Угодие чреву

      Помимо себя в настенном зеркале ванной Тоука могла наблюдать лишь только что использованный унитаз позади, крышка которого оставалась задрана кверху на всём протяжении последней недели. Как обычно, полностью обнажённая, девушка неудовлетворённо щупала бока собственного живота, медленно но верно полневшие от её нескромной диеты.       «Проклятая Ризе… Прожорливая сука лопала людей толпами по всему Токио и, держу пари, не набрала и лишнего килограмма! — она показалась в зеркало вполоборота. — Почему вместо этого, к примеру, не может расти…»       Залившийся звоном мобильник оторвал её от неоконченной мысли. Отрыв телефон в мятой груде одежды, Тоука снова расположилась на сиденье унитаза и, закинув одну босую ногу на другую, ответила на звонок.       — Ммм, звучит как просто объеденье! Да, восхитительно. Жду не дождусь попробовать!       Сбросив вызов, она с глубоким вздохом откинула голову на смывной бачок, устремляя взгляд в потолок.       «Чёрт бы меня побрал… Бенто из морепродуктов? Я еле протолкала через себя домашние такояки! И то, опять лишь не без помощи Канеки и его «чудодейственного» мяса. Клянусь, Йорико, ты убить меня пытаешься…»

***

      По необъяснимым велениям судьбы рабочие смены у «неразлучных» приятелей продолжали всё чаще совпадать. С каждым днём Кен Канеки выглядел на работе всё более подавленно, а мешки под его глазами — всё крупнее, и никто, даже если и задумывался об этом, не мог знать, почему. Причину знала одна лишь, виду тому не подававшая, Тоука, что сутки напролёт не спускала с юноши свой хищный глаз.       — Подсобка, Канеки, — шептала она среди рабочего дня уже безо всякой церемонности. — Со мной. Прямо сейчас.       Гуль-полукровка, для которого подобное успело войти в привычку, послушно кивал и, прерывая любое своё занятие, плёлся за ней. Не привлекая лишнего внимания старших сотрудников, они из раза в раз успешно уединялись, будь то в комнате отдыха, уборной или кладовой.       И сегодня именно пыльная теснота подсобного помещения являлась их укрытием. Прислонившаяся к стенке Тоука безразлично пропадала в сотовом телефоне, опять, должно быть, переписываясь с Йорико, пока Кен, сидевший перед ней на табурете, скошенном от того самого пинка почти неделю назад, с усталым взглядом расстёгивал свежепостиранную рубашку. Но до того как он успел её снять, что-то очень похожее на протяжное сдавленное ворчание, которое трудно было упустить в крохотном пространстве подсобки, отвлекло его. Похоже оно было вовсе не на жалобную мольбу проголодавшегося живота, а, скорее, на гласное недовольство переполненного до краёв брюха. Киришима, нутро которой, по его догадкам, могло быть единственным источником этого звука, раздражённо захлопнула раскладной телефон и убрала руки за спину.       — Поторапливайся.       — Тоука… Что ты скрываешь от меня? — набрался смелости он.       — Ничего, о чём тебе стоило бы знать, неудачник, — ушла от ответа та, недовольно сдувая с лица мешавшую чёлку.       Не глядя высвобождая руки из рукавов рубашки, Кен осторожно поднял глаза. Как бы тесно пояс юбки заодно с заправленной под него блузой ни обтягивали брюшной полости Тоуки, хорошо присмотревшись, любой бы приметил, как наружу под её одеждой выпирала совсем незначительная вздутость.       — И куда это ты пялишься?! — вдруг воскликнула она, награждая того крепкой оплеухой.       — Почему ты думаешь, что я не смогу понять тебя? — упрямо продолжал он, отвернувшись в сторону.       Это, кажется, разгневало её окончательно.       — И правда, почему же! — Тоука угрюмо нависла над ним, оттесняя Кена к краю табурета. — Да как может неудачный эксперимент вроде тебя постичь хоть крупицу того, что мне приходилось и приходится переживать, каждый день своей жизни?!       Недолго остававшаяся на плечах, рубашка сама сползла на пол, обнажая всё настолько же тощее, но ещё и практически полностью обёрнутое бинтами тело: помимо правого плеча, неумело перевязаны были уже и левое, и соседствующее с ним надплечье, и оба худощавых бока над тазом. Та же участь недавно постигла одно из бёдер парня, отчего он уже вторые сутки еле-заметно прихрамывал.       — Одного «сахара» с кофе твоему организму, видно, уже недостаточно, — она с убийственным спокойствием наклонилась к его уху, переходя на шёпот, — но не думай, что это остановит меня: либо ты начнёшь охотиться или хотя бы выпрашивать мясо у Ёсимуры, чтобы успевать восстанавливаться в срок, либо я рано или поздно попросту сожру тебя всего, кусочек за кусочком. Ничто, к твоим сведениям, не мешает мне сделать это даже в один присест, хоть сегодня ночью, поэтому не вздумай больше блуждать по моему телу своими мерзкими глазёнками и открывать свою грязную пасть, когда не следует. Уяснил, подонок?       Кен промолчал; в его высохших, безжизненных глазах, которыми он давно уже не смотрел приятельнице в лицо, не осталось больше слёз.       — Тоука?.. Канеки?.. — приглушённо послышался голос Йомо из коридора.       — Вот дерьмо… — обернувшись к двери, девушка небрежно смяла свой живот ладонью, стягивая ткань блузки поверх него.       — Считай, что тебе повезло, — она в последний раз взглянула на бывшего приятеля и вышла из подсобной комнаты ни с чем.       Не так много времени спустя Тоука по неоглашённой причине взяла себе выходной на остаток дня и покинула «Антейку» раньше всех остальных барист. В половину десятого, когда на улице уже стояла непроглядная темнота, а кофейня официально закрывалась, Кен напоследок вышел в переулок через чёрный ход, волоча за собой два громадных мусорных мешка. Не без труда погрузив их в мусоросборник, он уже был готов возвращаться обратно, когда, повернувшись, обнаружил знакомый силуэт подпиравшим распахнутую дверь локтем. Кроме того, что Тоука подобралась к нему совершенно незаметно, склера её ока на этот раз была едина с цветом ночи, а зеница, пустив вокруг себя янтарные «трещинки», — зажжена ярко-красной искрой. Только когда она начала подходить ближе, обездвиженному Кену сделались заметны свежие кровавые пятна вокруг её рта.       — Как иронично, что мусор поручили выбрасывать такому же мусору, лишь только живому.       — Тоука, послушай, и это не угроза: тебе гораздо сложнее будет скрыть убийство кого-то, кого ты лично знаешь, чем тебе кажется! — резонно заметил он.       На полпути к мусорному контейнеру она язвительно рассмеялась, чего никогда раньше не делала.       — И ты правда поверил, что я собираюсь съесть тебя целиком? Так наивно попрощаться с принадлежащим мне деликатесом?       Неожиданный удар согнутого колена пришёлся юноше между ног, мгновенно складывая того пополам.       — Я буду кормить тебя насильно, если мне придётся, прямо как в тот раз. Я буду питаться тобой вечно, не позволяя умереть настолько долго, насколько это окажется возможным.       — Ты звучишь… как Цукияма, — корчась от боли, сумел простонать Кен.       — Если ты ещё раз посмеешь сравнить меня с этим проклятым дегенератом, я медленно высосу твои глаза из орбит. «Гурман» был помешанным эгоистичным ничтожеством. Я, с обратной стороны, поступаю так ради…       Она остановила себя, недоговаривая.       — Ради?.. — побледневший Кен выпрямился обратно, не сдаваясь, — ради чего? Кого?..       Девушке-гулю пришёл на ум более контактный метод причинения боли и она без раздумий воспользовалась им, зажав гениталии парня в своём кулаке сквозь не спасавшую от того ткань брюк. В любую секунду Канеки, отшагнувший назад к мусоросборнику, был готов безудержно завыть, но еле-сдерживал себя, скрипя зубами.       — К чему твоё тело, интересно, так печётся о целости чего-то, что ты никогда ещё не использовал по назначению?       Внезапно она ослабила хватку и обратила устрашающий какуган: невинная белизна возвратилась в склеры её глаз.       — Знаешь, это не так уж и трудно исправить, раз на то пошло… — с непонятно откуда возникшей игривостью в голосе, она словно ненарочно задела рукой бляху его ремня.       — Эй, подожди… Тоука! — Кен прозевал тот момент, когда с него вместе с трусами были стянуты штаны.       — Я просто хочу убедиться, что не поранила тебя… — нагло врала та, становясь перед ним, обескураженным такими перепадами настроения, на колени.       Невпечатляющий размер его причиндала соответствовал её примерным ожиданиям. Настолько, что, как Тоука сразу выяснила, целиком помещался ей в рот, вместе… со всем причитающимся. По мере того как она отодвигала голову назад, мужские достоинства, по-отрочески безволосые и изрядно обслюнявленные, безвольно вываливались из-за её щёк; последним с её губами расстался мягкотелый кончик пениса, потянувший за собой по воздуху провисавшую струнку сгустившейся слюны. Бросая вызов собственной брезгливости, Тоука повторила эту процедуру ещё резвее.       — Я… совсем… тебя… не понимаю… — пыхтел разрумяненный в щеках Кен, опёршись руками на железные края контейнера: темп крайне неаккуратной и такой же неопытной Тоуки оказался для него чересчур головокружителен.       Но как бы то ни было, юная девушка добивалась своего: точно сарделька в закипевшей воде, член Канеки набухал от нескончаемого прилива крови прямо у неё на языке. В какой-то момент она снова вобрала его за щёки целиком, как и в первый раз, но теперь уже не думала выпускать на волю так быстро, продолжая причмокивающе посасывать. Не устояв перед приятным, тягучим ощущением ниже пояса, Кен блаженно запрокинул голову и закрыл глаза… но уже совсем скоро в парализованном ужасе распахнул их обратно, почувствовав по контуру собственной мошонки крепкую — он не ошибался — хватку зубов Киришимы.       Короткий влажный хруст предшествовал тому истошному воплю, который юноша, мгновенно и жестоко оскоплённый, пустил по безлюдной округе эхом. Бессильно съезжая задом по стенке мусоросборника в лужу собственной крови, расползавшуюся по асфальту, он без умолку кричал, визжал и рыдал взахлёб, как маленькая девочка, однако напрасно, ведь никто из сотрудников «Антейку» услыхать его уже мог. Да, как оказалось, слёзы Кен ещё выплакал далеко не все.       Поднявшись с колен, Тоука нарочно позаботилась о том, чтобы он не отворачиваясь наблюдал, с каким аппетитом и удовольствием её челюсти пережёвывали его откушенное достоинство, превращая его в сочное однородное мессиво. За два жадных, крупных глотка оно всё уже очутилось у неё в желудке, замешавшись в одну кашу с непереваренными морепродуктами и чьим-то человеческим мясом.       — Тебе нигде больше нет и не будет места, кроме как в моём животе. Не смей забывать об этом.       Голова Кена маятником переваливалась с плеча на плечо, коротая нестерпимую агонию.       — Это… неправильно… — жалобно всхлипывал он.       Вцепившись в его волосы, она зафиксировала её в одном положении.       — Говоришь, печалился, если бы я погибла? Ну так представь, что «это» жизненно важно для меня.       — Я давно знаю, что это так, — воспользовался тот мгновением, когда боль приутихла. — Иначе бы ты не позволила себе зайти так д…       Одним пренебрежительным движением Тоука заткнула его рот чем-то холодным и скользким, не дав досказать уже очевидное. Пока полукровка давился, зажмурив глаза, она находчиво пояснила:       — Печень того насильника, которого мне пришлось прикончить и отведать по дороге сюда. Изрядно попахивает раковой опухолью. Решила приберечь для тебя.       Заведомо готовая к тому, что у Кена тут же начнётся паника, старшеклассница предупредительно захлопнула ладонью его рот и вжала того затылком в железную стенку контейнера. Несмотря на это он продолжал умоляюще мотать головой в несогласии, и тогда ей не оставалось ничего, кроме как со всей силы надавить запястьем на его подбородок, словно собаке, не желавшей принимать лекарства. Она с довольством ухмыльнулась, когда Кен, вынужденный силой, наконец проглотил человеческий орган.       Однако не прошло и минуты, как, мраморно бледный, непрожёванный мясной шмоток он вытошнил обратно на асфальт. Разочарованная, под тканью его запачканной рубашки Тоука нащупала кроссовком солнечное сплетение.       — Сопляк. С нежной душой, нежным телом, нежным животом.       На последнем слове она вдавила подошву в его обессилевшее туловище, точно ради забавы давила червя, пресмыкавшегося под ногами.       — Умоляю, доверься мне… — хрипел он на последнем издыхании. — Я никому не расскажу о твоём секрете… Тоука… Я хочу помочь…       Она приподняла его безвольную голову за подбородок, нагибаясь навстречу.       — О, ещё бы не расскажешь. В этом я не сомневаюсь.       Тоука насильно прижала его ртом к собственным губам, не прерывая зрительного контакта. Бездонно чёрные её, не моргая, насыщались отчаянием в отёкших, источавших слёзы его. Происходящее даже трудно было назвать поцелуем; выудив язык парня из полости рта своим насколько это было возможно, девушка без единого намёка на компромисс сомкнула кровожадные зубы, откусывая от него примерную половину. Лепестком жёсткого и сморщенного на ощупь мяса он без помех скатился по её горлу, прибавляясь сверху ко всему остальному. Кен, не имея уже понятия, как себя чувствовать, апатично повесил нос, пуская себе на одежду кровь, смешанную со слюной. Всё, что он пытался произнести, обращалось теперь неразборчивым мычанием.       Только сейчас понимая, что слегка, быть может, сегодня пересталась, Тоука без стыда издала неприкрытую отрыжку и наконец утерла рукавом губы, подавляя хищный инстинкт.       — Посмотрим, сколько ты протянешь в таком состоянии без помощи регенерации, кусок дерьма, — прощалась она с ним, покидая переулок. — «Доброй ночи», Канеки.