букашки.

      карен маккормик странная.       девочки из класса смотрят на неё свысока, вздёргивают, морща, припудренные носики и о чём-то шепчутся, указывая на свою одноклассницу пальцами с заострёнными яркими ногтями. они говорят о ней постоянно, как только заметят на горизонте, и маккормик безутешно пытается скрыться за ближайшим углом шумного коридора и убедить себя в том, что с их уст не срываются всякие гадости сплошняком, а хотя бы с перерывом.       она прекрасно знает, что её убеждения напрасны, но продолжает жить во лжи.       подростки бывают жестокими, и карен, будучи ребёнком из семьи, едва живущей на пособия, знает об этом не понаслышке. она подозревает, что ей сейчас достаётся меньше, чем когда-то доставалось кевину и кенни, только потому, что она девочка.       и это значит, что юная маккормик слаба, не способна дать отпор и ничтожна. почти как букашка, ползущая по оконной раме. её легко выследить среди остальных, найти слабые места — они ведь повсюду — и избавиться, придавив кончиком пальца.       и что же потом?       ничего. букашку даже не будет жалко.       кенни приходит вовремя и спасает. всегда-всегда. и карен, и букашку. он никогда не даст в обиду. за кенни, как за стеной — надёжная защита от других, но не от себя самой.       карен не могла подумать, что мысль, мелькнувшая единожды в её голове, может быть способна на многое; что она повторится не раз, возвращаясь снова и снова, и этим же устрашит до возникшей непонятной взбудораженности; что она может свести с ума и заставить чувствовать себя неважно.       с ней что-то не так — девочка в этом уверена.       её сомнения, сожравшие с аппетитом и обглодавшие до самых костей, только подпитываются восклицаниями вокруг: «чудачка!».       так что же в ней такого чудного?       юная маккормик думала, что разберётся со всем сама, поэтому на вопросы обеспокоенного кенни отвечала кратко — «всё в порядке».       всё рылась и рылась в себе, самоанализом промышляя, что даже на девочек из класса, которые называли её шлюхой просто так, стало уже совсем всё равно — и эти измазанные мёдом и воском куклы почему-то вдруг прекратили. наверное, мёртвая букашка интереса никакого не вызывает.       так или иначе, стало только хуже. издёвки уступили внутренним терзаниям души, а те, в свою очередь, были больнее.       какая-то мгла поглотила, и карен пришла к выводу, что она — самая настоящая чудачка. а кенни лгать уже не получалось.       — карен, всё в порядке?       и тогда карен не сдержалась — уткнулась лицом ему в плечо и разрыдалась.       кенни этого пугается, но ничего не говорит. позволяет всему накопленному выйти, вовлекая в родные объятия и поглаживая щепетильно по подрагивающей спине.       плакать рядом с кенни — не стыдно. ещё бы карен этого стыдилась: кенни был человеком, который видел каждые её слезы, но одновременно и тем, чьи слёзы она сама не видела ни разу. в любом случае, это не мешало.       — со мной что-то не так, — шепчет девочка, набрав грудью воздух.       — кто тебе такое сказал? — «кто» в предложениях кенни означает всегда одно и то же: назови только имя, и напыщенная морда будет разбита.       в этот раз набивать морду некому, но карен бы с удовольствием ударила кулаком по своему лицу. она грёбаная и ничтожная букашка, с которой вдобавок что-то не так.       — никто. — она шмыгает носом. когда понимает, что старший брат ждёт её ответа.       — тогда почему ты думаешь, что с тобой что-то не так?       сердечко обливается кровью, бьётся чаще обычного, а в голове оживляется мыслей рой.       ну же, скажи ему, почему ты странная;       ну же, скажи ему, почему ты чудачка;       ну же, скажи. почему ты отвратительная.       карен знает, что кенни всегда будет на её стороне, однако всё равно почему-то боится, что тот усмехнётся ядовито, прямо как девочки из класса, отвернётся и предаст. оставит её совсем одну с кучей дурных мыслей, неправильностью и ненавистью к себе.       — ангел, — молвит кенни ласково-ласково, поднимает её голову и смотрит на сестрёнку с такой мягкостью в глазах, что страх улетучивается мигом, — что произошло?       — мне кажется, я влюблена.       кенни хлопает глазами пару раз, присвистывает и улыбается.       — бля, так это же хорошо! первая любовь, все дела. ты можешь обращаться ко мне за советом, я в делах любовных — подтверждённый эксперт. — он легко хлопает карен по плечу и утирает ладонью её слёзы. — чего же ты так расстроилась? — вдруг по его лицу проходится серьёзность: — это же не кто-то из моих друзей? они козлы, малая.       карен фыркает и закатывает глаза:       — конечно же нет! мне из твоих друзей только лео нравится, потому что он рисовать меня научил, а все остальные — козлы полные.       — ну, тут я с тобой согласен. — юноша пожимает плечами. — если, слава богу, не они, то кто?       она шмыгает. кенни не усмехнётся, не отвернётся и может помочь — исправиться.       — мне… — глаза вновь наполняются слезами, и всё перед носом плывёт. — это не парень.       — мужчина?       она ударяет его по бедру и отворачивает голову в сторону:       — дурак. я влюблена в девушку, кенни. в девушку.       — и в чём проблема? — спрашивает он.       юная маккормик смотрит на него и склоняет голову вбок:       — но это же неправильно. я же…       — девушка может любить девушку. парень может любить парня. ничего неправильного или плохого; это же любовь.       кенни не усмехается, не отворачивается и не предаёт;       кенни остаётся рядом, поддерживает и говорит, что это нормально.       карен чувствует, что жить во лжи она больше не будет. её губы трогает улыбка. кенни улыбается в ответ.       — я дамский угодник, так что тебе повезло вдвойне, — он подмигивает.       — дурень.       кенни ничего не значит для этого мира и часто находится при смерти, будто всё вокруг пытается его раздавить, как ничтожную букашку. но он не поддаётся никак и никогда. говорит, что, когда вырастет, станет великим учёным и крутой букашкой. карен ему верит и знает одно-единственное:       нет ничего плохого в том, чтобы быть букашкой или любить девочек. или и то, и другое.       да, карен маккормик странная, и она гордится этим, рисуя букашек на стене.