Triolet

      Мэн Яо раздирают противоречивые чувства. Они рвут на части его истоптанную душу, заставляя захлебнуться в агонии. Тело бьётся в тревоге — нервная дрожь изводит пальцы, и те не слушаются, подпуская чужую ярость всё ближе и ближе. Мэн Яо хочет выставить ладони вперёд и оттолкнуть надвигающуюся опасность, но стоит на месте, как и всегда, поражённый собственным страхом, связанный по рукам и ногам.       Мэн Яо ненавидит клокочущий гнев перед ним. Это животное — грубое: оно хватает за подбородок и выжигает взглядом остатки человечности. Чёрное марево ярости душит — перекрывает кислород до синяков на шее, до потери пульса — когда кажется, что ещё мгновение, и смерть — нелепая, грязная, рождённая чужой небрежностью. Потому что в нём, в Мэн Яо, ценности нет. Свирепая страсть доводит его до полуобморочного состояния и отпускает — со злой ухмылкой наблюдая, как жадно хватают губы жаркое дыхание.       Мэн Яо шагает назад, и его обнимает чуткая прохлада. Виска касаются нежные пальцы, и трепетный шёпот рассыпается рядом с ушной раковиной. Позади — сладкая нега, прогоняющая боль, раскалывающая угольные лезвия, исцеляющая свежие раны до невидимых рубцов. По щеке мажет лёгкий поцелуй, и на кончиках ресниц собирается влага — Мэн Яо больше всего на свете мечтает утонуть в этом шёлковом море, белом, как весенние облака на голубом небосводе.       Волосы стягивает чужое остервенение: по дрожащим губам скатывается кровь от диких укусов Не Минцзюэ. Мэн Яо закрывает глаза, стараясь не думать о том, как жалко он выглядит: когда-нибудь потом, когда-нибудь потом обязательно… Он клянётся себе в этом, чувствуя, как по опалённым жаром щекам стекают горячие капли.       Напряжение ослабевает: прикосновение к коже мягкое, и спутанные пряди деликатно распутывает Лань Сичень. Он негромко говорит Не Минцзюэ быть осторожнее, но тот небрежно отмахивается. Мэн Яо открывает глаза и читает в искажённом злобой взгляде…

…сын шлюхи.

      Не Минцзюэ не обязательно открывать рот, чтобы Мэн Яо его понял. Гнев, смешанный с агрессией, красноречивее любых слов, и читать их — нет никакого труда.       Мэн Яо ненавидит Не Минцзюэ всей душой.       Лань Сиченю не обязательно что-то говорить, чтобы Мэн Яо его услышал. Бесконечная доброта и томлённая нежность красноречивее любых слов, и ощущать их — лучшая награда.       Мэн Яо любит Лань Сиченя всей душой.       Не Минцзюэ вырывает Мэн Яо из блаженных объятий — опускает на колени и подходит ещё ближе. От него воняет кровью и одержимостью — и от этого запаха выворачивает нутро. Хриплый голос режет тёплую тишину позади похотью — липкой, под стать цепкой враждебности.       Мэн Яо задерживает дыхание и расслабляет плотно сомкнутые губы. Он глотает скопившийся ком, потому что не хочет испачкать тихое море, потому что так надо — терпеть ненависть, чтобы почувствовать любовь. Иллюзорную, дорисованную воспалённым воображением, но любовь, от которой становится хорошо.       Рука упирается в щербатый пол: он холодный и шершавый, и каждый раз в ладони врезаются мелкие камни. Пальцы неохотно трогают чужой член — Мэн Яо снова жмурится и вслепую погружает чужой орган в свой рот. Горячая головка касается нёба и толкается дальше, заставляя затаить дыхание и сжать веки сильнее. Это неприятно, это больно, это низко…       Не Минцзюэ тоже стоит на коленях, но почему унижен из них двоих лишь он, Мэн Яо?       В такие моменты душа наливается ненавистью — пока к пояснице не льнёт мягкая ласка. Пока его спину не покрывают невесомые поцелуи, он борется с желанием сомкнуть зубы. Пока сладкая истома не сводит его бёдра, он хочет разорвать на куски осточертевшее пренебрежение. Пока жаркое дыхание не опаляет промежность, пока чуткий язык не касается сфинктера, пока страсть изнутри ещё не до конца туманит его разум…       …Мэн Яо хочет стереть с лица Не Минцзюэ надменную ухмылку.       Лань Сичень осторожный и чуткий — его прикосновения вызывают неодобрение у Не Минцзюэ и экстаз у Мэн Яо. Последний забывается — страницы его памяти, исчерканные отвращением, заливают белые чернила.       Нежные ладони гладят взмокшую спину — грубые пальцы сжимают корни волос и дёргают вперёд. Чувствительные стенки ануса чутко ласкают — а рот насилуют, насаживая голову на толстый член. Сзади его мягко берёт Лань Сичень, доставляя удовольствие им обоим — впереди вдалбливается Не Минцзюэ, заставляя давиться своей ненавистью.       Воздух накаляется, и Мэн Яо сходит с ума. Он испытывает горечь и признательность, ему до тошноты противно и до дрожи приятно, его тело стонет от боли и удовольствия одновременно. Время скачет урывками — тянется бесконечностью, когда головка касается гланд, и стремительно летит, когда от деликатных фрикций простреливает конечности.       Мэн Яо отстранённо думает о том, что касания Лань Сиченя бережные и заботливые даже в порыве страсти. Даже когда о бёдра шлёпается мошонка, когда сильные пальцы давят на мягкую кожу, когда мокрая грудь почти прикасается к такой же мокрой спине.       Когда налобная повязка всё-таки срывается и путается в волосах, когда низкий голос бархатом целует затылок, когда Мэн Яо так хочется — до сладостного трепета — назвать его Лань Хуанем, кончая вместе с ним…       …каждый раз мешает чужой член во рту.       Тёплая нега удаляется — и пока по бёдрам стекает горячая сперма, его голову снова оттягивают за волосы. Мэн Яо ловит себя на мысли, что ухмылка Не Минцзюэ напоминает звериный оскал, и не чувствует ничего, кроме отвращения.       Не Минцзюэ — животное. Падаль.       Ненасытное чудовище, истерзавшее его и душевно, и физически. Он изливается Мэн Яо в рот, отстраняется и отвешивает мощную затрещину. Во рту вяжет привкус горькой спермы и крови, и это самая отвратительная часть сегодняшнего вечера.       Мэн Яо встаёт и, с невероятным трудом сглотнув, опускается на кушетку Лань Сиченя. В захолустной каморке темно, но рука нашаривает в волосах налобную ленту и возвращает её хозяину.       — Спасибо, — нежно отзывается Лань Сичень, целуя сжавшиеся пальцы, и приглашает в объятия. Ткнувшись носом в горячую шею, Мэн Яо думает…       …что Не Минцзюэ пора убить.