Как будто свободен

Эйс, как ты умер? С болью в пустой груди от осознания тщетности спасения? Хотел ли ты убить всех дозорных, сместить ненавистное Правительство, что так жестоко устроило кровавое аутодафе? Хотел ли пробить грудь Сакадзуки, смять кости в режущее крошево, продавить мышцы в фарш? Что видел с эшафота? Разлитое бескрайнее море крови, перемешанное с ранящей шугой отчаяния? Одиночество? Был ли кто-то рядом с тобой, способный понять и принять всю твою боль? Эйс, с какими надеждами ты жил? Я даже не знаю, каким ты вырос. Точно безбашенным, непримиримым, драчливым и наивным, как дитя малое. Но если ты так хотел стать Королём Пиратов, то почему присоединился к Белоусу? Почему? Ты хотел доказать отцу! Затмить его имя! Неужели команда йонко смогла дать тебе что-то очень важное? Что-то, что затмило твои стремления? Ведь я не верю, что тебя можно купить или усмирить ультиматумами. Почему я не знаю, что это? Почему не могу заглянуть в твоё сердце, разделить с тобой страхи и надежды? Почему ты умер до того, как я вспомнил? Эйс, зачем ты позвал меня? Я знаю, что твоя душа нашла меня и толкнула в спину. Зачем ослепил моё сердце огнём воспоминаний? Я не смог защитить даже Луффи. Я никчёмный брат... Революционная армия ходит на цыпочках, словно в штаб-квартире завёлся Грендель, способный утащить зазевавшегося человека. Впрочем, дела обстоят намного хуже, как если в непредсказуемое кровожадное чудовище начал превращаться сам герой-спаситель Беовульф. — Сабо! Высокий, срывающийся от крика голос Коалы вырывает парня из омута самобичевания. Разум быстро анализирует реальность, осознавая, что он снова раскрошил и подкоптил ударом стену, представив на этом месте сердце адмирала Сакадзуки — того самого, что пробил дыру в груди Эйса. Сабо обречённо вздыхает: у него нет оправданий членовредительства. Со дня смерти брата прошло больше двух лет. — Ты чуть рядовому череп не раскроил! Ты чем думал? "Сердцем," — чуть не отвечает Сабо, понимая, насколько слабо это звучит, но его сердце действительно воспалённое, деформированное: нажмёшь — начнёт сочиться черный гной ненависти. — Я не думал, — честно признаётся. — Да это понятно!!! — Тогда почему задаёшь глупые вопросы, Коала? — резонно спрашивает Сабо. Его наглая логика кажется непробиваемой. Коала мгновенно краснеет, сдерживая потоки гнева. Девушка — единственная, кто смеет его отчитывать. Остальные революционеры жмутся по углам, взирая на него с трепетным уважением. — Да чтобы ты сам осознал, насколько тупо выглядишь! — наконец рождает Коала. — Ты что, совсем забыл, для чего эти люди собрались здесь? Какие цели мы преследуем? — Свергнуть Мировое Правительство, дать каждому государству право самому распоряжаться своей судьбой, — Сабо ответил бы, даже разбуди его посреди ночи. — Дать людям свободу. — Вот и-мен-но! А не запугать союзников до смерти! — Коала потирает лоб, усмиряя головную боль, источник которой стоит прямо перед ней. — Неужели тебе не стало легче после того, как ты получил его фрукт? "Его" имя священно, и, хотя Сабо никогда этого не требовал, упоминают Эйса очень редко. Коала понижает голос, переходя на личные темы. — Легче? — задумчиво тянет Сабо. — Легче отчего? — Оттого, пацан, оттого, — голос Драгона сотрясает пространство. Присутствие лидера Революционной армии наполняет место странным ощущением, словно всепронизывающий ветер заставлял дрожать саму материю мира. Сабо наконец тушуется, глядя исподлобья, как смотрят на отца, который входит в твою комнату без спроса и начинает копаться в вещах. Только копаться в сердце Сабо не стоило никому. — Не понимаю, о чём вы, — говорит упрямо, пялясь в окно и насвистывая глупенькую мелодию. — Ладно, — пожимает плечами Драгон и заговорщицки улыбается, — я пришёл попросить тебя об одолжении. Сабо тут же обращается в слух. Ему нравятся задания Драгона. Обычно они требуют невероятной собранности ума и тела, потому что нужно решать запутанные хитросплетения невероятных фундаментальных тайн или просто сделать невозможное, например, остановить или развязать войну за пару часов. — Можешь прогуляться со мной? — Чего? Старик, ты ума лишился? Ай! — последнее относится к Коале, порывисто стукнувшей его по голове. — Как ты разговариваешь?! Оболтус! — кричит девушка, но Драгон лишь по-стариковски сдержанно смеётся. — Я не на свидание тебя зову. А впрочем, это всего лишь просьба, можешь не исполнять. Глава Революционной армии разворачивается к выходу, а Сабо гложут сомнения: за простой просьбой порою кроется самая интересная загадка. Долго думать не стоит, надо делать. Поправив жабо, он догоняет Драгона. Тот молчит, даже не поворачиваясь, как будто знал, что так и будет. Белый камень Балтиго напоминает оплывшие от жара кости какого-то огромного доисторического зверя. Как будто вся Революционная армия прячется в остывшем трупе. Гул тихих шагов кажется прошедшим сквозь тысячелетия сердцебиением мертвого существа. Сабо нравится эта атмосфера. Он может следовать за сильной аурой своего единственного начальника хоть с закрытыми глазами, потому так и поступает. Просто потому что может. Молодой революционер складывает правую руку в кулак, с нажимом упирается костяшками в стену, продолжая идти. Боли больше нет. Маленькие язычки появляются вместо ранок, не позволяя коже лопнуть и выпустить красную кровь наружу. Как будто он потерял тело, осталась лишь иллюзия, призрак материальной смертности. Мыслей вроде тоже нет. Почти. Кроме тех, что живут в нём всегда, и неважно, думает он их или нет: весь мир прогнил насквозь и воняет хуже помойки; он – плохой брат; он хочет отомстить; его жизнь нужна лишь для того, чтобы очистить планету от смрадного мусора. Жар пламени, что продолжает вырываться вместо крови, будто сжирает хаос внутри. Даже успокаивает. Как успокаивал бы Эйс, держа его за руку. Эйс успокаивал? Разве он был таким? Нет, не был. Эйс никогда не останавливал его, наоборот. Значит, не стал бы и сейчас. Почему же возникает этот странный образ весёлого парня, способного посидеть рядом, взяв беззастенчиво за руку, и просто успокоить? Эйс был безбашенным и жестоким, ненавидящим этот сраный мир. Страшным и жестоким, словно чёрные уголья, в любой момент готовые превратиться в ревущее яростное пламя. Он был красивым. Нет, он был той самой вдохновляющей красотой, которую другие зовут уродством, а для тебя она становится необходимой составляющей мироздания. Сабо резко открывает глаза. Кажется, с небольшим опозданием после век поднимается завеса из адского пламени, позволяя увидеть реальность, а не внутреннее инферно. Парень замечает, как от них с Драгоном шарахается небольшая компания, только что появившаяся из-за угла. Глава Революционной армии вежливо кивает им, словно ничего не случилось. Сабо фыркает и отворачивается. Слабаки тоже нужны, но он не любит работать с ними. Драгон не торопится. Сабо резко это осознаёт, потому что ему уже успели надоесть мерные звуки шагов и зелёное полотно плаща впереди. Насточертели до зуда под кожей. — Мы скоро? — он поравнялся с начальником, состроил незаинтересованную гримасу и потянулся вверх, расслабляя затекшую спину. — Как придём, так придём, — философски отвечает Драгон. — У тебя появились срочные дела? — насмешливо скосив глаза. — Нет. Просто интересно. — Если передумаешь, я тебя отпущу. — Не передумаю, — обиженно нахмурившись. Поспешное обещание. Раздражение проклёвывается ростком бамбука, но ведь оно стремительно вырастет. Сабо недовольно морщится, хотя полон решимости идти до конца. По мнению Драгона, мальчишка в такие моменты больше всего походит на того ребенка, которого он спас из морских волн. Сабо потихоньку начинает беситься. Как будто на дне вот-вот образуются пузыри воздуха и устремятся наверх, разрывая временное спокойствие чувств рябью злости. Мысли о том, куда и зачем они идут, не дают ему спокойно погрузиться в размышления об Эйсе, об их реально существующих и несбывшихся воспоминаниях о совместных приключениях. Они выходят на улицу. Перед ними открывается белая пустыня острова: скалы, обломки алебастровой породы, посвистывает ветер, облизывающий голые камни, как собака кости. Может, оттого они такие гладкие и ровные? Ну, там, где их не крошили когти дракона, подставляя под языки воздушных потоков выщербленные неровные внутренности старого скелета. Единственное, что сдерживает Сабо от любых действий, – их тщетность. Драгон не ответит, пока сам не захочет. И не отступится. Его упрямство даже больше, чем у Сабо. Оно напитано годами опыта, бременем ответственности и собственной значимости. Вся Революционная армия разбивалась об упрямство и самодурство Сабо, словно об мол, но единственным волнорезом для самого Сабо остаётся единолично начальник. Они приходят на далёкий пустырь. Отсюда не слышно, что творится в штабе. Да даже ауры сильных ребят прочувствовать сложно. У Сабо уже нервно дёргается глаз от мерности продлившегося в бессмысленном шествии бытия. Ему интересно, зачем они тут, но с каким-то фундаментальным раздражением: а насколько это его выбесит? Чуть-чуть или совсем? Драгон медленно, ни разу не сбившись с ритма с того момента как позвал Сабо за собой, подходит к центру огромного пустыря и разворачивается, явно ожидая, что ученик встанет перед ним. Сабо осматривает ровную площадку, словно специально расчищенный полигон, и вдруг осознаёт, что это – пространство для тренировок главы Революционной армии. Место, где Драгон периодически выпускал свою силу на полную. Это вызывает непрошенный, совершенно неуместный после предыдущего ворчливого раздражения трепет. — Ты выполнил мою просьбу: прогулялся со мной. Благодарю, — насмешливо растягивая широкую улыбку, кривящую тату на левой стороне лица. — Зачем? Старик, хочешь размяться? — Сабо хорохорится напоказ, разминая плечи, демонстрируя молодость и гибкость. Если его позвали ради хорошей драки, то он только "за"! — С тех пор как ты прибыл с Дресс Роуз, я ещё не видел твоей новой силы. Продемонстрируешь? Насмешливое сомнение сквозит в ленивом тоне, в расслабленной позе, в приподнятых бровях, во взгляде сверху вниз. Это заводит Сабо. Вызов. Эйс любил вызовы и никогда не отступал. Никогда. — Затачиваешь меня как свой лучший меч возмездия? — Это проблема? — Драгон приподнимает бровь. — Нет. Само собой, у меня никаких проблем, зато они есть у тебя! Смотри, старик, а то подпалю тебе зад, сидеть не сможешь. — Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь, мальчишка, — фыркает всё так же насмешливо. Как будто вступая в костёр, Сабо делает шаг вперёд, отталкиваясь резко и быстро. Он уже объят пламенем, а потому летит ракетой. Фигура Драгона становится точкой концентрации, которую надо настигнуть. Сабо ударяет быстрее, чем обыватель способен увидеть, и промахивается. Ветер насмешливо целует его в нос, открывая лицо, показывая миру уродливый шрам. Благо некому смотреть, кроме голого остова белых камней. Сабо теряет долю секунды на осознание превосходящей силы. Она давит угрозой. И всё же не абсолютна. Не как раньше. Это уже не пропасть, всего лишь трещина, через которую он готов перепрыгнуть. Внимание сосредотачивается на ощущении ауры, мир теряет краски, превращаясь в сплошную игру "тепло-холодно", только в воображении. Буйство ветра обманчиво, потому что только сердце тайфуна имеет значение. Тело, воля и желание определённой личности, которая меняет агрегатное состояние, но не исчезает. Сабо "видит" Драгона и бросается в бой с ветром. Удары раз за разом пронзают пустоту, а потом, ловя его на стремительном броске, поток внезапно меняет направление и молотом бьёт по затылку, вминая лицо в твёрдую породу. Будь вместо Сабо кто послабее, можно было бы вызывать медиков или могильщиков — по обстоятельствам. — Хах, предложение подпалить мне зад всё ещё в силе? — насмешничает материализовавшийся Драгон. Его голос хрипит, словно горло подрали наждачкой. Сабо достаёт лицо из образовавшейся ямки, отплёвываясь от крошки твердой породы. Даже с волей вооружения получилось неприятно и унизительно. Злость и раздражение меняют оттенок с мрачного на яркий, словно костёр вызова. — Почему ты не использовал обычные удары?! Драгон, ты издеваешься надо мной? — Я не говорил, что хочу драться, мальчишка. Серьезный тон и пристальный взгляд заставляют Сабо замереть на месте. Тогда зачем они тут? Драгон рассматривает растерянное лицо своего подопечного ещё пару мгновений, за которые с ресниц, бровей и щёк падает несколько каменных снежинок. Белая маска наконец оживает, когда Сабо орёт: — Тогда какого хрена? — Превратись в пламя. Такая простая просьба? Сабо неверяще активировал фрукт — яркие язычки охватили его фигуру. — Сабо, ты не понимаешь человеческую речь? Превратись в пламя. Не до конца понимая зачем, Сабо обратил сначала руку, потом всё тело в единый костёр. Огонь потрескивал, слегка гудя, словно откуда-то нарастал рёв, но был пока слишком далеко, чтобы оглушить. Жар разрушал тело, стирая границу. Сабо взирал победителем: легкотня же! — Ну и? Я всё ещё вижу твоё лицо! — Хватит этих детских игр! Драгон, зачем тебе это? Пламя стряхивается, утекает в червоточину между мирами, исчезая в иллюзию нормального тела. Сабо стремительным шагом разрывает расстояние между ними, чтобы крикнуть: — Ты издеваешься надо мной, старик? — Не бойся огня. Спокойный голос Драгона льётся, пока его взгляд сковывает бездну в душе воспитанника, не давая ей дёрнуться в сторону "всё бросить и уйти". Это понимание чего-то за пределами доступного самому Сабо бесило. — Я и не боюсь! — Ты не обращаешься. — Я постоянно использую пламя! — Почему ты тогда не можешь им побыть хотя бы пару минут? — Зачем мне быть пламенем?! — Потому что он был им. Упоминание Эйса тяжестью несказанного имени, вины и ненависти сдавливает грудь Сабо, лишая одного вздоха. Как Драгон смеет такое говорить? Откуда ему знать, что этот человек значит для Сабо? Как смеет он использовать его образ в качестве рычага воздействия? — Ты боишься, Сабо, — спокойно утверждает Драгон, не разрывая зрительного контакта. — Это страх не Эйса, а твой. Эйс легко становился стихией. По лицу молодого революционера пробегает судорога. Шрам болит. Жар напитывает его изнутри и вырывается наружу. Фантомная боль наполняет, откидывая в те времена, когда две стихии воевали за его тело. Оглушающий взрыв, дезориентирующий, ужасный, а затем рёв пламени и плеск жадных волн — вот что помнил Сабо про тот день перед тем, как душа Эйса позвала его. А ещё то, что он бежал от чего-то. От смрадного дыма пылающей свалки. Мир прогнил. Даже гореть без копоти не может. Сабо ненавидел огонь, но хотел, чтобы пламя Революции охватило весь мир. Он никогда не говорил, что боится. Старался не показывать. Это глупость. Фантомная боль, не имеющая под собой оснований. — Ты отрицаешь себя так же, как и он. — Нет! Он был смелее меня. Сильнее меня. Свободнее меня. Сабо понимает, что сидит на коленях, словно снова пережил тот день беспомощным ребенком. — Возможно, тут ты прав, — меланхолично подтверждает Драгон, смотря вдаль, а не под ноги. — Превратись в пламя. Тогда ты поймешь его. — Как же мне это поможет?! Есть люди, которые имеют право. Люди или даже всего один человек, который знает тебя лучше, чем ты сам. Считается, что такими должны быть родители, но это далеко не всегда так. Сабо не стерпел бы обвинения в трусости, не стал бы копаться в себе, если бы главным инициатором был не Драгон. И всё же нереально сложно даже решиться на попытку отказаться от чего-то настолько фундаментального. — Попробуй, — наполовину просит, наполовину приказывает Драгон. Как будто холодная отстранённость и милосердное безразличие способны врачевать! Тем не менее Сабо понимает, что слова Драгона развеивают сомнения. Сердце крепнет в решимости попробовать. Как будто одинокий охватывается жарким пламенным голодным. Как будто жжётся болит уничтожает как будто сжирает изнутри и уходит дальше вглубь. Как будто хрустит трещит облизывает докрасна добела до пепельно-серого. Как будто опасный хаотичный инфернальный. Как будто стирает чёткое разделяющее безопасное как будто жестоко терзает жутким прошедшим спрятавшимся в глубоком закрытом внутреннем неосознанном. Как будто пылающий сгорающий паникует и бежит вовне. Сабо пытается встать, но падает на мраморно-белую плиту. — Я сгорю дотла! Дезориентированный, он снова осознаёт реальность человеческими чувствами. Его голос шероховатый, слегка с надломом. Зрение привыкает быстрее всего, затем слух, осязание, кажется, и обоняние. — Это всего пять секунд. В высокомерном голосе Драгона чувствуется разочарование. — Для боя этого достаточно! — по разозлённому Сабо уже и не скажешь, что он был в растрёпанных чувствах буквально только что. — Я уверен, что Огненный Кулак Эйс мог держать облик пламени столько, сколько хотел, — наждачным баритоном размышляет Драгон, словно говорит с ветром. — Возвращаемся... — Да как ты смеешь такое утверждать?! Почему ты думаешь, что знаешь его лучше, чем я??? Он был мне другом! Братом! Я хотел быть для него всем! — И всё же он был намного свободнее, чем ты можешь себе вообразить. — Что ты знаешь про него? Его ненавидел весь мир! Больше, чем тебя, старик, будут ненавидеть хоть когда-нибудь! Он жил в клетке из ненависти! Он был одинок! Один! Против всего света! — Он не был один, — Драгон, всё это время смотревший вдаль, наконец переводит взгляд на Сабо. Словно напоминая не только словами, но и давлением воли: у Эйса были накама, и это – не Сабо. — Я многое могу понять только потому, как человек использует фрукт. И такое ощущение, что лучше понимаю Огненного Кулака, чем даже ты. — Что ты можешь знать? О нём? О нас! — О вас – ровным счётом ничего, но о нём – многое. Он был самой Свободой. Факелом, который освещал путь и согревал того, кто смог подобраться поближе к его сердцу. Эйс был неуправляемой стихией, которая как кот: останется лишь там, где ему хорошо. Он был счастлив, Сабо. Даже с дырой в груди от потери друга. Даже без тебя. Потому что стихия не может быть пустой. Он наполнил себя и других людей весельем, огнём, страстью. А теперь ты стал его огнём, просто почему-то пытаешься использовать в качестве дров чёрные воды прошлого. Но вода не горит, Сабо, а ты пока что выглядишь попросту жалко. Тебя не то что наследником его воли нельзя назвать, а даже и тенью того, что было сутью Эйса. Его клетка давно сгорела дотла. Дай и своей сгореть. Обратись пламенем! — Опять эта тупая просьба! Я могу обращаться пламенем! — Доверься мне. Освободись и гори. Держа зрительный контакт, Драгон делает шаг вперёд, и в этот момент кажется, что к Сабо приближается гора — столько мощи и власти сосредоточено в этом человеке. Как будто замирая перед великим и опасным непобедимым необходимым безусловным. Как будто просыпается яростный невидимый текущий прозрачным и всё же ощутимый. Как будто исчезает обманчиво привычное обычно видимое ограничивающее тяжёлое бренное. Как будто старший мощный становится всем и везде наотмашь насквозь. Как будто течёт неукротимый как будто вдыхаемый вырываемый изнутри. Как будто молодой снова вспыхивает поглощается сам собой горит и сияет. Как будто без ностальгически-виноватого он как будто существует сегодня сейчас в неуловимом жизненном текучем. Как будто легко возносится вверх солнечный пока ещё настороженный не осознающий что тоже уже потерял бренное видимое ограничивающее. Как будто ревёт и потрескивает наощупь лижет близлежащее пустое холодное дышащее. Как будто оно неуловимое быстрое как будто похожее. Как будто тоже текучее живое сильное безграничное, но как будто не тёплое не сияющее не пламенное. Как будто дающее вдохнуть и выдохнуть. Как будто существовать и гореть без этого свежего текучего могущественного невозможно. Как будто поглощая сливаются в сильнейший закручивающийся вздымающийся до небес разрушающий огромный. Как будто вдруг обрывается внутри пугающая сковывающая железная. Как будто молодой и пламенный хохочет не сотрясая бренное ограничивающее. Как будто сотрясает вместо этого всё. Как будто взрослый неуловимый проникает всё дальше как будто поддерживая питая и вознося неопытного ступающего за ним. Как будто вжимается сливается в единое пламенное и ветреное. Как будто оба безумные хохочущие свободные вечно юные не подвластные бренному временному. Как будто янтарный веселящий дикий несущий буйное бурное поднимается выше и выше. Как будто единый со всеми чувствующими свободное в далёком недостижимом или недавнем горьком или в неуловимом несуществующем. Как будто молодой пламенный вдруг понял. Как будто стихает больше не хохочет. Как будто единый с тем дорогим самым важным ушедшим но живущим вечно. Как будто одинаковые. Как будто свободны. Огненный торнадо успокаивается, для начала убирая жар. Ветер продолжает виться вверх, медленно опуская двоих. Драгон поймал беспомощное тело Сабо, поддерживая голову и поясницу. Он знает, что мало кто из логий на самом деле способен надолго терять свой облик. Потерять всё человеческое страшно. Они плясали в небесах минут десять, не меньше. У Сабо дёргается нижняя челюсть, пока он снова вспоминает, что такое речь и как ею пользоваться. В глазах плещется смесь шока и восторга. Ему не страшно, но пока непонятно, что это было и как это его изменило. Ноги обоих касаются выжженного выветренного полигона. Камни отдают жар, словно с теплотой вспоминая недавнее соитие стихий. Он смотрит на придерживающего его тело Драгона, как на спасителя или открывающего тайны мироздания учителя, хотя никогда с таким восторгом не взирал ни на кого, кроме Эйса. Эйс... он был там, в той пламенной безвременной свободе, что он ощутил. Эйс был стихией, был свободен, никогда не умирал и смеялся вместе с ними. Как будто над ними кучевые пушистые стремительно набираются влажной конденсирующейся. Как будто ясное теплое дневное затеняется и пропадает. Как будто противоестественно быстро. Как будто одинокая крупная кометоподобная падает вниз призывая другие последовать за собой. Капля разбивается о шрам Сабо и тихо шипит, снова испаряясь. Драгон, доселе смотрящий исключительно на своего лучшего бойца и самую многообещающую ставку, поднимает лицо вверх. Вторая крупная капля разбивается о его лоб, обтекая по брови на висок, скулу и дальше на подбородок. — Кажется, ветер и пламя призвали очищающий дождь на эту грешную землю, — усмехается он, умываясь не в меру резвыми каплями. — Очищение? Обычно это похоже на сжигание мусора... Он наконец вспоминает про руки и хватает Драгона за грудки, подтягиваясь и принимая ровное положение. Облик молодого мужчины приобретает более чёткие границы и узнаваемые черты. Зато земля вокруг курится паром, меняя тепло на прохладу небес. Ливень барабанит всё быстрее и быстрее, пока не становится фоновым шумом пространства. — Он был свободен, — хрипло выдавливает Сабо. — Свобода — это каждый день, час и минуту сжигать себя без остатка и не бояться этого. Теперь свободен и ты, — говорит Драгон, отступая на символические полшага. Такого маленького расстояния хватает, чтобы казалось, что между ними струится стена. — От него? — Сабо вспоминает, как звучит сарказм. — От чёрной части себя. Проблема не в том, что он умер. Люди умирают, Сабо, ты прекрасно это знаешь. Знаешь, что съедает тебя изнутри вот уже второй год? — Вина. Признание заглушается шумным топотом капель. Вода обнимает фигуры людей так плотно, словно они стали логиями жидкости и снова не могут найти границу между собой и внешним миром. Мокрые волны волос проводят потоки по своим изгибам и, пружиня, отпускают их вниз. Склонив голову, Сабо смотрит себе под ноги, краем глаза отмечая мерную капель. — Вина за что? Вкрадчивый голос Драгона едва слышно дрожит то ли под завесой дождя, то ли от сдерживаемых мудрым опытом эмоций. Внешне Сабо замирает, ровно как и его сердце. Он не хочет честного ответа, не смотрит в его сторону, не готов признаться даже самому себе. Он прикрывает глаза. Как будто зажмурившись признается в полынном неправильном преступном. Как будто омывается честным прозрачным чистым извечным. Как будто не способен больше скрываться. — За то, что выбрал не его. Заглушённый на вечное мгновенье внутренним шёпотом мир снова обрёл краски и звуки. На его сердце нажали, подогрели, создав напряжение, и оттуда потёк чёрный гной признания истины — готов ли Сабо отпустить предназначение, дело всей своей жизни, за то, чтобы исправить смерть Эйса? Сейчас, когда боль от потери и вина съедали плоть души заживо, казалось, что он готов отдать всё, вплоть до своего прошлого. Но правда была на поверхности: Сабо забыл об Эйсе, потому что нельзя было помнить одновременно и о своей дворянской семье, и о легендарном ASL. Значит, он хотел сбежать от своего прошлого гораздо больше, чем помнить о своём первом друге. — Кха, — Сабо падает на колени, сжимая до скрежета зубы. — Не стыдно выбирать себя, — говорит Драгон. Он не кидается поднимать парня с колен, не успокаивает, но словно взрезает вспухший нарыв. — Я хотел быть нужным ему! — сквозь потоки капель, мешающих говорить, кричит Сабо. — Я был ему нужен! — Ты сам выбрал свободу. Так же поступил и он. Тебе не о чем сожалеть. Сабо кричит, поднимая лицо к небу, ловя раскрытым ртом беспечные капли, но не обращая на это совершенно никакого внимания. Коварный дождь словно пугается и начинает затихать. Сквозь яростный вихрь эмоций, возносящийся криком вверх, до парня доходит смысл сказанного. На остатках воздуха из легких голос затухает. Два вдоха, чтобы снова научиться говорить. — Он прожил жизнь без сожалений... — "не потому что у него не было ошибок, а потому что принимал их." — Я тоже сделаю так. Сабо встает с колен словно другим, чуть более легким и сильным. Дождь исчерпал вознесённую огненным смерчем влагу и начал затухать. — Часто внутренние клетки сжигаются намного тяжелее внешних, — Драгон легонько толкает его кулаком в грудь, как вдруг настораживается. Что-то, едва уловимое на грани слуха, проскальзывает между редкими падениями крупных капель. Опасное и тревожащее. Сабо тоже чувствует и мгновенно прислушивается к чутью воли наблюдения. — На Балтиго напали! — озвучивает то, что оба уже поняли. Пока два сильнейших человека в Революционной армии свободно бесились, обращаясь стихиями, кто-то напал на штаб! Драгон одними глазами отдал приказ: как можно быстрее явиться туда, всеми силами защищать своих и действовать по обстоятельствам. Затем он обернулся Ветром. Стремительный поток трепал одежду и волосы, целовал открытые части тела, а затем пропал, унесясь вдаль. Сабо медленно глубоко вдохнул. Он пока обращался не так непринуждённо-естественно, но всё же у него прекрасный учитель. Как будто нарастающий изнутри сильный безжалостный и жаркий. Как будто вырывается за ограничивающее лишнее бесполезное как будто стирает разъединяющее объединяя каждое. Как будто стремительно ревущий и яростный движется вслед ветреному. Как будто ощущает своих и чужих одинаково враждебных и яростных. Как будто готовый... ...броситься в бой. Сабо вылетает из пламени, оценивая обстановку, осматриваясь и соображая. Почти мимоходом крошит череп рядовому пирату, затем – ещё одному. И наконец рассматривает флаг: на штаб напали Пираты Черной Бороды. А это значит, что предстоит много работы. — Пламя свободы сожжёт вас всех дотла, — Сабо безумно хохочет, с удовольствием врываясь в бой.