Ёлочка

На отшибе города, там, где заканчивалась проезжая часть и начинался лес, двое шатались по заснеженной земле уже невесть сколько времени. Вовино предложение о том, чтобы раздобыть пацанам елку, Кащей сначала не то что не разделил, так еще и послал его с такими инициативами в этот самый лес. Но уже через четыре часа ситуация повернулась так, что, закатав рукава промокшего холодного свитера, он смиренно рубил топором толстый деревянный столб. При этом Кащей и в лесу оставался Кащеем, его даже тяжелый физический труд не избавил от потребности периодически сплевывать яд, и разряжаться всё новыми всплесками упрёков: — «Полный лес елок, грех не срубить хоть одну, ну посодействуй, Кащей». «Да чё ты ломаешься, как баба? Пошёл, нашёл, делов то, представь, как пацаны обрадуются» Вова ему не мешал. Пусть кривляется, сколько душе угодно, пока дела делаются, всё под контролем. Но Кащей в конце концов не выдержал. — Вова, еб твою мать. Нахер она нам нужна-то? Тогда Вова брал его на слабо: — Что, сдулся что-ли? Нужна. Делай давай. Солнце уже затягивалось вязкими зимними тучами, где-то вдали завыла собака. С каждой новой потугой снег под ногами скрипел все громче и невыносимее, но ёлка всё не поддавалась. Эту ёлку они нашли, как назло, в самом отдаленном месте, которое можно было себе представить. Дальше были только линии электропередач и густая чаща, где по незнанию можно заблуждать так, что откопают только к весне, если ещё откопают. И если Кащей по дороге ещё обрисовывал страшные картины с сюжетами о трагичной гибели от обморожения, то Вове всё было мало и несмотря на то, что ёлок было в буквальном смысле целый лес, ему ни одна не нравилась. То косая, то высокая, то просто какая-то стремная. Кащей незамысловато язвил, что, мол, сам ты стремный, но все бестолку. Сейчас же Кащей утер пот со лба тыльной стороной ладони, затянутой в плотную кожаную ткань, и вперил взгляд на Вову. — Фух, ну ты мне помоги, да? Чё ты стоишь, еблом светишь, Адидас? Вова посмотрел куда-то сквозь, неясным взглядом и задумчиво сказал: — Надо было другой топор брать. Этот галимый какой-то. Тупой. Кащей оставил ёлку. Выпрямился. Посмотрел на него. Потом перевел взгляд обратно. Потом снова на Адидаса. — Ты чё? — выразительно выдал он, обмозговав какие-то процессы. — Ты меня в эту глушь с важных дел, значит, дернул. Я, понимаешь ли, корежусь тут, надрываюсь как… А у тебя, сука, топор получше где-то валяется? Вова хотел было что-то сказать, но тут же дёрнулся, когда топор полетел в него, и благо, он успел перехватить рукоятку, прежде чем тяжёлое, хоть и тупое лезвие бесповоротно подпортило бы ему здоровье. — На. Сам руби или пиздуй за новым. Вова рубить ничего не стал, откинул топор куда-то в сторону, предварительно окинув взглядом сугроб, в котором этот топор потом придется искать, и предпринял последнюю на сегодня попытку отписать стоящую мысль: — Давай ногами попробуем, тут немного осталось. Через минуту они оба остервенело долбили ногами по раскрученному столбу, из которого то тут, то там торчали щепки разных размеров, и в конце концов лесом пронесся победоносный хруст, такой, что стая птиц с пары соседних деревьев подняла гул и улетела. — Нооо, я же говорю! — радостно просиял Вова. Лицо его отражало прямо таки гордость, чего нельзя было сказать о Кащее. Тот покосился на лежавшее перед ними дерево с едва уловимым во взгляде отчаянием. — Говорит он, да, а про то, что нам эту дуру ещё теперь тащить как-то надо, ты башкой своей подумал? — сказал он. Потом сипло добавил: — Ну, ты, конечно, выбрал… Ёлочку. Вова потер друг об друга налитые кровью ладони, отодрал загрубевшую кожицу с мозоли. Потом смерил взглядом ёлку. Выбрать то он выбрал — по красоте, всё как надо, и ветки ровные, и верхушка зеленая, но вот на то, что столб у неё больше походил на толстый дубовый пень, внимание вовремя не обратил. Весила ёлка, скорее всего тоже немало, и это представляло собой ещё одну проблему. Вову это волновало, поэтому он сказал: — Ничо, счас порешаем. «Порешаем» обернулось ещё большим геморроем. Сначала они хотели тащить ёлку по очереди, чтоб она ветками волочилась по земле, но из-за толстого шара снега, лежащего на итак неровной поверхности, который к тому же доставал почти что по колена, дело двигалось донельзя медленно. Вернее, оно не двигалось вообще. Таким образом, они продвинулись всего на пару метров и поняли, что тропы как таковой за ними совсем нет — одна чаща да корчи. К тому же дерево оставляло собой отодранную хвою, и стало очевидно, что даже если они выйдут из леса таким образом, от ёлки останется только столб. Тогда было принято решение обмотать разлапистые ветки веревкой и нести так. Но теперь уже Адидас задавал позиции: — Как ты веревку-то проебал? Мы же с собой нихера больше не брали, иди, ищи теперь! Кащей в ответ дежурно огрызался: — Сам ищи, раз такой умный. А то стоишь, воняешь, толку ноль от тебя, — он соединил два пальца, показав соответствующий жест. Адидас промолчал. Кинул взгляд на злоебучее дерево. Пошатнулся на пятках. Вмазал Кащею со всех сил, которые вообще могли остаться после дня, проведенного за лесополосой. Тот ни секунды не колебался, прежде чем ударить в ответ. Следующую оплеуху ещё и сопроводил незадачливым вопросом: — Ты слабоумный?! Потом они трепали друг друга ещё какое-то время. Потом просто сыпали разного рода оскорблениями и пытались как-то подобраться к дереву. Потом выдохлись, и Вова достал сигареты. В лесу уже совсем стемнело и черноту разбавляли только две тлеющих точки. Где-то вдали приглушенно гудели машины, а деревья, темные и спокойные, покрылись изморозью. Вместе с темнотой пришёл и дикий холод, по этому оба сидели, нахлобучив ранее лежащие в снегу шапки, и курили. Первым заговорил Адидас: — Может, ну её. Пошли? Кащей хохотнул: — Чего говоришь? — Оглох, что-ли? Пошли, говорю, обойдемся без ёлки, может, кто-то из пацанов с рыночка потом свиснет или из дома притащит, — сказал Вова. На секунду ему показалось, что ими вновь овладела неловкая густая тишина. Но это только показалось, потому что следом опять прозвучал привычный шакалий тон, Кащей язвил: — Нет уж. Вова. Руки в ноги и решай историю. Вова почти видел в темноте его блядские зенки, которые прямо-таки блестели от представленной возможности поизмываться над ним. — Ну, тогда подъём. Будешь с конца тащить, раз ты веревку просрал. Вяло, но с богатырским упорством и твердым намерениям все таки доставить ёлку на базу, они подняли её в четыре руки, подперли в два плеча и когда дело, наконец, пошло, они двинулись в обратную сторону. Через двадцать минут стенаний им удалось выбраться из пресловутого оврага, снег в котором так и остался плотно прибит к промёрзлой земле следами от ботинок. Потом они миновали обледенелое озеро и, наконец, вышли на ровное пространство, где деревья редели, а под ногами больше не топорщились корчи. Кащей театрально морщился, когда колючие иголки лезли в глаза. Адидас его артистичность не оценил: — Ну ты ноги-то переставляй. — За своими следи. Так и получилось, что ёлку они приволокли и в итоге поставили у телевизора, чтоб картинка смотрелась закончено. Украсили по классике — чем было. В основном разноцветным дождиком и облупленными от времени шариками, самые приличные из которых все единогласно решили повесить на лицевую сторону, если такая вообще имелась у дерева. Адидас сидел на диване и грел ноги в ведре с горячей водой. Для него эта ёлка была не просто деревом, для него она представляла собой самое настоящее произведение искусства, плод их общих с Кащеем стараний и личную гордость. Кащей, кажется, особой страсти к дереву не испытывал. Да что там страсти, ему было вообще плевать и на ёлку, и на украшения, и на Новый год в целом. Он стоял и настраивал почти убитый, еле работающий телек. Потом повернулся к Адидасу и заржал. — Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная? Адидас поднял на него брови. Он вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется верить в то, что в Кащее осталось хоть что-то святое. Не просто так же он все-таки в лес с ним потащился. Вместе с телевизором заработали и огни на ёлке. Они то переливались разными цветами, то сливались в один рябой источник света, в зависимости от того, как Вова щурил глаза. Где-то на отшибе города, в одном из покрывшихся ледяной коркой сугробов лежал забытый топор с тупым лезвием.