Пока молодость в нас бурлит.

       От людей вокруг Кайл всегда отличался особой тягой к знаниям, педантичностью и прочим, что ему, собственно, с самого детства привили родители, возлагая на сына яркие надежды. В связи с этим, успехи, какие он достигает без единого промаха, заметно обесцениваются только потому, что иных результатов от него никто просто не ожидает. Если честно, это нередко выводит из себя. И как раз-таки поэтому всё гораздо тяжелее, чем хотелось бы.       Брофловски даже ощущал навязчиво царапающую рёбра зависть, когда слушал длинные и бессвязные монологи Стэнли о том, что он надумывает бросить учёбу из-за возможных перспектив заработать на своей музыке на стороне, потому что учёба для него — довольно тягостная составляющая.       Ему сложно учиться, зубрить и применять минимальную часть едва выученной теории. Он говорил, что геология — не его, хотя несколько месяцев ранее был вдохновлён, что ли. Мол, я знаю, чего хочу от жизни, чувак. Правда, Кайл такое смелое заявление трактовал следующим образом: я совсем не знаю, чего хочу от жизни, и поэтому я решил пойти путём своего отца, хотя я его ненавижу и мне придётся до самой старости выплачивать колледжу студенческий долг. И что в итоге? Оказался прав.       Но Кайлу всё равно завидно.       Дело даже не в деньгах — зная лучшего друга с самого детства, Кайл твёрдо уверен, что большого куша Стэну не видать, как своих ушей, — а в элементарном выборе. У Марша есть право выбирать, и он выбирает, делая это ежедневно с рождения. У Кайла такого нет. Хоть его права, как гражданина, и указаны в правовой системе Соединённых Штатов, никакую силу они перед родителями не имеют.       Особенно перед мамой.       Кайл достиг блестящих результатов, окончил с отличием бакалавриат Колумбийского университета, расположенного в районе Манхеттена Нью-Йорка, прилетел на каникулы в Саус Парк поесть мамины шаники и потуже завязал на шее вязаный шарф, потому что ему так сказала мама.       Кайл терпел присутствие своего двоюродного брата — Кайла Шварца — каждый раз, когда он приезжал посетить Шейлу, ел фаршированную рыбу, которую так ненавидит, и впускал Эрика Картмана в свой дом, потому что ему так сказала мама.       Картман подкалывал его, называя маминой умничкой, и трепал за щёку, ужасно изображая еврейский диалект с особенной интонацией, сколько бы им лет ни было. В каком-то роде он был прав.       Первые года, в связи с некоторой импульсивностью у обоих, конечно же, раздражало, а после пришло смирение со спокойствием. Может, оно и к лучшему, что хотя бы одна вещь остаётся в их жизни, как завсегдатай, выучивший всё наизусть, и что полыхающая ярость сменяется взаимными мягкими улыбками.       В их случае преданные константы друг у друга — они сами.       Иначе не объяснить, что тогда в итоге забыл Картман в Нью-Йорке, в том же университете и на том же направлении, что и Кайл, и почему они теперь преподают в одной школе. Вообще-то можно, даже слово подходящее к тому, что между ними происходит, есть, но никто вслух об этом никогда не заговорит.       Нет желания обсуждать то, что и так кристально ясно. Они просто свыклись и в какой-то момент перестали убегать не только друг от друга, но и от себя самих. И всё стало гораздо проще.

***

      — Я стараюсь основательно объяснять материал, для развития зрительной памяти рисую схемы на доске, но по итогу в эссе пишут такую ахинею, что мне даже ни разу не смешно! — Кайл страдальчески хватается свободной ладонью за лоб, надувает губы и делает заметки карандашом в работе одного из его учеников. Он бегло смотрит на подпись — Оскар Картер — и думает, шёл бы ты, Оскар Картер, на хуй.       Если у Кайла появляется хотя бы минутка свободного времени, то он использует её во благо, как сейчас. Кайл просто не умеет сидеть на одном месте, отдыхать и тратить время впустую. Ему лучше занять чем-нибудь, а не выдохнуть и собраться с силами. Выделившееся в этот раз время он использует для проверки эссе своих учеников. Почему бы и нет.       Отчасти Брофловски рад, что Картман решил навестить его; есть кому выговориться в нецензурной форме по поводу всего, что Кайл думает о своих учениках на самом деле.       Они тупые мудаки.       — А чё пишут?       — Что в массовом уничтожении американского бизона виноват Марк Гордон, потому что он подписал закон о запрете таблеток для абортов, и из-за него, эм, — Кайл неловко прочищает горло, — цитирую: «сучки бычились».       Картман какое-то время молчит, видимо, не улавливая суть шутки до конца, а потом всё же понимает и разражается хохотом. Кайл поднимает голову и сверлит чуть ли не задыхающегося Картмана злобным взглядом. Со взрослением возникающий из-за Картмана, который считает нехорошие вещи забавными, пыл сходит на нет, потому что именно этот хохот уже давно стал привычным. Однако внутренне каждый раз передёргивает: как можно смеяться над таким?       — Это не смешно. — Брофловски закатывает глаза к правому верхнему углу и оглядывает пустой класс. Сейчас обеденный перерыв, поэтому никого из учеников в кабинете пока что нет.       Удивительно, что Картман здесь, а не в кафетерии, как обычно, но, видно, там сегодня на обед подают то, что он считает дерьмом, вот и всё. Особых подозрений присутствие Картмана не вызывает. Но это, по крайней мере, сейчас. Так или иначе, он подозрительно тихий, внимательный и вдумчивый.       — Это кто… — Эрик хрюкает, чуть ли не начиная смеяться заново, и подвигается на кресле поближе, — это что за гений написал? — Он аккуратно отодвигает руку Кайла собственной и читает: — Оскар Картер. Поставь ему пять!       — Да ни за что! — Брофловски фырчит и хмурится. — Работа должна соответствовать оценке.       — Да ладно тебе, не будь таким жадным, жидёныш, — Картман небрежно отмахивается ладонью. — Пацан обрадуется пятёрке и маму порадует.       — Меня не волнует, радуется ли кто-то оценке или нет, — строго отрезает Кайл и выводит «F», после чего откладывает работу Картера в сторону. — Она, в любом случае, должна быть заслуженной, а Картер — ленивый мудак. Он никогда не получит выше тройки.       — Нельзя называть своих учеников мудаками, Кайл.       — Да неужели? — Он грустно хмыкает и смотрит на Эрика. — Я могу составить письменный список того, как сильно любишь своих учеников ты. Он выйдет в тридцать страниц с условием сокращений.       — Мне второй не надо. Я ещё прошлый не до конца дочитал.       — Прошлый? — Он склоняет голову вбок. — Какой ещё прошлый?       — Мои ученики подарили на День учителя в том году.       Кайл хихикает себе в кулак и поправляет указательным пальцем соскочившую на нос круглую оправу очков.       — Я даже, блять, не удивлён, — произносит он, усмехнувшись.       — Я им сразу сказал, что мне не нужны ёбаные ножницы и что я запихну им это дерьмо в задницы, если они подарят. И знаешь что? Эти уроды мне их всё-таки подарили! Теперь обеспечиваю канцелярией учительский состав, и, блин, меня это заебало.       Брофловски кончиком карандаша дотрагивается до своих губ и мягко улыбается. Слушать Картмана всегда занимательно, особенно, если он сгоряча поливает грязью всех подряд. Иногда его поведение такое детское, что становится до жути смешно. Так или иначе, именно такие монологи порождают в кайловской грудной клетке привычную, родную теплоту.       Ему, очевидно, стало намного легче, потому что Картман поблизости и…       Кайл неожиданно вздрагивает, когда перед его носом щёлкают пальцами. Он даже роняет карандаш на невысокую стопку листков бумаги.       — Ты чего? — спрашивает Эрик и приподнимает одну бровь. — Витаешь в облаках. Устал, что ли? Тебе явно нужен хороший отдых.       — Эрик, — Кайл вздыхает и снимает с себя очки, раскрытой ладонью потирая прикрытые веки, — с такими эссе отдыхать не выйдет. Я не понимаю, как у тебя получается, что все твои ученики набирают максимальные баллы каждый раз.       — А, — Картман многозначительно мычит, — так я никогда и не проверяю их.       — Ты что? — Брофловски распахивает глаза и вскидывает брови. — Ты не проверяешь ни строчки, — выделенная неверием интонация, — а просто так ставишь максимальные баллы каждому?       — Ну да. — Он пожимает плечами и отъезжает на колёсиках кресла немного назад. — Дети довольны, директор доволен, я доволен — все довольны, почему бы и нет?       — Недоволен я! — Кайл вскакивает со своего кресла и разводит руки в стороны. — Это же… не знаю, ужасно!       Он чувствует, как внутри него злость начинает закипать, будто магма готовится в считанные секунды извергнуться из жерла вулкана. Такие ощущения в общении с Картманом — одни из изувеченных констант. И, несмотря на всё, у Кайла зарождается вожделение стукнуть этого придурка чем-нибудь. Если не кулаком, то учебником по истории — толстым, — как в девятом классе или на первом курсе.       Голову постоянно забивали всякие мысли. Кайл не понимал, каким образом получается, что у учеников Картмана самые лучшие эссе по школе и штату, и даже один-единственный раз признал, что очень сильно уступает Картману в этом. А на самом деле оказывается… вот так.       — Ты ленивый кусок дерьма, Картман! — восклицает Брофловски, складывая ладони на бёдрах и смотря сверху вниз на спокойного Эрика с прищуром. — Ты подумал о детях? Им ещё экзамены сдавать, поступать в колледжи и университеты, а ты…       — А я упрощаю им жизнь. — Тот в ответ только хмыкает. — Разве это плохо?       Эрик внешне куда более спокоен, чем Кайл; умение не показывать обиды или гнева выработалось у него ещё в детстве. Всё-таки Брофловски знает его слишком хорошо, поэтому неуверенности в том, что Картман, может быть, сейчас настроен агрессивно, нет. Сейчас, наоборот, спокойствию этого мудака позавидовал бы даже ёбаный удав.       — Какого хуя?       — Кайл, я не училка, у которой наступила менопауза. Естественно, я понимаю, что никому не всрались эти эссе. Это трата сил и времени, пожалей детей.       — Я их и жалею. Только не потому, что им приходится писать эссе, что является частью школьной программы, а потому, что им в учителя попался такой мудак.       — Да у тебя все кругом мудаки. И ученики, и я, и Марк Гордон, и директор… — Картман звонко присвистывает, надув пухлые губы. — Кайл, когда в последний раз у тебя были «эти дни»?       — Картман, твою мать! — У Кайла вздуваются ноздри от переполняющей его злости. Он, сцедив зубы, настигает своего коллегу в два шага и склоняется вперёд.       Они оказываются на одном уровне. Они переглядываются. Они находятся близко друг к другу.       Кайл силится молчаливо и морально теснить Картмана собственным жгучим раздражением, чтобы тот всё сам понял, а у Картмана в глазах пляшут черти, потому что Кайл, видно, не улавливает чего-то очевидного сам.       Эрик смотрит на него подозрительно спокойно, однако Брофловски всё же удаётся приметить мелькнувшую в карих глазах искру. И это, вне сомнений, блядское удовлетворение собой.       Картман ведёт себя так, словно он хозяин положения, когда он действительно хозяин положения и всё кругом идёт строго по плану — так, как ему хочется. Его карие глазки тогда сверкают самодовольством, как сейчас, и он сам…       Блять.       Этот мудак всё спланировал.       Кайл это окончательно понимает слишком поздно — когда Эрик настойчиво прикасается к его губам собственными и проникает в полость рта языком, не встречая преграды в виде сопротивления за счёт неожиданности.       У кого-то отказывают тормоза, а башку сносит лезвием секача нахуй.       Ладони Картмана тут же оказываются на бёдрах Кайла, и Картман притягивает парня к себе поближе. Брофловски в знак слабого протеста мычит сквозь поцелуй, но это, как ожидаемо, ни черта не помогает.       Хватка Картмана, как всегда, крепкая, требовательная и собственническая. И одно ясно — отделаться просто так точно не получится:       Картман хочет;       Картман наседает;       Картман получает.       Знакомая формула картмановского успеха.       Кайл вполне осознаёт, что Картман, если бы захотел, мог захватить целый земной шар, но вместо власти над миром он выбрал власть над Кайлом. Так-то у них власть друг на другом имеется, а они сами по себе — лукавые и опьянённые деспоты.       Пределы разумного стёрты, потому что они хотят всегда одного и того же — всего и сразу. По-другому не умеют, не знают как — попросту не приручены.       Несмотря на то, что Эрик всем своим видом показывает, что настаивает, в поцелуях он менее требовательный: касается с выученной аккуратностью, нежно оттягивает передними зубами чужую нижнюю губу и потом мягко её обсасывает. Тем не менее у Кайла сносит башню каждый раз, стоит их губам соединиться. С сокращением расстояния между ними до нуля, что-то из раза в раз происходит вокруг: время замедляется, вдоль позвонков по спине проходится приятный электрический разряд, а сердце замирает.       Это вряд ли хоть когда-нибудь одобрит его мама, но целоваться с Эриком Картманом кажется таким притягательным и правильным. Грешащие люди наверняка думают так же, а потом попадают в ад. А Кайлу всё равно: ему место отдельное отведено и в шеоле, и в аду, и в раю — срать он, в общем, хотел, куда в итоге попадёт после смерти. С Картманом он всегда то горит, то ощущает вечное спокойствие. Большего ему и не нужно. И вряд ли когда-нибудь понадобится.       Кайл, кладя ладони на широкие плечи, седлает Картмана и углубляет поцелуй. Кресло под обоими ноюще скрипит, но никто, конечно же, на него никакого внимания не обращает. В конце концов, оно не сможет подать иск в суд с жалобой о том, что на нём трахались без должного согласия. Знаете, кресло даже не жаль.       Брофловски приглушённо охает, когда руки Эрика сползают с талии на зад. Картман сначала мягко оглаживает ягодицы, а после сжимает. Он постоянно это делает, и Кайла до сих пор беспокоит повышенный интерес к его заднице не только от Картмана, но и от других.       Серьёзно. Эрик никогда не упустит возможности заявить, что ему досталась лучшая задница Америки; а Кайл, смущённый, никогда не упустит возможности послать своего тайного бойфренда на хуй.       Они целуются ещё какое-то время, потому что Брофловски позволяет себе расслабиться и не видит в этом ничего плохого, хотя в учебном заведении такое поведение, мягко говоря, неприемлемо. Однако Картмана достаточно быстро заносит не туда, и осознание этого приходит тогда, когда Кайл чувствует, что его член сквозь классические брюки сдавливает ладонь.       Это явный знак остановиться прямо сейчас.       Брофловски отстраняется с тихим чмоком и сопротивляется попыткам Картмана захватить его в продолжительный поцелуй снова. Естественно, Картман расстраивается, хлопает щенячьими глазами выпячивает нижнюю губу. Он думает, что это правда подействует, однако Кайлу не составляет труда различить его искренность от нарочитого притворства. Вот сейчас этот говнюк пытается манипулировать, давя на жалость. Будто он забыл о том, что такие трюки больше не прокатывают.       — Мы в школе, — напоминает Кайл.       — И что? — бурчит Картман и, немного отодвинув ворот белой рубашки, принимается медленно целовать шею.       — Что значит «и что»? — укоряет он. — Тебе что, плевать?       Картман отстраняется, делает вид, что думает, и отвечает, коротко и ясно:       — Ага.       Кайл жалобно стенает, роняя голову тому на плечо. Устраивать лишние дискуссии почему-то не хочется.       — Ты придурок, Картман.       — Не спорю. — Эрик зарывается пальцами в кудри. — Меня беспокоит только то, что ты считаешь преподавателей истории мудаками и придурками, Кайл. Это совсем не хорошо. У тебя что, менопауза?        Он невыносим.       — Ты невыносим, — констатирует Брофловски и вслух.       — Ты тоже, — парирует Картман в ответ. — Могли перепихнуться, а ты ломаешься так, будто рядом поблизости бродит твоя сука-мамаша.       — Картман. — Тон становится строже, и Кайл несильно бьёт того по спине. — Не называй…       — Да-да, не называть твою маму сукой, помню.       Хватка слабеет, а потому Кайл поднимается с Картмана и, отойдя назад, упирается ладонью в матовую поверхность учительского стола.       — И что, это всё? — спрашивает Картман и качает головой. — Не надо было упоминать твою маму. Даже у меня, когда я вспоминаю эту жирную суку, всё падает. До сих пор не понимаю, как твой отец трахался с ней.       — Если бы мой отец не трахался с ней, меня бы не было.       — А, ну да, точно. — Он прокашливается. — Торжественно клянусь, что я не буду вспоминать о твоей матери, пока мы будем целоваться, а ещё она самая лучшая женщина на свете и бла-бла-бла, а теперь иди ко мне, жидёнок. — Эрик натягивает улыбку и хлопает себя по бедру, приглашая.       — Не-а.       Картман сдвигает брови.       — Каааайл, — он протягивает гласные, — не выводи меня.       — А ты — меня.       — Почему ты не хочешь?       — Наверное, потому что мы в школе. Или, не знаю, — он жестикулирует рукой и впивается в Эрика яростным взглядом, — потому что это запрещено уставом школы.       — Я думаю, нашей сексуальной жизни не хватает адреналина.       — Ты хоть представляешь, что потом может быть?! Я не хочу стыдиться перед директором, пока он отчитывает нас, как пубертатных придурков. Мы же взрослые люди, Эрик.       — Вот именно. — Хоть он и поддакивает, всё равно остаётся на своей стороне. — Мы опытные и знаем, как пользоваться презервативом.       — Да нас уволят с позором, если запалят!       — А если нет? — Картман бросает вызов в этой баталии мнений. Кайл говорит правильные вещи, поэтому уверен: победа, безусловно, за ним.       — Что я скажу маме? «Мама, прости, меня уволили с хорошей работы, потому что я трахался в своём кабинете с другим учителем. Кстати, его зовут Эрик Картман». Да она меня убьёт!       Картман цыкает.       — Да не психуй ты. Всё будет в порядке.       — Почему ты, блять, так уверен в этом?! — Ну вот, Эрик снова побуждает его вспыхнуть.       — Потому что я сегодня вечером иду на свидание с его дочерью.       — Какого хуя? — Кайл сжимает ладонь в кулак.       — Вынужденно, — добавляет Эрик и закатывает глаза. — Она запала на меня, и директор очень вовремя вспомнил о жалобе одной суки на меня. Он сказал, что простит мне всё что угодно, включая и тот случай, если я посижу полтора часика с его уродкой.       — О Господи. И ты решил злоупотреблять возможностями?       Картман пожимает плечами и неоднозначно улыбается.       — В конце концов, выебать тебя на учительском столе — моя сексуальная фантазия ещё со старшей школы.       — Я не думаю, что…       — У меня с собой презервативы, — прерывает Эрик и подходит, упираясь руками в стол за Кайлом. — И у нас есть время до конца перерыва, — он почти шепчет.       — Мне нужно проверять эссе, и вдруг кто-то из учеников увидит… Пойдут слухи и…       — Брось, все и так всё знают.       — Чего?       — Чем сильнее ты хочешь что-то утаить, тем очевиднее оно становится. Золотые слова, Кайл.       — И кто же сказал это?       — Честно? Не ебу. Возможно, я только что это выдумал. — Он широко улыбается, оставаясь довольным собой.       А Кайл… А Кайл ломается.       — Эрик, я не считаю это хорошей идеей. Это очень рискованно, безрассудно и…       — И чертовски возбуждает, не так ли?       Он прав. Но Брофловски мотает головой в знак несогласия.       — Всё-таки мы не ученики, а учителя, если ты забыл об этом.       — Что за стереотип? Учителя тоже могут заниматься сексом.       — Да, и мы занимались сексом сегодня утром, если у тебя память отшибло.       — Не держись за прошлое, Кайл. Живи настоящим.       — Ты идиот.       — А ты матери боишься. Докажи уже себе наконец, что можешь сделать что-то глупое, пойти против предков и послать их на хуй. Ты не их фарфоровая кукла, а человек. Люди постоянно делают глупости. В этом нет ничего страшного, Кайл.       Губы Кайла легко трогает грустная улыбка.       — Вероятно, ты прав… Но если что-то пойдёт не так, я тебя убью, Картман. Медленно и мучительно, — Кайл почти рычит.       — Ты возбуждаешь меня ещё больше, мой маленький монстр, — мурлычет Эрик и сжимает чужое бедро.       — Ого, — Кайл посмеивается, сталкивает со стола стопки тупых эссе и забирается на столешницу, раздвигая ноги в стороны. — Если тебя возбуждают убийства, обратись к психотерапевту.       — Я уже обращался к нему с тем, — Картман устраивается между ног, услужливо принимая столь соблазнительное приглашение, а после нависает над Кайлом, побуждая его прилечь на стол, — что меня возбуждают рыжие евреи из Джерси. Он сказал, мне ничего не поможет.       Кайл закатывает глаза.       Чёрт бы побрал этого Эрика Картмана.       Картман небрежно сбрасывает со стола стопки тетрадей, учебников и даже органайзер с канцелярией. Вот же беспорядочный урод.       Брофловски охает:       — Стой, мои очки!       — Они в порядке, ботан, — уверяет Картман, поднимает очки со стола и надевает их. — Они по-прежнему мне не идут?       — Они по-прежнему тебе не идут, — хихикает Кайл. — Ты с ними выглядишь как учитель углубленной математики, который был у Кенни в последних классах.       — Вот как. Тогда, Брофловски, позвольте приступить к нашему дополнительному занятию, чтобы вы как следует подтянули матан.       — Он никогда не называл математику матаном. Он считал это оскорблением.       — В любом случае, я — не он, а мистер Картман. О да, называй меня так.       — О нет, никаких ролевых игр.       — О да, иначе я поставлю тебе двойку за итоговый тест, Брофловски. Как ты там говорил? Хорошую оценку нужно заслужить.       — Я не так говорил, — Кайл щурится и громко ахает, когда Эрик сжимает его член сквозь брюки. — Твою мать, Картман!       — Мистер Картман.       — Твою мать, мистер Картман, — Брофловски немного ёрзает, пытаясь спихнуть с себя чужую руку. Ткань брюк уже достаточно натянулась и, если честно, ещё с первого прикосновения, поэтому Картмана выпирающая область чрезвычайно манила. — Либо ты меня сейчас трахаешь, либо я выгоняю тебя из своего кабинета.       — Жестоко.       — Как есть.       На самом деле Кайл бы настоял на ведущей роли, просто из-за обстоятельств, произошедших сегодняшним ранним утром, он уже был растянут, и это очень хорошо экономило им время. А ещё Картман обычно кончает быстрее, когда находится внутри.       Эрик ловко расправляется с пряжкой ремня и расстёгивает ширинку, но Кайл накрывает его руки собственной.       — Стоять, покажи презерватив.       — Ты что, не доверяешь мне?       — Один раз ты уже заразил меня спидом.       — У нас иммунитет, забыл? В нашей крови деньги Мэджика Джонсона.       — Показывай давай, — фыркает Кайл и надавливает ладонью на чужую грудь.       Картман закатывает глаза, покопавшись в кармане своих штанов, выуживает контрацептив и подносит к лицу Кайла.       — Видишь? — Он трёт пальцами упаковку, и она тихо шелестит. — Я бы ни за что подверг твой зад опасности.       — Мило. Значит, ты всегда таскаешь с собой презервативы? — спрашивает Брофловски и поглаживает плечи Картмана. — Трахаешься с ученицами и дочерью директора на переменах?       — Ты ревнуешь?       — Нет, — Кайл посмеивается, — я стебусь.       Эрик выдыхает и снимает очки:       — Слава богу.       Они снова смотрят друг другу в глаза. Происходит вспышка. Их губы вновь смыкаются, и теперь поцелуй получается страстным, несдержанным, что сводит с ума обоих. Кайл обвивает чужую шею руками и хватается пальцами за волосы, пока Картман наконец разбирается с ширинкой.       У него толстые и недлинные пальцы, из-за чего довольно часто возникают подобные трудности. Но Брофловски ничего не имеет против того, чтобы каждое буднее утро завязывать своему лохматому и сонному бойфренду галстук. Звучит хорошо, но Кайл из прошлого не поверил бы этому: ни в пятнадцать, ни в девятнадцать лет.       Им хватило всего одного душевного разговора, без колкостей и драк, чтобы из них вместе с правдой излились чувства и весь мир перевернулся с головы на ноги.       Тогда всё встало на свои места. А сейчас у Картмана встал член, какой Кайл навязчиво ощущает своим левым бедром.       Это не отвергает, не страшит, а — заводит.       Когда Эрик отстраняется, чтобы чмокнуть пару раз в обнажённую шею, заводит ещё больше. Возникшие внутри электрические импульсы побуждает Кайла немного содрогнуться и извиваться. Ему приятно, что он чувствует прямо сейчас. Эти невесомые поцелуи, такие заботливые и аккуратные, никогда не вызывали отвращения. Они были почти мягкими прикосновениями бабочек или подобной херни.       Картман досконально знает, как и где нравится Брофловски, его уязвимые — особенно чувствительные места — и даже мелочи, вроде невзрачной родинки на правой ягодице. Он знал его слишком хорошо, поэтому с лёгкостью мог спрогнозировать любые действия. И это, естественно, всегда только на руку.       — Знаешь, — произносит вдруг Картман и, ныряя рукой под чужое нижнее бельё, хватает ладонью член, — если бы я был учёным, — он наклоняется к уху и горячо шепчет, — ты был бы тем, над чем я бы работал всю, блять, жизнь.       — Отлично, — Кайл лениво подмахивает бёдрами и закатывает глаза, — с каждым разом подкатывать у тебя получается всё лучше и лучше, я рад за тебя и всё такое, но мы буквально пытаемся потрахаться прямо сейчас, чувак.       — Я просто пытался быть романтичным, — фырчит Эрик и дёргает чужие брюки вниз, обнажая и пах, и бёдра. Кажется, он даже ненарочно облизывается.       — Я не хочу испачкать брюки или рубашку.       — Не переживай, жидёнок. Я обязательно позабочусь о том, чтобы ты себя не испачкал и не остался грязнулей.       — Что ты задумал?       — Просто доверься мне. — Картман натягивает на своё лицо лукавую ухмылку, что на самом деле никогда не вызовет даже каплю доверия, и отодвигается назад, небрежно скидывая со своих плеч кайловские руки.       Кайл подтягивает руки к себе и приподнимает одну бровь.       К подкоркам подкрадывается мучительное ожидание, потому что в голове прокручивается раз за разом мысль о какой-то подставе. Увы, такие мысли рядом с Картманом вырабатываются автоматически, вне зависимости от рода установленных взаимоотношений с ним; он знакомый, друг, бойфренд или враг — не важно, подставу нужно ожидать всегда.       — Картман?       Картман не отвечает. Он только поглаживает обнажённую кожу, двигаясь от немного выпирающей кости таза до впалого живота, и ныряет горячей ладонью под рубашку. Его лицо сосредоточенное, по-прежнему вдумчивое. Настоящие эмоции Эрика выдаёт одна-единственная вещь: то, что в своём нетерпении он прикусывает свою нижнюю губу. Это выглядит сексуально. В какой-то мере. Но вопрос остаётся открытым: почему он тянет время?       У Брофловски внизу живота щекочет, а зрение уже порядком расплывчатое, но здесь дело не только в том, что то посаженное, но и в другом. Особая лихорадка побуждает чувствовать себя именно так — жадным, падким и вожделеющим. Терпение стремительно догорает и обращается в пепел, и Кайл становится раздражительным.       — Твою мать, Эрик.       Член уже твердый; по красной головке из уретры стекает предэякулят, и… его медленно слизывает Эрик Картман, вдруг оказавшийся снизу. Прошибает насквозь. Кайла будоражит, и его скулы начинают гореть. Он вспыхивает, подобно спичке. Кислорода, кажется, начинает не хватать, потому что он в голову точно не поступает.       — Возьми его в рот. — Кайл велит и свой голос не узнаёт.       Он даже не осознаёт, почему говорит это, если идея Картмана перепихнуться по-быстрому в кабинете не устраивала изначально. Сейчас, видимо, вероятности быть пойманными — а впоследствии сгореть со стыда — близились к нулю и утратили вескую причину для здравых опасений. Картману в очередной раз удалось видоизменить убеждения Брофловски. К слову, ни к чему хорошему такие радикальные перемены ни разу не приводили. Однако это не мешает Кайлу поддаваться оппозиции каждый раз, отступать, отказываясь от собственного мнения, и потом даже не жалеть. Тут уже сказываются элементарные привычки.       А Картману это только в радость.       — Как же так? — Он ухмыляется, приоткрывая губы и обдавая головку вблизи горячим дыханием, из-за чего ноги Брофловски схватывает незначительная, но ощутимая судорога. — Ты не принимал эту затею из-за того, что она может разрушить твою репутацию, беспокоился за благополучие и психическое состояние своих учеников, а сейчас… — Картман прерывается, но только для того, чтобы ухватиться за внутренние стороны бёдер и сжать их широкими ладонями, — тебе вдруг стало на это плевать?       — Именно так, — Кайл выдыхает и упирается локтями о столешницу. — Вот только не думай твердить о том, что это плохо: тебе всегда плевать, Картман. — Он смотрит на Картмана с укором.       Эта речь ведь не просто так.       — Да, мне похуй, но ты ведь сам себе противоречишь, разве от этого не становится тошно, ммм, сладенький?       Голову посещает одна мысль. И Кайла озаряет.       Картман не тянет время — вернее, тянет, но делает это ненамеренно, — всё-таки у него одна-единственная избитая годами цель — добесить Кайла окончательно. К счастью, в его игру могут играть двое. Так даже интереснее. Намного.       Кайл хмыкает и подмечает, как самоуверенность Эрика надламывается.       Возможно, Картман не до конца понимает, что Кайл уже догадался, и это, знаете ли, только к лучшему. Брофловски с таким раскладом очень быстро может перехватить преимущество и победить.       Они видят друг в друге, в первую очередь, серьёзных соперников, и пока молодость в них бурлит, будут противостоять в любом — мелочах и не очень. Так бы давно бы разъехались по противоположным концам света и забылись, занявшись чем-то другим. Но есть кое-что получше гнетущих и медленно загоняющих в могилу серых будней, и это — игра без правил.       Потому Кайл, будто опьянённый, выходит на ринг, однако далеко не с тяжёлыми боксёрскими перчатками, а с кое чем получше.       Брофловски спешно расстёгивает пару-тройку верхних пуговиц деловой своей рубашки. Эрик внимательно — с замиранием сердца — наблюдает за его действиями и, естественно, теряется, когда Кайл резво подмахивает бёдрами и его член трётся о розовые губы. Картман сначала распахивает глаза, а потом щурится, хмуря брови.       Очевидно, по его эго это хорошенько проходится — грейдером.       — Сучёныш.       — Так ты собираешься меня трахнуть или нет? — злобно интересуется Брофловски.       — Может, я хочу, чтобы ты умолял меня.       — Умоляю, я и без тебя могу передёрнуть в учительском туалете, Эрик. Просто напоминаю.       — А ты зануда, просто напоминаю, — противно передразнивает Картман и, едва наклонившись, захватывает головку губами. Он даже не прикрывает глаза, а поддерживает прямой зрительный контакт, когда захватывает ртом чуть больше, и тут не выдерживает уже Кайл.       Если Эрику Картману чувство стыда незнакомо, то у Кайла оно имеется и напоминает о себе стабильно. Потому Кайл и прячет лицо в изгибе локтя, лишь бы только не смотреть. Остаётся полагаться только на осязание и надеяться, что Картман ничего не натворит. Надежда, по правде говоря, глупее некуда.       Брофловски видит темноту, а ощущает целый спектр. Каждый вздох даётся с трудом, и грудная клетка становится какой-то тяжёлой, пока конечности отмирают, будто изнутри заполняются медицинской ватой. Он тихо постанывает, и, несмотря на то, что ничего не видит, перед его глазами всё равно вырисовывается картинка; губы Картмана ловко обхватывают член и тихо причмокивают, когда размыкаются, чтобы в следующий раз захватить куда глубже.       Лёгкость тела чрезмерна, а это значит, что Картман может в два счёта заставить Кайла кончить. И Кайлу, как ни странно, даже думать об этом не нравится.       Кайл извивается в двойственном наслаждении. Он плотью чувствует, как Картман весьма искусно обсасывает его член и как же в этой полости рта адски горячо.       Ему нравятся минеты Картмана, но сравнивать было не с чем. Кайл всё время занимался учёбой и своим светлым будущим, да и вряд ли его кто-то другой приятным находил, так что… какие, пап, девчонки? Хоть и для сравнения второго примера недостаточно, Эрик сосёт весьма неплохо да так, что в голову ушибает, как от хорошей дури, и всё вокруг забывается по щелчку пальцев. Тот проделывает свои оральные махинации, скорее, издевательски, побуждая половой член изнывать о необходимости разрядки. В общем, не всегда плавно доводит начатое до конца и устраивает резкие паузы.       Брофловски дышать тяжело по-прежнему. Он неожиданно вздрагивает, когда чужая ладонь оказывается на его яйцах и едва успевает погладить. Из-за этого Кайл ненарочно проталкивается в рот Картмана глубже и, проскользнув по языку, головкой утыкается в глотку, испуская гортанный стон и позорно изливаясь семенем так сразу. Он давно так быстро не кончал — со времён своей первой и единственной дрочки в средней школе.       Грудная клетка изгибается вперёд, пока Брофловски окутывает всплеск чувств. Он понимает, что кончил, только на периферии сознания и только тогда, когда Картман появляется над ним и убирает руку прочь. Кайл ощущает себя взбудораженным, удовлетворённым, но стыд никуда не уходит, а только возрастает в геометрической прогрессии.       Картману его стыд только льстит.       — О Господи, — Кайл шепчет и отводит взгляд. — Не смотри на меня.       — Нет уж, — хмыкает Картман и, схватив ладонью заострённый подбородок, побуждает Кайла поддерживать прямой зрительный контакт, — я хочу смотреть чётко в глаза тому человеку, который заразил меня спидом.       Кайл моргает.       — Что?       — Ничего. — Эрик быстро мотает головой и отстраняется. Он расстёгивает ремень, естественно, не упуская возможность обматерить пряжку, а после стягивает штаны до колен. Ну наконец, думает Кайл, закатывает глаза и чуть не взвизгивает, когда Картман подтягивает к себе поближе, схватившись за щиколотку. — Всё никак тебе не терпится. Ты у меня будешь стонать, как грязная сучка.       — Ну да, конечно, — кивает Кайл и обхватывает пояс Картмана ногами. — Давай быстрее, — он смотрит на свои наручные часы, — пятнадцать минут до конца перерыва осталось.       — Какой же ты вредный. — Эрик фыркает и бегло оглаживает свой член ладонью. Между прочим, он тоже порядком изнывал, но Картман, в отличие от всяких евреев, может потерпеть — только если немного.       — Какой же ты тормо-о-оз, — слащаво протягивает Брофловски и трётся внутренней стороной бедра о чужой вставший член. — Быстрее. И надень презерватив, блять.       — Ты кончил мне в рот.       — Переживёшь. Если ты кончишь мне в задницу, я тебя уебу. Я не смогу сходить в душевую для мальчиков, это будет странно.       — Скажешь, что обосрался. Поймут и простят. — Картман открывает пачку зубами, явно выёбываясь.       Кайл приподнимает одну бровь:       — Иногда я всерьёз задумываюсь, почему я люблю тебя.       — Потому что у тебя отличный вкус. Это очевидно, жидёнок. — Он облизывается, когда растягивает презерватив по всей длине, а затем забрасывает обе кайловские ноги себе на плечи и вновь ныряет ладонью под рубашку.       Ему нравится, когда Кайл закатывает глаза;       Ему нравится, когда Кайл, смущённый, медленно сгорает со стыда;       Ему нравится, когда Кайл вздрагивает всем телом, стоит лишь протолкнуться внутрь, минуя податливый сфинктер, и почувствовать его изнутри.       Обычно Брофловски узенький, и, чтобы его подготовить, уходит очень много времени и очень много лубриканта, потому что он любит, когда всё наверняка и основательно. Но это того стоит — этого ощущения идеально сдавливающих горячих стенок, этих сдержанных постанываний, похожих на жалкий скулёж, и этого кромешного стыда.       — О Господи, — стенает Брофловски и изгибается, отклоняя голову назад. Его отросшие морковные кудри едва попадают на лицо и потому не скрывают налитые вишней острые скулы.       — Ты такой красивенький, — Картман едва сглатывает, проталкиваясь глубже и заставляя Кайла громко ахнуть. Он попадает по простате. Блеск.       — Эрик, ммм…       А Кайл кусает свою губу и прикрывает ладонью рот, видно, припоминая, где они всё-таки находится. Очень жаль: Картман бы, вероятно, на самом деле хотел, чтобы их застали, как пубертатных школьников, и сделали выговор. Это бы доставило уйму проблем, но тогда уродливая дочка директора перестала бы на Кайла заглядываться. А ещё, вероятно, его тупая мама-сука убила бы обоих.       Эрик склоняется вперёд, проделывая толчки в привычном и размеренном для себя темпе, и смыкает полумесяцы зубов на шее Кайла, оттягивая кожу.       — Эй! — Кайл почти пищит. — Какого ху-       Он прерывается, когда Картман нарочно совершает резкий толчок прямо до простаты, и выгибается, как дикая кошка. Эрик зализывает укус, а после оставляет лёгкий поцелуй за мочкой уха в качестве искреннего извинения.       Он находится на грани. Долгое терпение сказывается быстрым приближением к пику.       — Ты зачем это… сделал?       — Не сдержался. Прости меня, сладкий.       — Будь аккуратнее.       — Умоляешь меня?       — Пошёл ты нахуй, — бурчит Кайл, подмахивая бёдрами и насаживаясь на член, как тайская шлюха.       Картман только хмыкает.       — Боже, блять, обожаю тебя, — Кайл выдаёт на одном дыхании.       — Я тебя обожаю больше. — Картман совершает последние толчки и, прежде чем кончить, втягивает Кайла в поцелуй.       Кульминация настигает, и Эрик очень жалеет, что они сейчас в ебучем кабинете, а не в своей квартире. Они целуются, пока Картман лениво двигается ещё какое-то время, но всё заканчивается.       Кайл отстраняется и сдувает со своего лба кудри.       — У меня скоро урок. — Он напоминает. — Съебись отсюда.       — Грубо.       — Молись, чтобы нас никто не запалил, а то всё равно будет неудобно, пускай всё и уляжется после твоего свидания.       — Ах да… — начинает Картман, поджимая губы. — Насчёт этого… Я это выдумал.       — КАКОГО, БЛЯТЬ, ХУЯ?!