***
Двалин пропал. А вместе с ним и вызвавшийся в поход Кили — младший племянник Короля под Горой. Тот рвал и метал, казалось еще чуть-чуть и либо сойдет с ума от горя, либо прибьет кого-нибудь в порыве ярости. Надо было что-то делать, только что именно — Торин не знал. — Стоит обратиться к эльфийскому принцу за помощью. — Говорит Балин, первый советник гномьего короля. — Уж он-то знает, что творится в его королевстве. — И ты думаешь он нам что-нибудь скажет? Поможет в беде? Да он скорее поцелует балрога в зад, чем сдвинется с трона папочки и сделает что-нибудь для спасения наших парней! Дубощит почти рычал от безысходности. Людей, которые пришли к нему с какими-то проблемами да просьбами, послал в самой неприличной форме еще и с угрозами. Благо что на кхуздуле. Подумав недолго, решил идти выручать племянника и верного друга сам. Наплевал на всех, оставил старшего сына сестры, Фили, за старшего и выдвинулся с небольшой группой мужчин в сторону Лихолесья. Дорога предстояла долгая. В Озерном Городе люди едва не вывалились из окон, глядя на то, как гномий король уверенно чешет в сторону проклятого леса, да еще с таким видом, будто собирался мстить каждому дереву лично. Кругом слышались причитания, мол, схоронит Лихолесье смельчаков под сенью своих древ, но это злило Торина еще больше. И внушало сильнейшее желание попасть в эльфийское царство как можно скорее. Наконец, вдали показалась кромка леса. А с ним и его стражники. — Смотри-ка, — кивает в сторону вышедших к ним навстречу патрульных старина Оин, — как задом чуют. Уж тут как тут. — И хорошо. — Грозно басит Торин, глядя на эльфов исподлобья и положив ладонь на рукоять топора. — Разберемся сразу, на месте. Разбираться, правда, не пришлось. Точнее, в том стиле, в каком планировал Король под Горой. Их вежливо попросили пройти в королевские чертоги, где их ждут спасенные самим принцем Леголасом верноподданные Торина. Тот, разумеется, отреагировал не совсем так, как ожидалось. — Вы держите их в заключении?! — Мы спасли их от верной гибели. — Спокойно отвечает какая-то рыжеволосая лучница с миндалевидными глазами. — И принц Кили подтвердит мои слова. Это «принц Кили» было произнесено таким тоном, что у Торина нервно дернулся глаз. Но эльфов было значительно больше гномов, они прятались в кроне деревьев и были готовы стрелять на поражение в случае любой опасности, а потому пришлось подчиниться и принять приглашение. Гномов взяли в кольцо и повели прямо в лесные чертоги. Стоило признать, самостоятельно найти дорогу до этой обители у незванных гостей не получилось бы при всем желании — скрытая в самом сердце чащи, она буквально сливалась с окружавшем ее природным ландшафтом, будто королевский дворец был и не дворец вовсе, а частью природы, — продолжением многовековых деревьев, укрытых сплетенными между собой ветвями. Спутники Торина то и дело озирались по сторонам, быстро подметив одну весьма занимательную деталь: тракт, по которому их вели, и оставшаяся часть леса, отличались между собой, будто два противоположных друг другу мира. — Мы расчистили эту тропу. — Коротко отвечает рыжеволосая эльфийка, которая единственная хоть как-то коммуницировала с гномами. — На весь лес у нас не хватит ни сил, ни времени. — Не хватит времени? — Удивленно вскидывает бровь Торин. — Уж у вас-то его целая вечность. Ответом ему послужила тишина. Такая же гробовая, как и та тьма, что лежала вдали от извилистого большака, — там лес чернел, пугал, обещал верную погибель, — а потому шли эльфы быстро и буквально тащили гномов за собой. Леголас Зеленолист, вопреки ожиданиям, на троне не сидел, короны не носил, полами мантии не размахивал. Он слушал отчеты стражи, проверял амуницию, сам носил два острых кинжала за спиной и полный колчан стрел. Еще несколько ножей красовались в голенищах его высоких сапог с целой кучей застежек до самого колена. — Тауриэль? — Вопросительно произносит принц, завидев тех, кого патруль привел во дворец. Выслушав краткий рапорт, он молча кивнул, при этом неприязненно скривив губы. — Надо же, сам Король под Горой пожаловал в наши владения. Не за своим ли бессовестным племянником? — Бессовестным? Торин напрягся. Зная характер и привычки Кили, представлялось самое ужасное. Рыжеволосая эльфийка при этом как-то очаровательно вспыхнула и, не выдержав прямого зрительного контакта с принцем, опустила глаза. Торин напрягся еще больше. Их привели в тронный зал, не соизволив даже предложить перекусить или выпить после долгой дороги. Зеленолист что-то отрывисто приказывал стражникам, после чего те ушли, а он сам, как-то нервно дернув плечом, уселся на трон отца. Уселся совершенно не по-эльфийски — широко расставив ноги и упираясь локтями в колени. Устало вздохнул, бросив тяжелый взгляд на незваных гостей. — Я знаю, с чем связан ваш поход. И не испытываю никаких приятных чувств по этому поводу. Сумасбродство мужей из гномов и людей начинает уже порядком действовать мне на нервы. Дубощит молчал. В принципе, он прекрасно понимал чувства этого принца, потому как мало кому придется по душе подобная ситуация. А с учетом того, при каких обстоятельствах он взошел на трон и в каком юном для эльфов возрасте, можно представить, как бремя ответственности и сердечная тоска пожирают его сердце. — Вы являетесь в наши владения едва ли не с того момента, как я потерял родителей. Лес пожирал вас, губил, но вы все равно упорно идете сюда. В надежде на что? — Я не надеюсь ни на что. И ни на что не претендую. Я хочу выручить верного соратника и своего нерадивого племянника, если, конечно, Кили не натворил каких-нибудь бед, за которые ты, принц, планируешь кинуть его в темницу. Леголасу этот ответ явно понравился. Он криво усмехнулся, слегка сощурив глаза. — Я не знаю историю твоей семьи, — продолжал Торин, вопреки всяческому здравому смыслу не испытывая к сидящему напротив эльфу какой бы то ни было неприязни. — Слышал только басни всякие да сплетни, а верить такому не привык. Однако меня не интересует ни твое царство, ни рука твоей уснувшей долгим сном матушки… Вдруг эльфийский принц вскинулся, удивленно вытаращив на гнома глаза. Торин на это внимания не обратил, продолжив: -… которую будто бы должен разбудить поцелуй любви избранного… — Подожди, гном. — Прервал его Зеленолист, поднявшись с трона. — Как ты сказал? Рука моей… матушки? — Ну да. А кого же еще все прутся целовать несмотря на верную смерть в этот лес? Повисло молчание. Спутники Торина переглянулись синхронно с недоумевавшими эльфами и шумно сглотнули. — Так ты не знаешь… — Не знаю чего? Леголас тяжело вздохнул. Вновь сел на трон, устало проведя пятерней по лицу. — Предание старо как мир. Только вот в данном случае, судьба сыграла с нами злую шутку. — Что же это получается, — тихо шепчет на ухо своему королю Оин, — никакой спящей эльфийской королевы нет? — Королевы нет. — Услышав чужую речь, пробормотал Зеленолист. — Зато есть король.***
«… И вошел темный чародей, злым взором окинув гостей королевских; не было в его взгляде ни капли радости, ни почтения, — гневом блестели черные очи, направленные на лесного царя. — Отверг ты любовь мою и на пир не позвал, точно изгоя. Что же, я отомщу, и месть моя страшной будет. Поразил он огнем бушующим супругу эльфийского короля, и та пала к ногам мужа любимого, не успевшего защитить ее от вражеского колдовства. Велел тогда царь лесной убить темного чародея, но тот обернулся чудовищем могучим — злобным драконом, извергающим пламя ядовитое, и пророкотал проклятье свое: — Падет царство твое, а с ним и лес, что народу твоему столь дорог. Уснешь ты вечным сном, хотя и мертв не будешь, не доставшись ни мне, ни тем, кто носит образ твой в сердце своем. И наводнили Зеленолесье пауки, все живое истребляющие; пал эльфийский владыка наземь, точно стрелой пораженный, никогда более очей не открывая, а народ его более не знал былого величия, медленно превращаясь в тени безжизненные, в коих не было ни страсти, ни стремления оставаться в мире этом…»***
— Значит, почти все сгинули в лесу? Кили понуро опускает голову, стиснув зубы от переполнявшей его злости. — Я не должен был слушать его. Я должен был остаться и помочь им, а не бежать, как последний трус! — И умереть, да? — Гневно пророкотал Торин, тыкнув племянника пальцем в грудь. — Ты сын моей сестры, коли память тебя подводит! Вы с братом — моя поддержка и опора. — И что дальше? Это не оправдывает… — Это Двалина ничего не оправдывает! Этот идиот пошел искать приключения на зад, втянув тебя в это; тем более, не спеши себя корить — мы не знаем, мертв ли он и большая часть отряда, или же им удалось спастись. Сам сказал, что эльфы распугали пауков, а значит надежда еще есть. — И что мы будем делать? Торин удивленно вскидывает соболиную бровь, скрестив руки на крепкой груди. — А кто тебе сказал, что мы будем что-то делать? Делать буду Я. — Только не говори, что пойдешь туда в одиночку. — Кили упрямо вскинул подбородок, метнув на родича гордый взор. — Торин, я не останусь в стороне. Моя кровь мне этого не позволит! — В одиночку я не пойду. Со мной — мой отряд. А вот ты останешься здесь. И не спорь! Это приказ короля. Кили, разумеется, спорил до последнего. Возмущался так, что дрожали тонкие стены лесных чертогов, пока наконец Торин, к собственному неудовольствию, не нащупал его слабое место. — Эта эльфийка, которая вытащила тебя из лап пауков, явно к тебе неравнодушна. А значит, у тебя есть шанс выведать у нее необходимую для нас информацию. Как не пытался гномий принц спрятать глупую улыбку, она все равно лезла на губы, растягивая их до самых ушей. Торин мысленно выругался, нутром чувствуя, что решение еще аукнется ему дурными последствиями. Однако иначе заставить Кили остаться подле эльфов являлось невозможным, и Король под Горой решил, что называется, использовать любые подручные средства. — Узнай, какие планы у этого Леголаса. Не замышляет ли он что-то против нас. Не припоминает ли тех самых белых камней, что костью в горле застряли еще у его отца. Будешь моими ушами и глазами в этом месте. Справишься? Кили горячо закивал, хотя Торин прекрасно понимал — ничего он не узнает, зато заимеет шанс на кое-что другое. И тогда остается только молиться Махалу, чтобы эльфийский принц не прибил его стрелой за хозяйство к ближайшему дереву в качестве назидания. — Но ты наш король, Торин. — Все же вновь заупрямился Кили, тряхнув копной темных волос. — Тебе нельзя… — Вот именно — я король. И я буду решать, что мне можно, а что нельзя. Или ты меня за кисейную барышню принимаешь, которая топора в руках никогда не держала? На том и порешили. Торин покинул эльфийские чертоги, направившись туда, где мрачный лес скрывал от посторонних глаз древнюю, величественную усыпальницу, а в ней — уснувшего вечным сном короля, чей сон должен был нарушить только поцелуй истинной любви.***
— Ты веришь в это? — Во что? Глоин криво усмехнулся, забавно поиграв бровями. — Ну что некий белый маг заявил, будто только лобзания жаркие лесную принцессу от сна пробудят. — Мне до этого нет дела. — Торин напряженно всматривался в давящую на него и отряд тьму, прислушиваясь к каждому шороху. — Я не ценитель тощих, безбородых фей. — А если все же удастся его разбудить? Ты же тогда будешь у нас не только Королем под Горой, но и владыкой эльфов! Торин резко остановился и посмотрел на товарища так, что более он эту тему не заводил. Да и не возникало возможности подтрунивать над друг другом, ибо вскоре, сойдя с эльфийского тракта, гномы столкнулись с теми самыми созданиями, которые наводнили Зеленолесье, точно крысы трюм корабля, накинувшись на странников со всех сторон. — Держать оборону! Сомкнуть круг! Громоподобный голос Торина прорезал лесной мрак, и воины, умело орудующие как топорами, так и острыми клинками, всячески пытались пробить себе дорогу к уже мелькающей вдали усыпальнице, надеясь скрыться там от пауков, а также найти следы пропавших членов отряда. И вдруг послышался дикий, воинственный клич. — Чтоб меня! — Округлив глаза, прошептал Оин. — Двалин! Коренастый гном, опутанный с ног до головы опутанный паутиной, выбежал из усыпальницы, размахивая какой-то тяжелой палкой над головой, а следом за ним из мрака вынырнули и остальные гномы, уже было считавшиеся пропавшими, сгинувшими в этом полном опасностей лесу. — Торин! В усыпальницу, быстро! Здесь нельзя оставаться! Король под Горой одним ударом снес голову одному огромному пауку и, замахнувшись, вонзил меч другому в мягкое пузо. — Почему в усыпальницу? Надо бежать прочь… — Не успеешь! У них тут огромная самка, она… Тьфу! Потом расскажу! Бегом за мной! Пауков стало больше. Торин, злобно выругавшись, все же последовал туда, где покоился никто иной, как великий эльфийский король. Король Трандуил.***
— Они напали на нас неожиданно, едва мы подошли к усыпальнице. — Двалин устало выдохнул, облокотившись плечом о высокую, покрытую пылью да паутиной колонну. — Пришлось укрыться здесь на несколько дней. А уж когда запасы подошли к концу, мы и рискнули… — Как так вышло, что эльфы поймали только Кили и Бофура, а остальных отбить не смогли? — Я велел им убегать. Не мог же я всех парней этим тварям на обед оставить! Нас начали как мух в паутину заматывать, и тут я слышу — эльфы что-то на своем горланят. Сбежались сюда, как белки на орехи. Ну, мы как-то и умудрились высвободиться, пока пауки были заняты этими лесными феями. Только надо было не обратно в усыпальницу бежать, а к ним… Наверное. Торин шумно набрал воздух в легкие, устало прикрыв глаза. Выходит, он теперь должен отпрыску Трандуила, как ни крути, а его патруль спас его же парней от гибели. Здесь простым спасибо не отделаешься, если вдруг Зеленолист потребует благодарностей, и это неприятно пожигало внутри, заставляя против воли злиться на верного брата по оружию, ставшего не просто другом, а фактически членом семьи. Вид Двалина, раскаявшегося в собственной глупости и едва не поплатившегося жизнью за это, смягчал гнев Короля под Горой, и тот, криво усмехнувшись, выдал: — А что насчет эльфийской королевы? Понравился тебе ее поцелуй? Двалин вспыхнул. Бофур, являющийся свидетелем чужих лобзаний, едва слышно прыснул в бороду и прикрыл ехидную улыбку ладонью. — Ты ведь в курсе, что это мужик. — Конечно. — Специально издеваешься? — Отчасти. Помолчали. Снаружи все еще слышалось копошение пауков, стремящихся прорваться внутрь усыпальницы, на счастье гномов — тщетно. — Ну, и как? Неудачно, я так полагаю, раз Трандуил все еще не вышел встречать нас во всей своей красе. Двалин грязно выругался, все же улыбнувшись. Разложили имеющиеся припасы, пораскинули, насколько хватит провианта и воды, коли придется засесть в этом месте до прихода эльфов. — И снова нас спасет эльф, да? — Хмыкнув, басит Двалин. — Кили точно если что сумеет убедить их прийти к нам на помощь? — Убедит. Он там зря времени не терял, уже успел окрутить одну из них. — Торин вновь вспомнил смущенную эльфийку и мечтательный взгляд племянника, отчего во рту появился странный, неприятный привкус. — Как бы только дел не натворил, иначе я ему хозяйство в узел свяжу. — Ты же знаешь их с Фили. Они толком никогда не видели эльфов, а потому смотрят на них… иначе, чем мы. — Мы тоже видели не так много из их рода. И я бы не сказал, что страдаю из-за этого. Тут Двалин как-то странно посмотрел на Торина, будто бы решаясь на что-то, за что можно было огрести по первое число. И все же решился. — А ты… ну… не хочешь взглянуть? Интереса ради. — Посмотреть на того, ради кого ты поперся в такую глушь, рискуя шеей? Давай, коли мы здесь. И Двалин повел своего Короля в самое сердце усыпальницы.***
Когда-то давно владыка лесных эльфов просил у гномьего короля Трора сотворить великое чудо: из белых камней, что ценились дороже золота и любых самоцветов, сделать для возлюбленной супруги Трандуила ожерелье, которое тот желал преподнести ей в дар. Работа обещала быть кропотливой, однако Траин согласился, и лучшие мастера из его народа творили над каменьями великие чудеса, превратив их в работу неописуемой красоты. А потом поднялся вопрос о цене подобного труда, и гномий король решил, что оплата, назначенная эльфами, слишком мала. Трандуил посчитал то оскорблением, требуя работу на руки, на что получил категоричный отказ — Траин посчитал, что со временем его условия примут и цена ожерелья вырастет. Но несчастный случай оборвал все надежды на любой исход произошедшего, ибо некому было ни плату вносить, ни дар драгоценный носить. Траин, сын Трора, с детства пытался привить Торину нелюбовь к эльфам, хотя на деле ему так и не удалось прорастить откровенную ненависть к чужому племени. Любовью к лесным соседям молодой гном не питал, однако никогда не желал вести с ними войны. Ожерелье же, по навету отца, хранил, собираясь в удачное время продать по хорошей цене. Но потомок Трандуила был хитер и на сделку не шел, а после смерти Трора не сразу даже решился засвидетельствовать почтение при личной встрече. Кто бы мог подумать, что подобные обстоятельства сведут Торина и эльфийского принца? Кто бы мог подумать, что увидеть лесного царя окажется возможным именно здесь, в королевской усыпальнице, где тот лежал вот уже сотни лун, укрытый тончайшим покрывалом от посторонних глаз? Торин ступал тихо, словно околдованный неведомыми ему чарами, а остальные гномы остались ждать его поодаль, будто бы не смея всем гуртом тревожить чужой покой. В полумраке усыпальницы, освещенной странным, магическим светом, исходящим из двух светильников возле ложа спящего короля, казалось волшебным все, — шорох невесомого балдахина из легкого кружева, тихое завывание ветра в длинных коридорах, и даже сам эльфийский государь, безмятежное лицо которого приковывало к себе взгляд против воли смотрящего. Торин подошел к нему ближе, слегка отодвинул покров. Ему почудилось, будто от Трандуила исходит невероятное магическое сияние, точно тот светился изнутри ласкаяющим лунным светом — таким же ярким, как блеск его шелковистых волос, рассыпанных по подушке и крепкой, мужской груди. Да, воистину, как бы не были утонченны его черты, какими бы мягкими не казались чувственные губы, эльфийского короля невозможно было перепутать с женщиной. Также невозможно, как и противиться соблазну провести кончиками пальцев по нежной коже Трандуила, от острой скулы до упрямого подбородка, чувствуя, как при этом по собственной коже пробегают мурашки приятного волнения. Торин хотел было одернуть себя, отвести взор от пушистых, черных ресниц и густых стрел бровей, от слегка приоткрытого рта и открытых в вырезе белоснежной туники ключиц, но не смог. Ему казалось, что самое важное в его жизни, здесь и сейчас, не вывести отряд из усыпальницы, не спастись от пауков и вернуться домой, а разбудить того, кто спал беспробудным сном вот уже столько лет, словно ожидая его — поцелуй истинной любви. «Когда в последний ты поддавался этому искушению, Торин?» — думает Король под Горой, вглядываясь в черты чужого лица. — «Как давно ты испытывал это ни с чем не сравнимое волнение и робкое томление?» Потомок Трора не был тем, кто идет на поводу у мимолетной прихоти. И уж точно не позволял зову плоти брать над собой верх каждый раз, как того захочет его пылкое сердце. Но устоять на сей раз казалось невозможным. Да и казалось это чем-то большим, нежели обычное желание, а потому, наклонившись к эльфийскому королю ближе, Торин мягко коснулся его губ в легком, целомудренном поцелуе, отпрянув от неожиданности лишь тогда, когда чужая ладонь дернулась, упав на его собственную руку. — Быть такого не может… Торин отошел на несколько шагов и неверящим взором смотрел на распахнувшего глаза Трандуила, по началу лишь на периферии сознания понимая, что его поцелуй только что пробудил этого эльфа от вечного сна. Его поцелуй истинной любви.***
— Да драл я барлога на твоем троне, самодовольная скотина! Вот она, ваша эльфийская благодарность! — Не строй из себя наивную простоту, Торин, сын Траина! Ты явился сюда с умыслом, коим является подлая, свойственная твоей расе цель приумножить собственное богатство и власть! Уж не думал ли ты, что я разделю трон с тобой? — Да я скорее орка в спальню приведу, чем сяду с тобой хотя бы за один стол! — Правда? А когда ты меня целовал, ты тоже орка представлял, или же надеялся, что мне придутся по вкусу твои грязные лобзанья? Это продолжалось уже какое-то время. Отряд Дубощита устал, причем не только ожидать спасения в пыльной усыпальнице, но и слушать чужие пререкания. Двалин благодарил всех предков за то, что не его поцелуй разбудил это самодовольное создание, теперь горделиво расхаживающие туда-сюда по мраморным плитам, а другие гномы пытались вразуметь, как бы послать весточку в эльфийские чертоги, дабы Кили убеждал лесного принца снарядить отряд как можно быстрее. Перспектива застрять в усыпальнице с королем Трандуилом не радовала абсолютно никого. — Ты испытываешь мое терпение, гном. — А ты мое! И с учетом того, что секира лежит в моих руках, советую тебе заткнуться, если уж из твоего рта не получается выдавить ни слова благодарности! — Дай мне оружие, сын Траина, и благодарить станешь ты, причем в той форме, в какой я пожелаю. Голос Трандуила отдавал сталью, а вот теряющий остатки здравомыслия Торин скорее напоминал полыхающий огонь. Каким-то образом спорщики вспомнили о драгоценных камнях Ласгалена, и тогда разговор стал еще более напряженным. — Эта вещь никогда вам не пренадлежала, и, уж поверь мне, я сделаю все возможное, чтобы вернуть белые камни себе. — Желаю удачи. Я лично дам тебе отведать на вкус гномьего топора. — А тебе придется по вкусу эльфийская сталь. Мой сын явно слишком мягок сердцем, раз позволил твоему племени пройти по нашим землям. — По сравнению с тобой, Зеленолист — лучшее, что рождалось в этом проклятом лесу. Надо бы найти способ снова заставить тебя уснуть на пару сотен лет, потому как кроме желания придушить ты у меня ничего не вызываешь. — Отвращение, сын Траина. Ты у меня вызываешь лишь отвращение. Когда повисла тишина и оба мужчины появились перед отрядом, гномы сделали вид, будто ничего не слышали. Во всяком случае, искренне старались. Бофур курил в углу, даже не глядя на буквально источающего яд и недовольство эльфийского короля, да и испепеляющий взор собственного пытался не замечать. Трандуил требовал дать ему оружие. Посчитав гномьи клинки за какое-то издевательство, схватился за старый, лежавший на чьем-то саркофаге меч, крутанул его над головой, стряхивая с лезвия всю пыль и паутину, а потом устремился к выходу. Гномы преградили ему дорогу. — Да пустите вы этого идиота, пускай сложит голову в чреве какого-нибудь паука! — Торин, не горячись… — Подошел к своему королю Двалин, отведя гнома в сторону. — Как нам это потом его сыну объяснять будем? — А кто сказал, что я буду что-то объяснять? Пускай считает, что папочка все еще спит мирным сном в их царственной усыпальнице. Трандуил, безусловно, слышал каждое слово недовольного гнома и злобно зыркнул глазами в ответ. — Ты, сын Траина, можешь сгинуть в этой усыпальнице, но я не собираюсь подражать твоей трусости. — Трусости? — Едва сдерживая клокочущую ярость, процедил Дубощит. — Да как смеешь ты… Шум снаружи заставил всех тотчас смолкнуть. Среди общего гомона криков и боевого клича выделялся тот голос, который лесной царь узнал бы из тысячи и это заставило его стремительно ринуться наружу, наплевав на всякое негодование мужчин внутри усыпальницы. Где это видано, чтобы эльф вел гномов в бой? Однако Трандуил не давал никому иного выбора. Он метнулся в самую гущу сражений, рассекая мечом себе путь, идя на голос пришедшего на выручку Леголаса, который проявил себя как настоящий герой, не делая никаких различий между своими и чужими в тяжелом сражении. Если он видел, что одному из гномов в отряде требуется помощь, Зеленолист не думал ни мгновения и приходил на выручку. Не сразу эльфийский принц заметил прорубающего к нему путь отца, но стоило только родичам встретиться глазами, как тотчас время будто бы остановилось. — Леголас… Трандуил словно и не замечал окруживших их пауков, рубил с плеча, даже не оглядываясь по сторонам. Сколько же зим он не видел своего сына? Как давно он не обнимал его, не имел возможности сказать, как любит его и гордится им? Леголас вырос, возмужал; тяготы жизни закалили его, ровно как и великая ответственность, что легла после трагического проишествия на плечи. Трандуил отсек последнему из решивших напасть на него пауков голову и медленно подошел к сыну ближе. — Отец? — Голос эльфийского принца звучал неуверенно, а в глазах блестели сдерживаемые слезы. — Неужели это правда? — Да. — Хрипло выговорил король, чувствуя, как шквал невиданных прежде эмоций переполняет его изнутри. Он протянул к сыну руки и облегченно вздохнул, когда тот заключил отца в крепкие объятия. — Я уже не надеялся… Пауки отступили. Гномы, наконец заимевшие возможность также поприветствовать сородичей и друзей, встречали друг друга радостными возгласами. Был среди явившихся на выручку и Кили; от проницательного взгляда Торина не укрылось, как тот держался рядом с той рыжеволосой эльфийкой во время боя, а теперь смотрел на нее украдкой, полагая, будто никто не заметит полыхающего на дне его темных глаз огня возникшей страсти. — Нам не стоит задерживаться здесь. Паучиха может явиться в любой момент. — Говорит Леголас, метнув настороженный взгляд во тьму леса. — Как ты понял, что нам нужна помощь? С чего это вы явились столь быстро? В голосе Торина звучало извечное подозрение, хотя и смягченное признательностью. Однако разгоряченный после битвы и склоки с Трандуилом, гном не мог так легко успокоить клокочущий в нем гнев. — Олень. — Спокойно ответил Леголас, бросив насмешливый взор на Короля под Горой. — Благородный олень дал мне понять, что заклятие пало.***
Торин был готов смириться со многими вещами: и с царственным оленем, доселе понурым и не проявляющим особого интереса к жизни, а после пробуждения Трандуила едва не выломавшего ворота чертогов, дабы заставить эльфийского принца пойти в лес; и с влюбленностью своего племянника, который стал все чаще уединяться со своей Тауриэль, глядя на нее уже не просто как на объект вожделения, но как на женщину, с которой собираешься провести всю свою жизнь вместе; и даже с тем, что особой благодарности за расчудесное спасение эльфийского короля гномам никто не выразил, видимо с трудом справляясь с мыслью, по какой причине великий владыка очнулся после многолетнего сна. Но было то, что выводило Торина из себя, заставляя рвать и метать, и это недовольство передавалось остальным членам его отряда, которые никак не понимали, почему они все еще не в Эреборе, а сидят здесь как в ожидании чуда. Оказанное эльфами гостеприимство не грело душу, ибо особого почета снискать не удалось. По правде сказать, гномы к тому и не стремились, пользуясь всем чем можно без какого бы то ни было пиетета — опустошали винный погреб, стирали подштанники в фонтанах, сметали запасы в кладовых, свистели эльфийкам в след, порой путая их с некоторыми женственными на гномий взгляд представителями мужского пола. Последнее никого нисколько не смущало, напротив, породило сотни шуток разной степени пикантности. Не смеялся лишь Торин, полностью ушедший в свои мысли и даже не обращавший на царившее среди отряда веселье никакого внимания. С одной стороны, потомок Трора понимал, что лесному царю требуется время, чтобы прийти в себя. Время, чтобы осознать и горечь утраты, и потерянных лет, и чтобы подумать, как избавиться от тех созданий, которые наводнили горячо любимый им лес. Но с другой стороны, чужое горе как и чужие проблемы самого Короля под горой никак не касались. Он ждал если не благодарности, то хотя бы возвращения домой, однако эльфы упрямо настаивали на том, что гостям стоит задержаться. Так велел сам Трандуил. Было еще кое-что, волновавшее потомка Трора. Его чувства к другому мужчине, которые казались чем-то грома среди ясного неба, заставляли сердце трепетать. Наблюдать исподтишка, искать случайной встречи, стремиться лучше понять, как будто у возникшего в сердце чувства вообще был шанс. Торин ненавидел себя за это, но горячей крови невозможно было противиться. Он видел, как нежен эльфийский король со своим единственным сыном, слышал, как тот велит очистить окраину возле усыпальницы, где также покоилась его любимая жена. В его мире не было места для какого-то гнома. Поцелуй любви оказался каким-то неправильным, как будто бракованным, и это давило тяжким грузом на душу. — Фили прислал еще одно письмо. — Говорит Двалин, бросив на стол весточку от гномьего принца. — Спрашивает, когда вернемся. — Ответь, что скоро. Сегодня я потребую встречу с этим самодовольным паразитом, и пусть только попробует не принять меня! — Я видел его вчера. Бродил весь в себе, что-то бормотал себе под нос. Может он это, — Двалин покрутил у виска, тихонько свистнув, — спятил? — Сумасшествие ему не грозит, уж поверь. Скорее вынашивает какой-нибудь гадкий план. Так что, на всякий случай, держите оружие при себе. Вопреки ожиданиям Торина, его приняли, только не совсем в формальной обстановке. Трандуил попросил гнома в сад, благоухающий так терпко и бурно, что от непривычки у Дубощита даже слегка закружилась голова. А вот эльф, напротив, вдыхал полной грудью и никак не мог наглядеться на царящую вокруг него красоту. — Моя жена очень любила этот сад. А в честь рождения нашего сына велела разбить такой же в лесу. Только задуманное воплотить в жизнь так и не получилось. Голос эльфийского короля был тих и спокоен, а взгляд — отстраненный, задумчивый. Он рассеянно погладил подошедшего к нему оленя, — того самого, что оповестил Леголаса о пробуждении его отца, — и медленной поступью направился к небольшой беседке близ фонтана. Торин, отчего-то в данный момент не испытывающий даже капельки присущего ему недовольства, молча прошел следом. — Мне кажется, будто и не было этих столетий. Хотя все вокруг изменилось столь резко, что невозможно принять как данность. — Трандуил поднял на гнома затуманенный взор. Криво усмехнулся, заправив за ухо непослушную прядь отливающих белым золотом волос. — Я понимаю, чего ты ожидаешь, Торин Дубощит. Наверное, будь я на твоем месте, также ждал бы чего-то для себя. Я не привык быть должным, а потому хочу прямо спросить тебя — чего желает твое сердце? А Торин и не представлял, что ответить. Сколько бы он не пытался анализировать произошедшее, ничто не становилось проще, лишь спутывалось в единый комок, как нитки, сматываясь в тугой узел на душе. Король под Горой вздохнул. Присел напротив Трандуила внутри беседки и хмуро взглянул на него из-под густых бровей. — Думаешь, я знаю? Да поразит меня Дурин, коли я вообще соображаю, что произошло там в усыпальнице и что теперь с этим делать. — Ничего, я полагаю. — Слегка растянул губы в улыбке эльф. — Хотя я сам недоумеваю как так вышло, что твой поцелуй… Оба мужчины замолчали, каждый погрузился в собственные раздумья. Торин понимал, что его абсолютно противоестественно тянет к этому надменному, высокородному эльфу, хотя по логике вещей — это только вторая их встреча. Но казалось, точно нечто свыше распорядилось иначе, и то влечение, которое испытал Король под Горой в полумраке усыпальницы — зов не сколько тела, сколько сердца. — Скажи мне, сын Траина, — наконец произносит Трандуил, облизнув губы, — что ты почувствовал, когда… Когда понял, что я очнулся от твоего поцелуя? — Честно? Сам не знаю. Я даже не объясню, что подтолкнуло меня к тому, чтобы в принципе поцеловать тебя, потому как не планировал этого вовсе. — Боюсь представить, сколько мужей до тебя планировало. — Невесело усмехнулся эльфийский король. — Леголас сказал, что желающих было немало. — Многие, надо полагать, сгинули еще в лесу, так что за поруганную честь можешь не переживать. Трандуил издал легкий смешок, показавшийся Торину безумно мелодичным, точно перезвон десятков колокольчиков. Это настораживало и злило. Неужто он действительно испытывает что-то к этому эльфу? — Ты ведь знал, что перед тобой лежала не женщина, когда целовал меня? — Знал. — И все же сделал это. — В нашей культуре это не воспрещается. Так что, если желаешь меня пристыдить… — Нет, не желаю. — Тихо перебивает Трандуил и поднимает на гнома взгляд. — Не пристыдить, ни уязвить. Торин долго смотрел на эльфийского короля, изучал его лицо, будто стремился запомнить каждую черту. За чужой взор с поволокой можно было отдать очень многое, если не все на свете, включая собственную гордость и даже жизнь, однако само осознание данного факта пришло как-то неожиданно, почти било кулаком в грудную клетку, заставляло колени подкашиваться, а мысли путаться. Торин никогда прежде не верил в любовь с первого взгляда. Легенды прошлого, повествующие о том, как герои жертвовали собственной жизнью ради спасения друг друга, казались ему глупыми, наивными баснями. Но ведь его поцелуй пробудил Трандуила после многолетнего сна! Их судьбы были сплетены еще задолго до личного знакомства, а это что-то да значило. Но принять это было тяжело. Поэтому Король под Горой молчал, не говорил тех слов, которые эльф возможно желал услышать. А возможно и не желал. Гордый и неприступный, в данный момент он казался каким-то уязвимым, слишком открытым и растерянным; лесной государь опустил глаза, вновь погрузившись в свои мысли, и очень долгое время тишину, воцарившуюся в саду не нарушало даже пение птиц, коих в округе было настолько много, что невозможно сосчитать. — Как ты понимаешь, владыкой в моих краях тебе не стать. — Неожиданно резко произнес Трандуил. — Я и не претендую на твои земли. — В тон ему ответил гномий король, скрестив руки на груди. — Вернулся бы к себе уже давно, только ты зачем-то держишь меня здесь, как узника. — Дабы ты понимал, с узниками обращаются менее учтиво. А находишься ты здесь для того, чтобы публично отречься от каких-либо притязаний на наш трон… — Да хоть сейчас! — И вернуть мне то, что пренадлежит мне по праву. В очередной раз повисла тишина. Торин почувствовал, как начал закипать. Подумать только, как быстро преобразился этот хитрый, изворотливый уж! Только что сидел печальный, точно девица заточенная в башне, а теперь вновь перед Дубощитом предстал надменный, холодный, как сама зима, король лесных эльфов — непримиримый враг гномов, деливший мир на своих и чужих; на тех, кто был ему относительной ровней и тех, кто был грязью под его царственными стопами. — Ты удерживал меня здесь для того, чтобы потребовать назад свои… камушки? Кровь прилила к лицу, а в глазах молниями клокотала ярость. Торин поднялся. Трандуил опасно сощурил глаза, хотя внешне оставался совершенно спокоен. — Ты думал, что я, насмотревшись, как ты бродишь по своему лесу, точно унылое привидение, вдруг решу отдать тебе то, что является трудом моего народа? — Эти камни пренадлежат мне. — Ледяным тоном процедил Трандуил. — Это не просто драгоценность, сын Траина. Это память. Реликвия моего народа. Они не твоя собственность. «Вот оно что», — подумал Торин, все же прочитав в своих глазах то, что так усиленно пытались скрыть, — «память. Он все еще держит в сердце ту, ради кого было сотворено то самое ожерелье». Отчего-то на душе стало неприятно. И это вызывало тихую, тлеющую мелкими угольками злость. — Успокойся, лесной царь. — Цедит Дубощит, стиснув зубы и сжав кулаки, всячески стараясь сохранить остатки самообладания. — Будут тебе твои драгоценные каменья. И, круто развернувшись на пятках, Король под Горой ушел, оставив эльфа в гордом одиночестве.***
Отряд собирался в спешке. Торин приложил все усилия для того, чтобы покинуть эльфийский чертог как можно скорее. Ругался про себя за проявленную слабость, неосознанно грубил другим парням, хотя те в его состоянии были абсолютно невиновны. И вдруг к нему подошел никто иной, как сын владыки здешних мест, отозвав в сторону для разговора. Дубощит, неохотно, пошел следом. — Если это все из-за камней, то… — Нет, не из-за них. Мое сердце хранит память и любовь, и так будет всегда. Наличие или отсутствие драгоценностей ничего не меняет. Я хочу говорить с тобой о другом. Они отошли от посторонних глаз в самую глубь сада, где еще недавно гномий король имел честь вести беседу с другим эльфом. Леголас шел легко, почти едва ступая по земле, точно бабочка, порхающая с цветка на цветок. По сравнению с ним Торин наводил шум целого легиона вооруженных до зубов воинов, облаченных в тяжелые доспехи. Не останавливаясь для разговора, но прохаживаясь медленно, будто во имя любования местными красотами, мужчины не сразу возобновили диалог, хотя Король под Горой буквально изнывал от нетерпения узнать — за каким балрогом его потащили гулять да речи вести. Однако Леголас не торопился, явно раздумывал, как начать. Будучи более импульсивным, нежели его отец, лесной принц на этот раз старался подойти к вопросу тактично, как подобает истинному правителю эльфийского народа, но выходило скверно; эта черта чем-то нравилась Торину, успевшему за время нахождения в чертогах узнать Зеленолиста несколько лучше, чем возможно ему самому хотелось, а потому легкая усмешка все же появилась на губах гнома против его воли. — Так вышло, что я был невольным слушателем вашего с отцом разговора. И, с учетом сложившихся обстоятельств, хотел бы кое-что сказать от себя. — Зачем? Что это изменит? И должно ли вообще? — Должно. Я желаю счастья моему отцу, даже если это счастье — не совсем… общепринятое. Торин удивленно вскинул бровь. Леголас, тяжело выдохнув, продолжил: — Его душа черна. Он скитается во мраке собственных воспоминаний и печали прошлого, не позволяя никому разделить его горе. Хотя мое собственное, пожалуй, не меньше. Хотелось спросить в лоб «а причем здесь я?», но Король под Горой молчит. Тактично, совершенно ему не свойственно. Соблюдая вежливость, дает эльфийскому принцу высказаться настолько откровенно, насколько тот мог себе позволить. — Когда он вернулся, то почти все время провел один в горестных размышлениях. Даже когда он смотрит на меня, мне кажется, будто видит призрак прошлого. Словно застрял в том дне… — Я понимаю его горе. Однако после разговора с твоим отцом, мне показалось, что подход короля более деловой, нежели душевный. — Ему тяжело принять. Принять чувства, как свои так и чужие. Леголас на мгновение замолчал, прикрыв глаза и устало выдохнув, будто некий тяжкий груз давил на грудь, мешая спокойно жить. Точно и позабыв вовсе о том, что гном находился рядом с ним, молодой принц на какое-то время погрузился в собственные раздумья, позволяя мягкому ветру трепать его длинные пряди, серебряным облаком блестящие в свете утреннего солнца, пробивающегося сквозь сплетенные ветви вековых деревьев. Торин все еще молчал, чувствуя себя каким-то лишним в этот момент, чему точно не мог найти никаких логичных с его точки зрения объяснений. Леголас присел на узенькую скамью рядом с увитой плющом статуей некой девы, которая держала на вытянутых руках круглое блюдце; на это блюдце эльфы высыпали корм птицам, и те мелкими стайками слетались на угощения, словно стараясь беззаботным щебетанием отвлечь Зеленолиста от тяжких дум. Наконец, эльф заговорил вновь, и голос его был тихим, едва слышным. — Он боится, что приняв чужие чувства предаст ее любовь. Торин стоял точно громом пораженный, плотно сжав губы в узкую линию и немигающим взором глядя куда-то под ноги сыну Трандуила. Ну конечно. Это он, владыка Эребора, никогда не любил кого-то так же сильно; это он знал лишь мимолетные связи, не позволяя никому проникнуть в душу и полностью завладеть сердцем. А лесной царь любил. И был любим. Как может он пренебречь своими чувствами ради внезапной страсти, которая вспыхнула неожиданно, пускай даже и будучи предопределенной самой судьбой? — Когда ты не видишь, он смотрит на тебя. И в этом взоре нет ненависти или презрения, Торин Дубощит. Порой он порывался подойти к тебе, но не смел, ибо мы, эльфы, помним вечно и нам тяжело принять любые перемены. — Я не смею требовать от него каких-то внезапных порывов, потому как сам к ним не готов. С учетом характера твоего отца, все выходит не так ладно, как в старых сказках: желание его придушить возникает едва ли не чаще, чем стремление узнать получше. Леголас хмыкает в ответ, слегка улыбнувшись. Уж он-то знал нрав своего родителя и прекрасно понимал, как тяжело бывает пробить ледяную броню его гордого сердца. — Эльфы и гномы никогда не были особенно дружны. Однако войны я не желаю. — Я испытываю такие же чувства. — Кивает Зеленолист в ответ. — Более того, один случай, произошедший совершенно недавно, заставляет меня думать о том, что наши пути могут сплетаться воедино, коли дать тому шанс. Торин напрягся, нахмурившись. — Уж не про моего ли племянника ты говоришь? — Ты весьма проницателен для гнома. В голосе эльфийского принца послышалась сталь. Верно та рыжеволосая эльфийка была ему куда ближе, нежели показалось на первый взгляд. — Если он натворил каких-нибудь дел, я лично… — Ничего такого, на что Тауриэль не дала бы прямого согласия. Мне кажется, он задумал сойтись с ней. До конца своей жизни. И, если я готов дать добро ради счастья Тауриэль, то вот отец… — То вот с ним я поговорю лично. Ведь ему не сложно уделить капельку своего драгоценного времени для деловой аудиенции?***
— Я не благословлю этот союз. В твоем королевстве можешь делать что хочешь, но здесь я есть закон! — Кто бы сомневался. Кто бы сомневался, что ты сам не можешь быть счастливым, и не даешь абсолютно никому! По правде сказать, Торин был не в восторге от союза Кили и какой-то эльфийской стражницы. Мягко говоря. При иных обстоятельствах, он бы уже устроил племяннику сказочную взбучку, выбив всю дурь, что поселилась в его мыслях, однако теперь многое изменилось. Собственные чувства и уязвленное самолюбие заставляло вести себя кардинально иначе, — Торин встал на защиту Кили всей грудью, только еще не до конца понимал, какой результат ожидает получить и зачем ему это в принципе. — Не смей говорить так, будто хорошо знаешь меня. — Ледяным тоном почти выплевывает эльфийский царь. — Ты понятия не имеешь. Ни о чем. — А ты и не даешь такой возможности! Не позволяешь узнать себя и понять, разделить с тобой горе или радость. Ты живешь в драном саркофаге — укрылся ото всех и страдаешь там, будто кому-то — или даже тебе — от этого легче станет! — Да что ты знаешь? — Лицо Трандуила исказила дикая гримаса. — Какое право ты имеешь сравнивать… — Самое прямое! Я потерял деда, который настолько был одурманен золотом и камнями, что привлек в наше королевство огнедышащего дракона! Я скитался по окраинам, в тщетных попытках отыскать одного волшебника, способного помочь прогнать эту тварь из Горы, а когда вернулся, то обнаружил мертвого отца у подножия скоровищницы! — Торин злобно сплюнул, сжав кулаки от бушующего гнева и горечи воспоминаний. — Он вернулся в Эребор вопреки уговорам родни, а знаешь для чего? Чтобы отыскать Камень Королей! Ни родной сын, ни весь наш род не были для него дороги также, как Аркенстон. И я бы пал следом, одурманенный его влиянием, если бы не полурослик и… А хотя, какая разница! Тебе все равно нет дела до чужих проблем и горестей. Торин бросил взгляд на эльфийского короля и увидел абсолютную растерянность на чужом лице. Трандуил слегка поддался вперед, будто желая слышать больше и лучше, — не только потому, что он даже понятия не имел сколько всего он пропустил за время своего колдовского сна, но и потому что сейчас перед ним открывал душу тот, кто казался искушением и проклятьем, чем-то инородным и одновременно своим, предназначенным самой судьбой. — Нет, Дубощит. Я хочу услышать… Когда это произошло? — Несколько десятилетий назад. Мой двоюродный брат, Даин Железностоп, также участвовал в великой битве и едва не пал, защищая эти земли. — Но Леголас ничего мне не рассказал… — А когда ему было рассказывать? Ты вообще хотел слушать? Скитался, точно живой труп, по округе, молчал и, верно, костерил меня по всем буквам вашего алфавита. Трандуил замолчал. Неверящим взором окинул правителя Эребора, будто видел его впервые в жизни. Почему он не замечал этого горящего огнем несгибаемой воли взора прежде? Этой проседи в волосах, изуродованных драконьим огнем пальцев на правой руке… Целой истории, полной потерь и страданий, запечатленной в мужественных, суровых чертах. — Расскажи мне, Торин Дубощит. Расскажи мне, как гора была отвоевана обратно. Про полурослика, войну и того волшебника. Я хочу знать все.***
— И сколько они уже там сидят? Бофур затягивается, выпустив перед собой густое облачко дыма, и пожимает плечами в ответ. — А о чем говорят? — Кили сказал, что про гору. Дракона. Бильбо. В общем, Торин посвящает эльфа во все то, что он благополучно успел проспать. — А он хоть помнит, почему его народ не участвовал в битве за Гору? — Так их в лесу-то почти не осталось! Если не помнит, то хотя бы понимает. Не дурак же. — Да, много их тогда полегло в стражении с Сауроном. — Двалин как-то болезненно кривится, вспомнив события минувших лет. — И наших тоже, когда тот бежал через земли Железностопа. Бофур горько усмехается, похлопав собрата по плечу. — Не будем о плохом. Сейчас единственное зло, которое здесь есть — огромная паучиха из леса. Слышишь? Как раз что-то про нее говорят. — Да чтоб меня, договариваются о чем-то! А наш Торин умеет укрощать этих эльфов… — Как бы его не укротили. Смотри, он уже поплыл. Торин отнюдь не плыл, но был близок к тому, чтобы простить кичливому гордецу если не все, то многое. С Трандуила постепенно сходила присущая ему спесь; чем больше он слушал другого мужчину, тем больше его думы охватывало осознание того, сколько всего он успел пропустить за время беспробудного сна, и это вселяло страх особого рода. Ему казалось, что более для эльфов нет места в этом мире, ибо их величие терялось в столетиях, скрытое в покрытых паучьими сетями лесах или далеких пристанищах, куда отнюдь не каждому была открыта дорога. — Не говори глупостей. — Уверенно говорит Торин. — Избавься от паучихи, начни вести торговлю с людьми, — у тебя шикарное вино, должен признать, — и увидишь, как дела пойдут в гору. — В твою гору, Дубощит? — Вдруг ехидно усмехнувшись произнес Трандуил. — Возможно. — Уклончиво отвечает гном. — Я не желаю повторять ошибок своих предков. А потому взял в оборот весьма полезную поговорку о том, что деньги должны крутиться. — Крутиться? В угоду обогащению? — Не только. Это возможность остаться в этом мире. Не сгинуть в летописях, а быть кем, от кого зависят чужие жизни и чужое благополучие. Люди, сам знаешь, имеют короткую память, но длинную руку. Трандуил молча кивнул, незаметно для себя глядя на Дубощита уже иными глазами. Перед ним уже сидел не самодовольный, грубый и неотесанный мужлан, а воистину заботящийся о своем народе правитель, чей жизненный путь был устлан отнюдь не лепестками роз. — Скажи мне, Король под Горой, — облизнув пересохшие губы произносит эльф, — зачем тебе был тот разговор про своего племянника и мою стражницу? К чему такое содействие их мезальянсу? «Мезальянс. Какое слово-то подобрал», — думает про себя сын Траина, но вслух не говорит. Оскорбить лесного царя резким словом он желал в данный момент меньше всего. — Не знаю. Наверное, потому что мне не будет легче от того, что Кили сбежит с ней и будет бродяжничать, пока смерть не настигнет его темной ночью. К тому же, — Торин запнулся, думая решиться ему на признание или же нет, но Трандуил не дал ему свернуть с намеченного пути. — К тому же что, внук Трора? — Пытливо всматриваясь в чужое лицо, произнес эльфийский владыка. — Какая вторая причина? — Я сам хотел бы получить шанс. Не факт, что из этого получилось бы что-нибудь дельное, но хотя бы рискнуть стоит. — Ты так думаешь, Торин Дубощит? — Тихим, неуверенным тоном произносит Трандуил. — Думаешь, стоит дать этому шанс? — А что мы теряем? Лучше попробовать и обжечься, чем всю жизнь жалеть о том, что упустил шанс. В глазах лесного царя блеснуло что-то, что поначалу слегка испугало Торина, решившего, будто как-то, неведомым для себя образом сумел вывести собеседника из и без того шаткого равновесия. Но страхи оказались беспочвенны. Трандуил встал. Следом поднялся и Торин. Гномы, наблюдающие за всем этим действом, моментально насторожились. — Когда я прибуду в твое королевство, Король под Горой, я ожидаю достойного приема, почестей, отсутствие незамысловатых, свойственных землекопам шуток, а также лучшего вина из имеющегося в моем кубке. Я весьма привередлив, так что учти это, когда будешь встречать меня спустя седьмицу в своей Горе. И, не дав гному опомниться, Трандуил быстрыми шагами удалился прочь, и лишь серебро его шелковых волос сияло вдали, когда кусты почти скрыли высокую, статную фигуру от чужих глаз.***
Он касается его тела широкими ладонями аккуратно — мозолистые пальцы кузнеца могли случайно причинить боль, а гибкое тело, извивающееся под гномьим королем не было создано для грубой ласки. Лизнув затвердевший сосок языком и тотчас вобрав его в рот, слегка царапнув по нему зубами, мужчина криво усмехается, услышав сдавленный стон, сорвавшийся с чужих уст. — Мы опоздаем… — Плевать. Двинувшись ниже и не переставая оглаживать каждый дюйм чужой безупречной кожи, Торин с трудом сдерживал собственное нетерпение, но страстно желал вначале заставить другого мужчину капитулировать перед его страстью и напором, а потому, запечатлев легкий поцелуй на узкой коленке, Дубощит принялся терзать сухими губами нежную кожу бедра, с упоением наблюдая за тем, как сам эльфийский король мечется по скомканным простыням, сгорая от желания. — Леголас… должен принести мне венец… — Пускай приносит. Свадьба Кили и Тауриэль стала действительно великим событием. С учетом особенностей обеих культур, справлять решили сначала в лесных чертогах, а потом и в Эреборе, уже по гномьим обычаям. Это сближало два народа, способствовало возникновению крепких союзов — куда чаще дружеских, но порой и таких, как между теми, кто сейчас дарил наслаждение друг другу, сливаясь воедино как физически, так и на ином, более духовном уровне. И вдруг… — Выходи за меня. Трандуил замирает, а Торин уже был готов откусить себе чересчур длинный для гнома язык. Любовный настрой слегка пошатнулся. Длинные, изящные пальцы сомкнулись на чужом крепком предплечье. — Я серьезно. Не самый лучший момент для предложения, но я… давно об этом думаю. Слишком давно. Пальцы разжались, скользнули к лицу Торина, ласково легли на щеку. — Так тот драгоценный ларец, который ты прислал вместе с камнями, это… дар? — Нет. Это я решил тебе подарить после того, как мы убили паучиху в лесу. Видел, там воин на коне разит дракона? — И воин — это я? Торин молча кивнул. — Твое предложение… неожиданно. — Знаю. И вне зависимости от того, какой ответ ты дашь мне, я хочу кое-что преподнести. Трандуил недоуменно смотрел на то, как Дубощит роется в кармане брошенного на постель богатого кафтана и достает оттуда крупный серебряный браслет с рунической вязью. Браслет плотно сомкнулся вокруг бледного запястья, засверкав ярче всех звезд на небосклоне. — Это и есть мой дар. Повторюсь, вне зави… Торина прерывает легкий, нежный поцелуй, и чужая рука обхватывает его за шею, притягивая к себе. — Тебе следовало знать, — мазнув кончиком языка по сухим губам гнома, шепчет лесной царь, — что я больше предпочитаю кольца. Но этот браслет я буду носить вечность. Трандуил улыбался в чужой рот, чувствуя, как счастье и неведомое предвкушение разливаются в его сердце. Радость в глазах Торина лишь усиливала эйфорию, сметая всяческие сомнения в принятии решения. Он имеет право на счастье, он не предает былую любовь, позволив новой войти в его жизнь. И он знает, что она, давно ушедшая из этого мира, но не из его сердца, благословляет его союз с этим гномом, который теперь стал дороже любых самоцветов, даже тех, что ярче священного света звезд.