Две цифры

Который раз перешагнувшая за границы обыкновенной пасмурности лондонская погода стала предметом разговоров принимавших скучающий вид джентльменов. Конечно, никто и не пытался скрыть от других ужасную ползучую многоножку охватившей город за последние четыре дня тревожности. Скорее их притворство было обязано стремлением не сойти с ума, когда нет никаких гарантий, что следующей жертвой станешь не ты. Но не все жители были столь запуганны, чтобы обманывать себя, скатываться в недостойный современного человека эскапизм. Всюду найдётся хоть один экземпляр той бесстрашной породы, что, принимая во внимание все не зависящие от них риски, всю опасность всеобщего бедственного положения, вместо того, чтобы переживать и трястись в страхе, включают сей фактор в свои расчёты и планы, с холодной рассудочностью продолжают свою деятельность и напрочь отказываются думать о том, что нельзя изменить. Следы этой деятельности наших товарищей в то невесёлое утро можно было наблюдать в самом её расцвете. То и дело ударяющих в мутные кривые зеркала сырого тротуара чёрными веллингтонами прохожие нередко останавливались и боязливо посматривали, словно какой-нибудь болезненного вида новенький Reliant внезапно выскочил с опустевшей дороги, то в сторону очередного книжного магазина, бесстыже сующего на обозрение улицы свежие серии романов о Джеке-Потрошителе, то на афишу в Ковент-Гарден, довольно неожиданную для консервативных вкусов Англии. Факт, что столь молодому господину Хамфри Сирлу удалось уговорить добавить незаконченную и провалившуюся в прошлом году в Цюрихе «Лулу» в репертуар самого Сэра Томаса Бичема, говорил о том, что сложившаяся напряжённая атмосфера в городе только способствует тактике ведения бизнеса, которую сейчас бы назвали «хайпом». Даже редкие не читающие газет лондонцы не могли избежать состояния на иголках, поскольку всё: начиная от полисменов, караулящих на каждом углу, и заканчивая отменой пышного празднования Дня Сент-Джорджа — говорило об определённой угрозе общественной безопасности, мрачное несоответствие которой данному канцелярскому термину вызывало вопреки закостенелому снобизму в отношении всего иностранного это самое, чужое и туманное, и оттого ещё более приличествующее выступать проводником к обитателю жуткого забытого места, невозможного в рациональной картине мира, слово «мандраж». Больше детвора не гонялась за поливальной машиной, не водили дамы в широкополых шляпках на прогулку своих чумазых мопсов и бородатых фокстерьеров, никто не удосужился заняться часовым столбом, рухнувшим прямо поперёк тротуара, из-за чего пухлому типу в котелке пришлось долго примеривать, как бы поаккуратнее переступить через препятствие. Главная примечательность этого человека даже не то, что он, один из немногих, приемлющих хоть одно из произведений оперного жанра, коснувшись взглядом объявления, только тихо изрёк: «Это не «Риголетто»…» — а поджидающий его Старший Инспектор, высокий и чуть обогнавший его человек, до сих пор лелеющий надежду развеять свою меланхолию наверняка пришедшей в голову бельгийца разгадке этой невыносимой тайны. Позволить себе предположить, будто может быть иначе — дать пищу разъедающим нервы предчувствиям и повторяющимся заклинаниям разума, слепо ищущего спасения от ощущения безвыходного положения, тем самым лишь ещё более загоняя себя в тесное кольцо порочного круга пути безумия. — Сила суеверия — одна из величайших сил в мире, известных мне. И Пуаро уверен: усилия, которые мы прилагаем, чтобы ей не поддаться, в конце концов себя оправдают. — Мсье, сегодня Вы выглядите подавленными. Нам всем тяжело, но мне начинает казаться, прошу прощения, что Вы близки к тому, чтобы опустить руки. — Нет, нет, Джебб, это именно то, чего хочет убийца. — Помню, Вы говорили про уловку спрятать истинный мотив среди череды бессмысленных жертв. Но прошло больше недели и мы всё ещё в тупике, никакой зацепки. Мсье, я всё же думаю… — Нет, нет, нет и ещё раз нет, господин инспектор. Это уже обговорено, не так ли? Блеск укоризненных глаз мог прекратить возражения хмурого сущика, но не умалить смутной и мощной интуиции, идущей от непостижимой закономерности. Перед глазами снова возникли призрачные стол и досье, спина уходящего полисмена. «Тиффани Хейг (28.09.1860—15.04.1938), цветочница. Уинслоу Солсбери (05.11.1904—16.04.1938), таксист. Декстер Мейсон (20.02.1883—17.04.1938), учитель фортепиано. Памела Клоуз (01.05.1915—18.04.1938), горничная. Рори Гиббс (16.07.1893—19.04.1938), служащий банка. Кимберли Шортер (23.06.1871—20.04.1938), актриса. Гвинет Кэмпбелл (13.01.1839—21.04.1938), библиотекарь. Блез Джефф (10.08.1849—22.04.1938), хирург. Между ними ничего общего, кроме способа убийства и…». В размышлениях о надоевших, вызванных недоразумением соболезнованиях Старший Инспектор, согнувшись, оставил коллегу. Долгая одинокая дорога, подозрительное завывание вдали, скривившиеся лица прохожих в порк-пай, бледно отсвечивающие лимонные поля на форме шеренгами стоящих полисменов разрублены пониманием: всё прошло, он, частный детектив Пуаро, стоит перед собственной дверью и не знает, что не пускает его дальше. — Но, Эркюль, Вы должны довериться мне. — Словно в бреду блуждая по комнате, он слышал, как в тумане, знакомый голос. — У Вас жар, но не думаю, что врачи здесь помогут. Предпочтительнее будет найти и устранить причину, чем бороться с симптомами. — «Она назвала меня по имени. Какого чёрта!» — Через силу раздвигая лёгкие, сыщик хотел снять со лба горячую мокрую повязку и подняться с кресла цвета экрю. — Эркюль, не волнуйтесь. Tu peux compter sur moi. On va trouver le tueur. Со стоном, не в силах вслух протестовать, Пуаро сморщился, что было мочи прижал руки к подлокотникам из красного дерева, чтобы боль избавила его от агонии беспокойства, сводящего с ума клубка мыслей: «В современном английском нет фамильярной формы. Определённо она специально перешла на французский. Зачем?» — Нельзя медлить. — Широким движением Мисс Леммон сбросила со стола весь сервиз. — Приступаем немедленно, пока ton état не ухудшилось. — Всё, никакой надежды услышать «vous». В центр круга из тринадцати свечей поставлен шар, излюбленная игрушка шарлатанов. — Mi postulas, ke oni konduku min al la kaŝejo de la murdinto. Tuj malfermu la vojon por mi kaj donu al mi la rajton de venĝo… — Глубоким грудным, порой спускающимся до хрипа, произносила она заклинание с сапфировым амулетом в руках. Снисходительный к её выходкам, Эркюль Пуаро готов был забыться в кресле. Но стоило опущенным векам уставшего, вконец измотавшегося бельгийца вновь подняться, жуткий невозможный фокус заставил его оцепенеть: всюду, не считая ореола восковых фонариков, простиралась мгла, и, что самое страшное, в открытых окнах, днём, тоже. — Мисс, можете объяснить, что за шутки? Неожиданность увиденного сделала простой будничный поворот головы секретарши для него резким: горящие белым, абсолютный свет, как из отверстий формы миндаля, разрезал собой темноту гораздо сильнее жалких свеч. — Фелисити… — Никогда с ним такого не было. Никогда ещё насильно заставляющая ориентироваться в любой, пусть даже самой абсурдной, ситуации интуиция не вставала поперёк его чётких, здравых убеждений, поперёк материалистической картины мира. Такой шок заставлял невольно переходить границы. — Вы помнёте мой костюм! — Уже увлечённый своей помощницей в пугающий биоморфный туннель в стене, ничего не соображая, он цеплялся за обрывки памяти, старые принципы, позволяющие создать хотя бы иллюзию устойчивости, стабильности, предсказуемости и уверенности. Не раз спотыкаясь, вспоминая все марки сигар, к которым он только притрагивался, детектив старался не смотреть на вселяющего в него ужас зрелище, как туннель «дышит». Отчаянно придерживающий свой котелок, он оказался заброшен в ещё более кошмарное, несмотря на наличие твёрдой почвы под ногами, помещение. Через силу переведя взгляд с замшелых кирпичей и паутины в верхних углах, на багровые пары, круг из девяти чаш с головами вокруг мерцающей алым лужицы, вертикальный зелёный луч которой, к неудовольствию модного парня в солнцезащитных очках, шарфе — стараясь не думать о несовместимости эти предметов одежды, бельгиец предположил, что маньяк радист — слабел. — Вы пришли меня спасти? Их спалил пленный мальчик, голову которого незнакомец тут же прижал к чаше. После выстрела к трупу парня, из темноты вышел кто-то как две капли воды на него похожий. «Уэбли» десятимиллиметрового калибра позволяла производить выстрелы каждые две секунды. Поэтому Фелисити Леммон решила не тратить времени даром. Мрачная монотонность происходящего усыпляла. Но когда остался последний патрон, бесполезность обычного оружия против этого существа стала очевидна. Однако Мисс — всего лишь маг-любитель, что она может сделать против этого порождения кошмара? Пуаро не вмешивался, ему всё казалось одной большой галлюцинацией. Страшный и короткий план созрел в голове секретарши. Ещё раз перезарядив револьвер, она направила его на финальную жертву. Незнакомец схватился за голову, побледнел. Когда в полные доверия глаза ребёнка проник ужас и его детские ручки робко дотронулись до тихой струйки у него на груди, они превратились в фотографию, застыли; голова же мирно опустилась на чашу. Крик остался на устах маньяка, через нос в его непослушное горло уже набивались потоки красной вязкой жидкости, быстро чернеющей. Руки отчаянно ловили воздух. Леммон презрительно смеряла существо взглядом. Судорожная нога раздавила упавшие очки, мерцающая лужа неторопливо испарилась. — Ещё одно такое испытание мои маленькие серые клеточки не выдержат. Пожалуйста, Фелисити, не объясняй мне ничего. Прошу! — Нервно пролепетал сыщик, когда всё утихло. Да, мисс Леммон могла бы теперь сказать, что незнакомец так тесно связался с ритуалом на последнем его этапе, что, разрушив последний, она одолела и его хозяина, могла бы и выразить сожаление, что пришлось убить мальчика, но она задумалась: здесь, в некоем мистическом измерении, лишить жизни колдуна совершенно не кажется предосудительным, но ведь пора возвращаться в обычный мир, как там объяснить гибель незнакомца? — Эркюль, у тебя есть знакомый кукловод?

***

— Господа, только посмотрите! Разглядеть худощавую фигурку на вершине Сенат-хаус не просто. — Да, да. Там парень. Есть у кого бинокль? Среди зевак нашёлся пекарь Джон. Все знали, зачем ему этот прибор. — Благодарю, мистер Брэд. Итак, у виска пистолет! Что сейчас будет! Джентельмены отложили свои газеты. Те, кто шли на работу, единожды обернулись, зафиксировали в памяти и продолжили свой путь. Промчался слушок, что репортёры заняты интервьюированием жертв и в гонке за создание документального фильма о циферном маньяке не заинтересованы в трате драгоценного времени на отчёт об очередном самоубийстве, когда открылась такая жила. Мимолётное любопытство простых лондонцев погасло после глухого выстрела и шлепка тела об асфальт. Скучающая бригада скорой помощи, носилки. Печальный блеск в глазах выказывал чужого для этого мира. — Как же так? — Всё что мог выговорить скайзерновец, затаившийся в толпе. Джодах глядел в пустые лица прохожих и, дрожа от злости, чувствуя себя не могущественным божеством, а маленьким потерянным воробушком с подбитым крылом, оставленного перед невозможностью ответить на вопрос: что же теперь делать? Никаких причин идти куда-либо, никаких указаний. Раньше была миссия, интрига, горение. Сейчас лишь немой вопль: «Зачем они здесь?! Разве могут они понять?! Для них это очередная сенсация! Никто, никто не подскажет, как с этим быть. Даже Смотрящему не интересна моя боль! И как же всё-таки такое могло случиться? Лололошка никогда бы так со мной не поступил! Никогда! Слышишь, Вселенная, ты должна была стремиться к порядку! Понимаешь, к порядку!» — Апчхи! — Донёс ветер, холодный ветер, продувающий даже через пальто, под стать серому безнадёжному небу, какие в Лондоне совершенно обычны.