Лиличка!

Чем крепче морозы, тем быстрее шаг. Раз, раз, снег скрипит. Лиля идет мелко – дороги не посыпаны, снег убран плохо и просто утоптан в гладкую, скользящую дорожку. Портфель был тяжелый, но сумка с танцевальной формой еще тяжелее. Опять порвались пуанты, и придется сказать об этом отцу, а завтра ехать в ЦУМ и под его красноречивое молчание выбирать новые туфли. Он никогда ее не ругал, давал деньги на балет в тот же день, как Лиля их просила. Точнее, даже не просила: просто, потупив взгляд, говорила, что вот, мол, так и так, пуанты изношены всего спустя неделю, а еще нужно новое боди, потому что старое уже так мало, что она в нем не может согнуться. И он вставал, открывал сервант и доставал оттуда шкатулку с жар-птицей и считал, сколько еще он будет ходить в старой рубашке на работу, и протянет ли он в этих ботинках до конца зимы. И Лиля зашьет ему рубашку так, что шва не будет видно совсем, а потом почистит китель и погладит брюки с идеальными стрелками. Потому что между ней и отцом был негласный договор: каждый занимается своим делом в их маленьком государстве, и никому в нем не было места, кроме них двоих. Надеяться тоже больше не на кого – они вдвоем, и никто никого не пожалеет. Холодно так, что начинает колоть пальцы на ногах, но Лиля не может ускориться – скользко. А еще страшно. Она все время оглядывается, но, к счастью, никого не находит. Только кому-нибудь попасться не хватало, чтобы завершить этот день ярко. До дома остается совсем чуть-чуть, и Лиля даже видит в окне третьего этажа фигуру отца, хорошо заметную на фоне желтого света лампы. Его знали, и ее тоже, но все-таки один раз Лилю едва ли не сцапали – спастись удалось чудом. И вот она уже поднимается, уставшая, с ноющими ногами и не готовым ужином. Авоська с молоком и хлебом неприятно тянула руку, а дубленка была такая тяжелая, что Лиле потребовались все силы, чтобы сделать хоть еще один шаг. Внезапно дверь на одной и площадок приоткрылась, и луч света упал на облупленную плитку. Дохнуло теплом и горячим ужином. — Здрасьте, Полина Филипповна, — Лиля улыбнулась бабушке, кутавшейся в шаль на пороге. — Как у вас дела? Бабушка подняла глаза, прищурилась и тут же улыбнулась – узнала. — Здравствуй, Лиличка, — женщина закрыла дверь, поставив на пол ведро, доверху наполненное мусором. — Да слава богу, потихоньку. Лиле очень хотелось идти, но было видно, что Полине Филипповне ну очень нужно было поговорить. Она всегда жалела бабушку, чей внук мотался с пацанами по району, но для нее всегда был самым любимым, единственным Мишей. Так же известным, как Ералаш. — Как Миша? Видно, Полина Филипповна ждала этого вопроса. Крошечные глазки ее наполнились слезами, а губы задрожали. От радости. — Ох, — она махнула рукой в пространство. — Ты даже не представляешь, Лиличка, какой он у меня хороший. Утюг в лотерею выиграл! С паром, легкий, одно удовольствие пользоваться… Ты приходи, я тебе покажу. — Обязательно. Лиля кивнула и продолжила подниматься. Конечно, в лотерею, ведь всем известно, что там утюги разыгрывают. Интересно, Полина Филипповна когда-нибудь задумывалась, почему ее внук внезапно сменил прическу? Почему был вечно избит и редко появлялся на уроках? Или ее подслеповатые глаза не моги всего этого заметить? Единственного внука, опору и надежду, она любила без памяти, и простила бы ему все-все на свете, лишь бы он приходил домой и ел ее суп, радуя своим аппетитом. Жалеть Полину Филипповну Лиля не собиралась. Она вообще не была склонна к рефлексии и оглядке на других – жизнь заставила сосредоточиться на себе. Успехам искренне никто не порадуется, а вот бедам – да. — Пап, я дома, — ноги у Лили были стройные, и она с легкостью вылезла из сапог, не ставя сумки на пол. Из кухни вышел отец в домашней олимпийке и тут же забрал их из рук. — Я уже начал волноваться, — традиционный поцелуй в щеку, жесткие усы коснулись ледяной кожи. — Замерзла? Как дела? Вопросы сыпались как из рога изобилия. Нормально. Репетиция – отлично. Скоро отчетный концерт, ты придешь? Конечно, он придет. И даже билет купит, в первый ряд. — Пап, у меня пуанты износились, — Лиля ковыряла макароны, не поднимая глаз. Кажется, ничего необычного не произошло, но она знала, что на милицейскую зарплату особо не пошикуешь. А дочь-балерина – это роскошь, которая окупится не скоро. Если окупится вообще. Стипендии в училище едва ли хватало на колготки, но Лиля лишнего не просила никогда. А танцы – это жизнь, и отец это понимал. — Ну, что ж, завтра у меня выходной, съездим, купим. Он отвечал, не поднимая головы, но в этом было столько любви, что, будь Лиля чуть тактильнее, она бы бросилась ему на шею. Но отец приучил к тому, что любовь – она просто есть и в демонстрации не нуждается. Действия говорят больше, чем слова. — А еще меня утвердили на роль Феи Драже. Оба знали, что это не было чудом. Лиля трудилась, часами отрабатывая у станка движения, доводя их до совершенства. Она развивалась физически, пользуясь преимуществами юного возраста. Балет – это почти спорт, и относиться к нему иначе было непростительно. На крошечной кухне можно было дотянуться до любого угла, не вставая с табуретки, и Лиля поворачивалась то в одну, то в другую сторону, убирая со стола. Нужно было донести свое тело до кровати, но прежде – домашние дела. Главное – не делать пауз, иначе был риск не дойти даже до спальни. Ноги ныли и едва слушались. Лиля наполнила таз горячей водой и осторожно опустила туда измученные ступни. Хорошо. Так легче. Еще немного соли и болгарского розового масла, и все совсем пройдет. Она никому не показывала своих ног, стеснялась их. Старалась относиться, как к инструменту, чем они, по сути, и были, но всегда носила закрытые туфли, даже летом. Дома – носки и тапочки, чтобы не было видно мозолей и вечно выступавших уродливых косточек. Все видели только красивую обертку, воздушные пачки и тонкость талии, но за всем этим стоял труд, и Лиля прятала свои ноги, как работяга прятал огрубевшие пальцы со слоившимися от работы на станке ногтями. Намазав ступни жирным детским кремом, Лиля тут же натянула носки и легла. Минуты расслабления были самыми желанными за весь день, и она смаковала каждое мгновение, как ликерную конфету. А в голове все: раз-два-три, раз-два-три… Плие, гран батман, бризэ… События дня кружились в голове, и Лиля не могла не расплыться в довольной улыбке – она знала, что заслужила роль Феи Драже и исполнит ее лучше, чем кто-либо другой. Но она могла признаться хотя бы себе в том, что испытывала и чувство легкой потери – так всегда бывает, когда долго идешь к своей цели. По натуре своей Лиля была самураем – ее волновал в основном путь, а не результат. Конечно, он тоже был важен, однако каждое мгновение на пути к цели было пережито полноценно, с вынесением уроков и празднованием каждого промежуточного успеха. Мысленно Лиля вычеркивала очередной пункт из своего списка дел, которые она должна была сделать до выпуска из училища – роль Феи Драже была одним из них. В тот момент, когда Лиля потянулась к полке, чтобы снять оттуда пластинку, зазвонил телефон. Отец смотрел футбол и, хотя наверняка слышал, вставать не спешил. Вздохнув, Лиля все же поднялась и шаркающими шагами подошла к телефону. — Алло? — Лиля! — послышался голос подруги. — Готовься, я зайду за тобой через полчаса. — Зачем? — Лиля нахмурилась. — Куда? — Ты дура? К тебе домой зайду, — Даша, похоже, начинала раздражаться. — Меня Вадик на танцы позвал, но я не хочу одна. Пойдем с нами, а? Мне так спокойнее будет. — По-моему, дура здесь только ты, —Лиля хмыкнула. — Тебе зачем нужен третий человек? Или дружкам твоего Вадика девчонок не хватает? — Ну зачем ты начинаешь? — Даша цокнула. — Надо выбираться тебе периодически, а то так и просидишь одна. — Лучше одна, чем с группировщиком. — Слушай, давай ты не будешь лечить меня, а? — Лиля легко могла себе представить лицо подруги, как будто та находилась совсем рядом. — Ну, пожалуйста. Я очень тебя прошу. — Хорошо, — Лиля вздохнула. Она не могла бросить подругу, как та не могла бросить своего Вадика. — Куда идем? — На танцы в ДК, — Даша тараторила, стараясь завершить разговор, пока подруга не передумала. — И надень это свое платье черное, с рукавами-фонариками. Давай, покеда, жди! Лиля вздохнула и положила трубку. На самом деле, она была не против сходить на танцы, если бы Даша не звала ее в качестве подстраховки. Главное – не позволять лезть к себе пацанам. Хоть Даша и ходила с Вадиком, но себе такой судьбы Лиля не желала. Они все были хорошие, пока не надоешь. Поплевав в тушь, Лиля накрасила глаза. Из командировки в Ленинград отец привез пудру «Кармен», которая доставалась по особым случаям и характерно пахла ярким ирисом. С пуховки не сдувалось ни капли, все шло на лицо. Лиля стала немножко бледная, но это было не страшно – немного польской помады на щеки, и только потом – на губы. — Пап, я схожу с Дашей в ДК, потанцую, — Лиля говорила это из коридора, нанося капли «Персидской сирени» за уши, но квартира была такой маленькой, что все было очень хорошо слышно. — Буду не поздно, но ты не жди, ложись. — Ты не натанцевалась, что ли, за весь день? — он усмехнулся. — Иди обратно аккуратно, и помни о «Черемухе». — Обязательно, — она чмокнула отца в щеку и тут же стерла след от помады. — Пока! Внизу уже ждала Даша. Схватившись под ручку, они вдвоем побрели по нечищеной дороге. — И все-таки пропащая ты душа, Лилька, — Даша продолжала заниматься прочищением мозгов подруги. — Пока ты выбираешь, всех принцев разберут. Лиля хмыкнула. — Не волнуйся, на мою долю хватит, — Лиля натянула шапку пониже, закрывая уши. — Ты за своим счастьем главное следи. — Дурочка ты, — Даша погладила подругу варежкой по руке. — Ты же красавица, настоящая роза. Больно мне на тебя смотреть. — Ага, роза, — Лиля скорчила гримасу. — Среди навоза. В ДК было людно. Школьники, студенты – все стекались сюда, чтобы потоптаться на танцполе, познакомиться и просто весело провести время. Конечно, понятие веселья было у всех разное, и иногда оно включало в себя и драки. Насилие Лиля не переносила ни в какой форме, она не видела романтики в разбитых носах и костяшках, в отличие от той же Даши для которой это был символ настоящего, сложившегося человека со своими принципами и понятиями. А Лиля не хотела ни с кем ходить. Она вообще не желала, чтобы ее кто-то трогал – это казалось лишним. Придет время, и она перестанет быть одиночкой. Обязательно, но потом. Когда-нибудь. Да? Конечно. Вадик был большим во всех смыслах, а еще лысым, отчего образ выходил не сказать, чтобы очень уж дружелюбный. Тоненькая Даша выглядела в его руках, как тростиночка, и Лиле их пара казалась противоестественной. Примерно как пара Дюймовочки и Крота, не иначе. — Ты не говорила, что сегодня танцуют группировщики, — Лиля кивнула на толпу людей, поделившихся на круги. — Извини, — Даша пожала плечами. Лиле стоило догадаться, она и сама это понимала, но почему-то она все-таки пошла. Артистическая натура требовала того, чтобы показать себя. Тщеславие погнало на танцпол дома культуры после непростого дня, оно же заставило надеть это платье, которое объективно ей шло. И все-таки мирское оставалось неизмеримо далеко, когда она закрывала глаза и отдавалась этому почти мистическому массовому наваждению, которое порождала музыка. — Девушка, а, девушка, — одиночество было недолгим, и Лиле пришлось открыть глаза, растеряв искры под веками. — Потанцуем? Лиля не могла точно ответить на вопрос о том, зачем пришла сюда. Просто знала, что должна была, и все тут. Бывает такой внутренний толчок, который заставляет вставать и идти, и он порой бывал вернее компаса. — Спасибо, я уже танцую, — Лиля махнула волосами. — В партнере не нуждаюсь. — Да чего ты ломаешься, — ее схватили за талию и крепко, неприятно прижали к себе. Толкаться было бесполезно, но Лиля схватилась за чужие руки в жалкой попытке защититься. — Тебе понравится. — Слышь, тебе же ясно сказали, — на плечо незнакомого парня опустилась чужая ладонь, и руки тут же разжались на талии Лили. — Отдохни. Лиля попыталась проскользнуть сквозь толпу, просочиться, как лента меж пальцев, но у нее ничего не вышло. — Неужели победитель ничего не получит? — А я не трофей и не приз. — Думаешь? — Вова смотрел на нее сверху вниз, ухмыляясь и не выпуская из рук. Конечно, она узнала его. — Ты себя недооцениваешь. Я готов побороться. — Когда ты дембельнулся? — Сегодня. Выбраться из его рук было нельзя, не стоило и пытаться. Железным обручем они сомкнулись на хрупкой талии, и Адидасу правда казалось, что, надави он чуть сильнее, она сломается в его руках, как кукла. — Скажи честно: скучала по мне? — ему доставлял удовольствие ее дискомфорт, и он даже этого не скрывал. — Лиличка. Ее имя прекрасно звучало в три слога - и как поэтично! Темные татарские глаза матери сверкнули в блеске светомузыки, и Вова был почти восхищен. — Не скучала. — Врешь. — Не вру. Он знал, что это правда. Она знала, что врала. Лиля не хотела этого признавать, но ему шла форма. По крайней мере, она шла ему больше, чем бесконечные спортивки, болоньевые куртки и растянутый свитер. Она помнила его именно таким, а еще без усов. — Что? Неужели мне не идет? Лиля мотнула головой. Она не знала, о чем с ним можно было говорить, да и нужно ли было вообще. Слишком свежи были в памяти воспоминания их первой и практически единственной встречи. Страх, липкий, как пропитка чак-чака, сковывал ее тело каждый раз, когда она мысленно возвращалась в ту ночь. Лиля не терпела насилия. Вова не терпел холодности и равнодушия. — Скажи что-нибудь. Заиграла «На заре», и Лиля подняла на него глаза. она стала старше, а еще гораздо, гораздо красивее. Азиатские скулы контрастировали со славянской белизной лица, а темные, колдовские, как у ламии, глаза смотрели внимательно, внушая мысли о вечном и бесконечном. — А что ты хочешь услышать? — Скажи еще что-то подобное, и я просто уйду. Вова не любил сложных загадок, а Лиля была такой. Лиличка, у любви которой и плачем не вымолишь отдых. — Уходи. Так даже лучше. Он быстро потеряет к ней интерес – так она думала. Но только было слишком поздно: олимпийский огонь был зажжен, и Вова не остановится. То была судьба с большой буквы «С», так он считал. Он опустил руки и внимательно посмотрел ей в глаза. В них никогда не было страха – лишь первобытная покорность перед судьбой. Спокойствие от того, что все идет так, как должно. Почти языческое чувство. — Не дождешься. Не так просто. Лиля сглотнула. Хотелось ответить, но толпа внезапно как будто вся разом вздохнула, а затем навалилась, завертелась, как будто кто-то помешал ее огромной ложкой, как кашу, и тут же взвыла в каком-то боевом кличе. Вова все понял быстро и буквально выдавил Лилю наружу, прочь от сцены. Завязалась драка, подоспела милиция, но Лиля и Вова уже были на улице. — Господи, — она обхватила себя руками. Пытаясь согреться. — Неужели так теперь будет всегда? За одеждой возвращаться смысла не было – заберет завтра. И все же холод пронизывал насквозь, забирался под кожу и заставлял выдыхать облачка пара, тут же растворявшиеся в бархатной тьме. Старое доброе ультранасилие пропитало воздух, и Лиле неприятно отзывались эхом в голове звуки ударов кулаков о лица, тел о пол. Глухие, неприятные звуки, как будто не люди дрались, а бились друг о друга, как мешки с картошкой. — Так было всегда. Они шли рядом, на плечи Лили опустился китель. Не поднимая глаз, она пробурчала невнятное «спасибо». — Ты, наверное, умрешь, если покажешься хоть немного человеком, а не идолом. — А в тебе-то много человеческого, а? — она хмыкнула. — Да я живее всех живых! — Живой – не значит человечный. — Слушай, я не пойму что-то, какие у тебя могут быть ко мне претензии, — Вова возник перед Лилей неприступной горой. — Я, вообще-то, тебе жизнь спас, забыла? Она смотрела на него не больше трех секунд, а затем просто обошла и пошла дальше. С каждым шагом сожаление о том, что она не осталась дома, увеличивалось. — Я не могу быть тебе благодарной, потому что ты часть этого бесконечного круга насилия, — от кителя пахло… странно. Другим человеком. Чужим. Но тело помнило тепло стальной хватки рук, кольца, сжимавшего ровно так, чтобы не сломать. — Ты – группировщик. — Для тебя это клеймо? — он снова оказался перед ней. Вонючий сигаретный дым заставлял глаза слезиться. — Да. — А то, что я служил в армии, ничего уже не значит? Я проливал кровь, и мне, честно, обидно такое слышать, — ему хотелось вызвать ее на большую эмоцию, но ничего не выходило. Мертвая. Кукольная. — Почему ты считаешь, что я так много об этом думаю? — наконец, она снова подняла на него глаза. — Что я так много думаю о тебе? — Потому что я много думал о тебе, — она протянула ему китель. — Тебя это не волнует? — А это не важно, — она старалась стиснуть зубы, чтобы не дрожать от холода так явно. — Потому что меня волнует только то, что я не смогла потанцевать из-за внезапной драки. Лиля только спустя время поняла, что они с Вовой уже проходили тот же путь. И даже была та же зима, и так же падали крупные хлопья – вот только она была на два года младше и рыдала от страшной обиды. От того, что ее партнер больше никогда на нее не посмотрит после того позора, что пережил. — Вредная ты. — Какая уж есть. Снег оставался на его кителе белым пухом, и Лиля думала о том, что теперь, когда Вова вернулся из армии, что-то должно произойти. Жернова бытия сдвинулись, вот только главное различие между ними было в том, что Вова в судьбу не верил. Он верил в себя. — Если кто опять будет приставать, то скажи, что ходишь с Вовой Адидасом, старшим с универсама.