***
Он уходит. Снова. — Замолчи уже. Кто здесь главный: ты или я? Слушайся приказа и жди здесь. На всё ещё идиотском вытянутом лице лишь мельком можно было разглядеть в глазах опасность — после вся физиономия скорчилась до приторно-сладкой улыбки и прикрытых глазах, как это делают дурачкам, чтобы они отстали. Это был последний раз, как он оборачивается в мою сторону, даже не глядя. А затем знакомая картина. Спина, покрытая чёрным; покачивающийся из стороны в сторону шарф; гулкие звуки шагов, разносящиеся по всему кабинету, отскакивающие от всех стен, и бинтованные руки, мирно покоящиеся «в замочке» за спиной. Разумеется, ему ещё надо бежать к своему щеночку Ацуши, который на своём вечно грустном лице не может изобразить даже подобие счастья. Он опять свалил всю работу на меня. Через несколько десятков минут его нескладное глупое тело пролетит прямо за окнами этого кабинета. Я лишь смотрю вслед. Я не буду его останавливать. Я не могу, а потому…***
Он уходит. Снова. Я не вижу этого — лишь слышу. Я устал постоянно разлипать залитые собственной запёкшейся кровью глаза только для того, чтобы глянуть на него украдкой. Это тоже последний раз. Очередной. Чувствую, как его ладонь буквально мгновение назад покоилась на моей макушке, оглаживая её в последний раз. Знаете, как обычно с собаками прощаются, когда их задавливает фура? Вот так же. Нежно проводя всей пятернёй по шёрстке, роняя скупые слезинки на остывающее тело. Всё примерно в такой же манере, но без слёз и лишних прелюдий. Неподалёку слышится звук от падений камней. Кто-то либо попал, либо выбрался из-под завала. Он убирает руку и поднимается на своих бесконечно длинных ногах. Я не вижу этого — лишь слышу. Нет ничего сказанного на прощание. Да и надо ли это? Мне бы тоже нечего было сказать ему. Шаркающий шаг его запылившейся обуви по каменным осколкам слышался всё дальше и дальше, пока…***
Он ушёл. Уже. Охладевшая кровать, снятая в каком-то мотеле ради миссии. Даже не удосужился заправить. Заполнение отчёта и остальная обыденная волокита как всегда достаётся мне. А он сегодня встречается с Одой в баре. Мне там не нравится, а вот ему — очень. Из-за выпивки ли, или из-за того, что может подольше посидеть с ним. В мусорке вчерашние бинты, а в холодильнике моя недопитая газировка. Это не наша последняя встреча, но очередная из. Скорее всего, через несколько недель Ода умрёт, а он уйдёт. Снова. В этой вселенной, правда, впервые. Или, может, его наконец задавит случайная машина, прекратив всё это? Я забираю свою жестяную банку со смешной открывашкой, ворую один буклет с прикроватной тумбочки, плюю на прощание в мусорное ведро с бинтами и звонко хлопаю дверью.***
Солнце пробивалось сквозь не до конца занавешенные жалюзи в комнату. На двадцать седьмом этаже было достаточно солнечно и немного прохладно из-за приоткрытого окна. Среди белых простыней, в обители спокойствия и неопознанной скорби, я закуриваю. Вдыхаю по-больше, задерживаю в себе, как можно дольше, пока горло не начинает покалывать почти до ненужного сейчас кашля, и выдыхаю. Через нос, через рот, чуть ли не всем своим живым существом выдыхая этот никотин. Ну и противный же табак. Скорее всего, прощальный подарок, ведь собственная дорогая пачка сигарет, скорее всего, была уже давно перемещена в карманы другого пальто. Пальто, которое развернулось несколько минут назад и ничего не пожелало на прощание. Пальто, которое провело со мной одну из своих многочисленных ночей. Пальто, которое провело со мной одну из моих многочисленных жизней. Жизнь — сказано сильно. Это даже не одна шестая часть человеческого существования. Это ничто. Я и рад бы остановить всё это — рад, да ничего не могу с этим поделать. Словно проклятие, я обречён каждый раз смотреть на то, как этот гад уходит. — Кто угодно, но не я, да? Слова сами роняются изо рта, падая куда-то в простыни, теряясь там безвозвратно; куда-то к пачке сигарет в собственной руке. Только опуская туда же взгляд, замечаю, что на каждом фильтре коряво и наскоро нарисовано по забавной рожице. Какой очаровательный знак внимания. — Ха… — Я хмыкаю, скорее, на автомате, как и на любую его выходку. Прищуриваю глаза, в которых еле проступает влага, и ломаюсь в громком хриплом смехе. По оголённым плечам прокатывается с новой силой ощущаемая прохлада. Вместе с мурашками по предплечьям и до запястьев пробегает что-то ещё. Отвращение. На каком прощании стало легче? Становилось ли легче вообще? — Чёрт!.. — из глаз всё-таки падает нечто. Горечь. — Хотя бы одну! — стискиваю кулаки вместе с пачкой. — Хотя бы одну свою жизнь посвяти мне… Неутолимая печаль. Как и все прошлые разы, которые он помнит и не помнит одновременно,***
Он уходит. Снова. Опять. В который раз. Сколько их уже было? Бесконечное множество этих вселенных. В каждой из которых он безвозвратно уходит. Иногда прощаясь — иногда нет. Иногда целуя — иногда нет. Иногда озвучивая, что он будет скучать — иногда вовсе без слов. Иногда подравшись в последний раз — иногда проведя вместе вечер, ночь и утро. Иногда убивая себя — иногда меня. Где-то в спасении нуждается родной город, где-то вся Япония, где-то его верные друзья. Он делает всё от него зависящее, а моя роль во всём этом остаётся неизменной — стоять в стороне и не мешать. Позволять ему делать то, что он считает нужным. Не путаться под ногами своими действиями и своими чувствами. Эта несправедливая и ужасно подлая судьба подкидывала столько вариантов развитий событий, что теперь нельзя и сосчитать.И ни при одном из них он не выбирал меня.