеть лицо лангрина, сияющее радостной улыбкой. — Где мы? — спросила я, мелко моргая, чтобы привыкнуть к свету фонаря. — Ты бы это… — замялся лангрин, — не очень напрягалась… Ухватившись за протянутую мне руку, я выбралась наружу. В голове было звонко и ясно. Пространство будто бы двигалось на миллисекунду медленнее меня. Я действительно очнулась в яйцевидном коконе. Судя по цвету и текстуре, он был сплетен из кератиновых шипов лангрина. Рядом стоял другого кокон, чуть побольше. И все это вместе находилось внутри еще одного кокона размером с хорошую пещеру. В его стенках были проделаны оконца, сквозь которые внутрь проникал дневной свет. Внизу, чуть поодаль, слепым бельмом на глазу таращился выход. — Ты как? — обеспокоенно поинтересовался лангрин. — Нормально. Где мы? Что случилось? Долго я была в отключке? — выпалив эти вопросы, я почувствовала, что забыла нечто очень-очень важное. Нахмурив лоб и зажав пальцами виски, я выудила ускользающую мысль из потока сознания. Разумеется! Вот, о чем мне следовало узнать в первую очередь! — Ты сам-то как? — спросила я лангрина. — Тоже ничего, — кивнул он и поспешил сметь тему. — Мы в… убежище. Сейчас утро. Можешь выйти, осмотреться. Там безопасно. Он силился растянуть губы в улыбке, но вертикальная морщина, разрезавшая переносицу, сводила на нет его усилия скорчить благостную мину. Что-то угнетало его. Что-то, о чем он не договаривал. Сердце подпрыгнуло и застряло в горле. Кутаясь в чужую куртку, пряча ладони в чужие варежки, я устремилась к выходу. Я должна была умереть. Может, я — уже не я? Хотя шапка по-прежнему моя. И брюки, и сапоги, и свитер, и мысли, и тело… Что бы ни случилось, я — это я. Пускай и в новой куртке. Так откуда же эта тревога? Я выбралась наружу, щурясь от назойливого дневного света, который, проходя сквозь толщу пепельных туч, отражался от снега, превращая мир в плоскую монохромную декорацию. Гигантский кокон цвета сливовой смолы, из которого я вышла, возвышался возле древесного вигвама, частично переплетаясь с его ветвями. Земля вокруг была усеяна ледяными глыбами. Несколько шалых градин разбомбили остатки транспортника. Аварийно-спасательный отсек сплющило в лепешку. Его дверь желтела под камнем, словно убитое солнце. Я прошла дальше, ненадолго задержавшись возле алого пятна, растекшегося по льду в треугольнике между лесом, транспортником и коконом. Моя кровь. Она напоминала прикроватный половичок, которые бабушки-рукодельницы плетут из старых свитеров, носков и полотенец. На опушке ледяного леса лежали тела рыжика и паваны — ссохшиеся обескровленные мумии, покрытые инеем. В груди паваны чернела большая рана, в груди рыжика — две раны поменьше. Зонтик, сплетенный для меня лангрином, куда-то подевался. Три пистолета торчали из снега рукоятями вверх. Обернувшись, я вновь взглянула на пятно крови. Возле его кромки, безмолвный и сосредоточенный, высился лангрин. — Спасибо, что спас меня, — одним махом выпалила я и, помедлив, добавила: — Опять. — Не вопрос, обращайся, — смущенно отозвался он и нахмурился, будто пытаясь припомнить что-то очень важное. — Да… Это… — наконец проговорил лангрин. — Тебе тоже типа… Короче… Ну… Спасибо, что не дала этому козлу меня завалить. — Всегда пожалуйста, — выдавила я, с трудом пробиваясь сквозь огненный шквал неловкости. Мы с тренером всего пару раз прорабатывали подобный сценарий, и я плохо помнила, как правильно благодарить и отвечать на благодарности. Чувствуя, будто добровольно шагаю в пропасть, я повторила последнюю фразу вслух. Лангрин оживился: — Так этому тоже можно научиться? — Вроде как да. А еще делать и принимать комплименты. Но это уже следующая ступень мастерства. — Охренеть! У других ведь это как-то само собой получается, и я всегда думал: как?! Как, мать их, они это делают?! Мне ж сквозь землю хочется провалиться всякий раз, когда нужно кого-то… ну… ты понимаешь… — Поблагодарить, — подхватила я. — Меня тоже прямо током прошибает! Никогда не знаю, что сказать! А уж если меня не дай боже похвалят!.. — О! Это вообще жесть! — горячо согласился лангрин. Повисла пауза. Я подняла вверх указательный палец: — Это тоже напрягает. Когда нужно закончить разговор и перейти на другую тему. — Ну да! Почему нельзя придумать стоп-слово для таких случаев? Чтоб сразу понятно было: завершили — перешли. — Хорошая идея, — одобрила я. — Скажи честно, зачем все это? Я жестом обвела гигантский кокон: — Крутовато для временного убежища. — Крутовато, — вздохнул лангрин. Я выждала пару минут. Он молчал, глядя в пустоту, нервно покусывая ноготь на большом пальце. Приблизившись, я тронула его за плечо: — Я не понимаю, что происходит, и мне от этого пипец страшно. Скажи в лоб, как есть: у тебя не получилось? Я скоро умру? — Нет! — его глаза цвета летнего неба вспыхнули негодованием и тут же подернулись дымкой грусти: — Но… есть нюанс… Ты потеряла много крови. Очень много. Нужно было переливание, а доноров в округе небогато. Он нервно усмехнулся, и я непроизвольно хихикнула в ответ. Ободренный моим смехом, лангрин продолжил: — Я использовал того рыжего бугая. Только вот у него другая группа крови. Я преобразовал ее, прогнал через… — он покрутил пальцем возле своей груди. Я кивнула, давая понять, что уловила суть. Он глубоко вдохнул и заставил себя встретиться со мной взглядом: — Я все никак не мог запустить твое сердце. Закачивал кровь, подкручивал состав, а это… ну… не проходит бесследно… — Я-таки стану лангрином? — с каменным лицом протянула я, но, не выдержав, прыснула. — Да иди ты! — фыркнул он. — Откуда у тебя эта чушь в голове? Не станешь ты лангрином, ты просто уснешь… Он осекся, пораженный тем, как легко сейчас выложил то, о чем так боялся сказать. — Усну? — повторила я. — Надолго? Лангрин коротко кивнул, снова пряча глаза. — Эй! — требовательно окликнула его я. — На сколько? — Лет на двести, — он напряженно замер, ожидая моей реакции. Наверное, я была ошеломлена. Хотя, сказать по правде, я не понимала, что в точности чувствую и что должна чувствовать. Поэтому просто сказала: — Ух ты… — Твоему телу нужно усвоить новую кровь, — мрачно пояснил лангрин. — Скоро ты впадешь в анабиоз. — Откуда ты знаешь? — спросила я. Взгляд упал на черную щепку в ледяной гильзе, валяющуюся под ногами. Я вспомнила наш разговор после древопада и догадалась: — Такое уже было. Ты кого-то спас. Не дал умереть. Что случилось? Из-за того человека тебя чуть не сделали подопытным кроликом? — Нет. История с опытами была раньше, а эта… Ох, ничему меня жизнь не учит, — посетовал он, уставившись на собственные руки, сустав за суставом растирая пальцы. Я поймала себя на том, что молча, приоткрыв рот, наблюдаю за движениями его ладоней. Еще полминуты назад я лучилась бодростью, как майский одуванчик, а теперь неумолимо проваливалась в забытье. Да что ж так не вовремя! Раздраженно тряхнув головой, я проворчала: — Опять ты за свое! Одна неудача — не показатель. В тот раз не повезло. Вытри сопли, сделай выводы, попытайся снова! — Жизненная мудрость от твоего тренера? — съязвил лангрин. — Ты знаешь, что я права! — у меня не было времени с ним спорить: сонная волна прокатилась по моему телу, вымывая из мышц остатки сил. — Знаешь! Иначе бы дал мне умереть! Он смерил меня настороженным взглядом — будто ожидал подвоха, и задумчиво протянул, тщательно подбирая слова: — Не всякий придет в восторг от новости, что он проснется через двести лет в изменившемся мире, где у него не останется ни друзей, ни близких. Это тяжко: приспособиться к новой реальности. Я равнодушно повела плечами: — Лично у меня и со старой реальностью не слишком получалось. Так что я не против взять паузу. Он не ответил. Вокруг нас нарастал гул. Я широко зевнула, и осознала, что это гудела моя голова. Серая реальность расцвела разноцветными пятнами и, сжавшись в точку, провалилась во мрак. Я содрогнулась всем телом, и обнаружила себя внутри убежища, возле своего кокона, повисшей на руках лангрина. — Все, пора, — сказал он. — Ты вырубаешься. Вот, держи. Полезай внутрь. Я запечатаю вход. Он протянул мне короткий, сплетенный из кератина жезл, заостренный на конце. Верхушку жезла венчали изогнутые рожки, напоминавшие камертон. — Снаружи этот материал ничем не пробьешь, — лангрин постучал по кокону. — Только изнутри. Когда проснешься, всадишь острие в стенку, проколупаешь выход и выберешься. — А ты? — полусонной, мне сложно было судить, пересекла ли я грань между вежливой заинтересованностью и навязчивостью. — Тоже посплю. Я не жалуюсь, но дел было по горло, и я чутка перенапрягся. Мне до боли в горле хотелось спросить, увидимся ли мы через двести лет, но это было бы уже откровенной назойливостью. Двести лет… Каким будет мир? Проснусь ли я среди пальм в глуши необитаемых джунглей, или в недрах высокотехнологичной лаборатории, возведенной учеными вокруг нашего убежища, или снаружи по-прежнему будет блеклая хмарь Ледяной пустоши? — Что мне делать, когда проснусь? — спросила я, наваливаясь на стену кокона, силясь побороть пожирающее меня изнеможение. Закусив нижнюю губу, он почесал бровь. Его ноздри широко раздувались, втягивая и выпуская воздух. Два шлюза, они регулировали дыхание, следя, чтобы оно было размеренным и не выдавало волнения. Несколько напряженных мгновений спустя лангрин выдохнул ответ: — Можешь разбудить меня. — Так ты еще будешь здесь?! — с плохо скрываемой радостью воскликнула я. — Буду. Стукни по моему кокону обратным концом жезла, и я проснусь. Но помни: этот кокон невозможно уничтожить снаружи. Так что если не захочешь, чтобы я просыпался… В общем, не трать время. Просто уходи. Сонные извилины моего мозга медленно пережевывали его слова. Я никак не могла взять в толк, к чему эти странные предупреждения, поэтому спросила из чистого любопытства: — И сколько же ты проспишь, если тебя не разбудить? — Две тысячи лет. — А… — душераздирающе зевая, промычала я. — Тогда до встречи через два века. — До… до встречи, — тихо отозвался он и вдруг, поддавшись порыву, взглянул мне прямо в глаза и признался: — Я наглухо забыл спросить, как тебя зовут. У меня отвисла челюсть: — Бли-ин, я тоже…— сокрушенно протянула я, оседая на пол. Лангрин опустился на корточки и сочувственно похлопал меня по плечу: — Пофиг. Потом разберемся. Кивнув, я неуклюже, почти наощупь, заползла в кокон: налившиеся тяжестью веки отказывались разлипаться. — Твой социальный тренер случаем не объяснял, что такое дружба? — услышала я чуть дрожащий голос лангрина. — Объяснял, — отозвалась я, еле ворочая языком. — Я не все помню. Вроде бы друг — это тот, с кем ты не боишься быть собой, и кто всегда на твоей стороне. И еще там было что-то про доверие. — Доверие… — повторил лангрин. — Ладно. Расскажешь подробнее, когда проснемся. — Обязательно, — пробормотала я, сворачиваясь клубочком на мягкой теплой подстилке из курток. Паутина кератиновых нитей зашуршала, быстро и надежно запечатывая вход. Непривычное ощущение безопасности убаюкивало, но я сопротивлялась сну, прислушиваясь к звукам снаружи. Вот вдалеке снова зашуршали кератиновые шипы, и завывания ветра сошли на нет: выход из убежища был теперь запечатан. Потом послышались шаги, ворчание лангрина, забирающегося в свой кокон, и вновь шуршание шипов, закрывающих лаз. Тишина. Я глубоко вздохнула. Для нас началась ночь длиною в двести лет. Погружаясь в сон, я думала о том, что сделаю, когда разбужу лангрина. Улыбнусь, поздороваюсь, назову свое имя. Если он промолчит в ответ, я не приму это за грубость, а просто спрошу: «Как тебя зовут?» Ведь я знаю: наука общения —дремучий лес гигантских ледяных деревьев, которые, стоит зазеваться, норовят раздавить тебя в лепешку. Поэтому даже если мы опять запутаемся в паутине правил и условностей, если ошибемся — не беда. Мы не опустим руки. И когда-нибудь у нас обязательно получится. Рано и поздно. Так или иначе.