symphony of desire

Сокрыто небо ночное занавесками плотными, не позволяя безмолвной луне стать свидетелем таинства единения двух душ. Никто не увидит, как поют в унисон два сердца влюбленных – все это лишь их персональный концерт, наполненный звучными мотивами оголенной нежности. И только небольшое пламя стоящей подле горелки нарушает царящий бархатный мрак комнаты, теплым светом лаская силуэты мужчин. Любовь – чарующая серенада, воспетая на сердечных струнах. Мелодия нежных признаний, в коей каждый слог пропитан мягкими нотами разделенной близости. И Антонио неустанно воспевает арии о любви к юноше белокурому. Опаляет нежное ухо ворохом опьяняющих комплиментов, стараясь собственным голосом заглушить остаточные сомнения в голове Эндрю. Пусть поет разум лишь о симфонии пульсирующего желания, а тело дрожит от тягучих волн запретного возбуждения. Тихо скрипит матрас под весом двух тел. Простыни мягкие, шелковые, сродни пушистому облаку под спиною ощущаются, кутая Эндрю в нежные объятия. Смущен юноша, напряжен излишне сильно – то видно по тому, как жмет он руки к груди собственной, голову в сторону отвернув. Неловко альбиносу как в первый раз. Он знает о грядущем не понаслышке, в глубине души отчаянно жаждет большего, мольбами безмолвными взывая к партнеру. Но тем не менее, остаточный страх тихо тлеет остатками неуместных моральных установок. — Отбрось смущение, любовь моя, - томный шепот нависшего сверху Антонио пробегается волнами предвкушающих мурашек по телу Эндрю, находя отражение с шумном выдохе, — Позволь себе насладиться нашим вечером сполна. И тихо посмеивается скрипач, когда робкий кивок ответом служит. Чарует его невинность партнера. Скромность, робость, искренность чувств, не искаженная под гнетом тяжких мгновений жизни былой. Эндрю — белоснежный лист, неопороченный греховными желаниями. Не одурманен он похотью, страстью вульгарной; не знавал каково это трепетать от оглушающего возбуждения, и оттого каждый стон, что с уст непременно слетит, подобен станет самой восхитительной мелодии, сыгранной на одной струне неудержимого влечения. Чарующая искренность опьяняет. Дурманит разум бархатной вуалью вожделения, и струятся признания в любви с уст Антонио томным шепотом необузданной похоти, покуда руки бесстыдно исследуют тело чужое. Осыпают трепетом ласк сквозь тонкую ткань рубашки, не переходя к большему. Прелюдия мелодичная, плавная. И нет нужды Антонио торопить события, покуда трепещут струны души сквозь пелену бескрайней ночи. Глас скрипача бархатом любовных речей слух ласкает; прикосновения трепетные окутывают тело тягучими волнами возбуждения, да поцелуи невесомые – все распаляет Эндрю излишне сильно. С ума сводит, покуда разум неумолимо плавится под гнетом ласок партнера. И в момент, когда первый несдержанный стон нарушает царство ночной тишины, Антонио не сдерживает улыбку. Посмеивается мелодично от сладости гласа чужого, что амброзией слух ласкает. Прелестный, чувственный, и нет в нем ни единой ноты фальшивой – лишь чарующая искренность низвергнувшегося из недр души запретного наслаждения. Голос возлюбленного пьянит сродни терпкому вину, неутолимой жаждой призывая вкусить больше. Испить все до последнего глотка, не проронив ни капли. И посему лишь стоит Эндрю рот рукою закрыть, смущаясь собственного несдержанного стона, скрипач осторожно касается запястья чужого. Сжимает несильно, но настойчиво, призывая кисть в сторону убрать. — Ох, Эндрю, милый мой. Не скрывай свой голос, позволь мне слышать тебя. Речи Антонио подобны бархату вина, что окутывает разум в чарующую арию неудержимого влечения, и не в силах не поддаться оному юноша белокурый, руку ото рта убирая. Если просит скрипач о подобном – отказывать не посмеет альбинос, переступая чрез опаляющее лицо смущение. Не оттого, что ослушаться боится, а потому, что любит. Доверяет, позволяя властвовать Антонио над собою, не страшась удара подлого. Поглаживая бледную кожу подушечками пальцев, очерчивая каждый белесый шрам жизни жестокой на кистях возлюбленного, скрипач чуть губы поджимает. Моменты злости на моральных уродов, что смели вредить его ангелу, уже пройденный этап – мириады разговоров, обещаний не повторять подобных зверств и получение хрупкого хрусталя доверия, помогали мириться с мгновениями былого. Но мириться – не равно принять и не испытывать на периферии сознания уколы ревности, да злости безвольной. — Если бы ты только в силах был увидеть, как красив сейчас, - Антонио припадает устами к тыльной стороне кисти. Целует невесомо, трепетно, исподлобья смотря прямо в ошеломленные глаза напротив, - И как сильна моя любовь к тебе, мой милый. Моя муза, которой я готов посвятить всего себя без остатка. — Антонио, п-прошу, не говори так… - спешно в сторону отворачивается Эндрю, тщетно силясь алые всполохи смущения на щеках скрыть. — Как? – мужчина чуть вперед подается, касаясь губами зажмуренного века возлюбленного, - Не стоит отвергать правду, свет очей моих. Не отвергай любовь мою. Тонкие бледные пальцы умело расстегивают ворох пуговиц на рубашке партнера, и эхом любви отдается каждое прикосновение. Антонио не спешит, оголяет сантиметр за сантиметром, растягивая удовольствие. Не торопит, не оглушает переизбытком моментов возлюбленного - позволяя Эндрю плавно привыкать к происходящему. Жаркий шепот, дурманящие поцелуи и руки музыканта, что ощущаются везде и сразу, обжигая чувствительное тело ворохом ласк — теряется в собственных ощущениях альбинос. Млеет под гнетом любви, на выдохах негласно моля о большем. И в момент, когда Эндрю неосознанно подаётся навстречу рукам скрипача, ликует Антонио. Радуется бесстыдно тому, что постепенно спадают оковы стеснения с разума его возлюбленного, позволяя чарующей похоти править балом в час полночный. Когда последний элемент одежды исчезает, являя миру сокрытую под тканью красоту кожи молочной, Антонио выпрямляется. Несправедлив ведь тот факт, что Эндрю полностью обнажен, а партнер его даже рубашку не расстегнул, не так ли? И покуда тонкие пальцы спешно выправляют пуговицы, не отказывает себе скрипач в удовольствии любоваться возлежащим на кровати возлюбленном – в мягком свете приглушенной горелки, донельзя красивым кажется мужчина. И даже то, как смущенно зажимается Эндрю, ежится словно от холода, находит отклик благоговейного трепета в душе Антонио. Ангел. Прелестный невинный ангел, и лишь ему принадлежит всецело. — Н-не смотри, прошу, - едва различимо шепчет себе под нос альбинос, прикрывая кистями лицо. Просьба, коей искренне не хочет внимать Антонио. Не смотреть на возлюбленного сродни пытки ужасающей, но и не уважить желание нельзя, оттого скрипач старается иной выход найти. — Быть может, любовь моя, - тихий скрип горелки оглушающим кажется в царящей тишине, покуда комната плавно погружается в кромешный мрак, - Так будет лучше? Не видеть, но ощущать весь спектр прикосновений чувственных – сладостная нега, растекающаяся по телу электрическими всполохами возбуждения. Невозможность предугадать дальнейшие действия Антонио – где коснутся руки нежные, в каком месте уста оставят жгучий поцелуй, все это будоражит тело сладостью желания. И вынужден Эндрю прикусывать собственные губы, сдерживая рвущиеся наружу стоны. Кажется Антонио, что собственные пальцы нынче подобны смычку в руках музыканта, покуда каждым взмахом виртуозным ритм страсти сильнее становится. Ускоряется, низвергаясь с уст возлюбленного стонами страстного концерта. Громче, ярче, неизбежно перерастая в мощное аллегро, покуда тяжесть эмоций сверкает подобно нарастающему крещендо. — Обними меня, Эндрю, - помогает Антонио уложить руки бледные себе на шею, не без толики удовольствия отмечая сладостную дрожь в оных, - И не смей отпускать, хорошо? Каскад смоляных волос опадает прямо на грудь, отдается волною мурашек по коже. Щекотка на распаленном теле ощущается излишне сильно, и невольно ерзает Эндрю на кровати, стараясь избежать подобных ощущений. Но быстро тлеет остаточный дискомфорт под новым потоком прикосновений к телу. Руки скрипача оглаживают напряженные плечи, плавно опускаясь ниже, покуда уста оставляют россыпь алых меток на чувствительной шее. Знает Антонио – поутру будет пестрить кожа Эндрю россыпью бутонов кровавых роз, складываясь в созвездия свидетельств греховных деяний. Напоминанием станет о том, вершилось под покровом ночи за закрытыми дверьми спальни. Приложив руку к груди, ощущает скрипач как бешено бьется сердце возлюбленного, покуда сам альбинос тщетно пытается вернуть сбившееся под гнетом прикосновений дыхание. Вдох, выдох, да несдержанный стон в момент, когда пальцы любовника касаются эрогенной зоны. И с упоением наслаждается Антонио тягучей дрожью тела под ним, когда тонкие пальцы зажимают прелестную бусину соска. Нервы Эндрю – до невозможности сильно натянутая струна, что заходится в предвкушающей вибрации даже от невесомого прикосновения к оной. Распаленное тело отвечает на мельчайшую ласку всполохами пестрых фейерверков из сладостной дрожи и несдержанных стонов. И все это – лучший комплимент для Антонио. Самая желанная награда, обладать которой дозволено лишь ему. Собственный член тягуче ноет сквозь ткань болезненно натянутых брюк. Пульсирует тяжестью возбуждения, от мимолетного движения растекаясь по телу электрическими всполохами предвкушающего удовольствия. И сгорая от похоти, Антонио даже представлять не хочет, каково сейчас Эндрю, чей орган был обделен вниманием все это время. Как испепеляет остатки разумного тягучий узел внизу живота возлюбленного, кой неустанно дрожит от бесконечных ласк и тихо стонет на шумных выдохах, негласно моля о большем внимании. И, пожалуй, пришла пора прислушаться к оному. Кончиками пальцев пробегается Антонио по истекающему смазкой члену возлюбленного, ладонью накрывает чувствительную головку, сходя с ума под аккомпанемент чувственных стонов. Искренность, с кой реагирует партнера тело на подобные ласки, отдается тягучим медом в собственном возбуждении – и к черту плавность прелюдий, пора сменить темп звучания с трепетных нот на оглушающую арию похоти. Под аккомпанемент склизких звуков, наполняется комната вереницей громких стонов. Припадает Антонио к искусанным устам Эндрю, ловя каждое свидетельство удовольствия его возлюбленного. Целует несдержанно, ласкает языком рот в такт резким движениям руки на истекающем предэякулатом члене. И от подобного Эндрю прелестно прогибается в спине, покуда громкий стон удовольствия эхом отдается от стен спальни, пробиваясь сквозь поцелуй. Удовольствие электрическими волнами прошибет все тело, единомоментно выбивая воздух из легких – лишенный внимания столь долго и возбужденный до невозможности сильно, альбинос сходит с ума от мельчайших ласк, едва ли не кончая позорно быстро. От переизбытка чувств болезненно сильно впивается Эндрю в плечи. Дрожит в руках возлюбленного подобно осеннему листу на ветру, царапая ногтями бледную кожу спины чужой - болезненное удовольствие, лишь подливающее масло в огонь. Антонио медленно отстраняется, разрывает тонкую нить слюны, что от поцелуя страстного осталась, и расплывается в широкой улыбке. Прекрасен возлежащий пред ним мужчина, пленит красотой искренних мотивов, побуждая к большему. Манит отбросить остатки разумного, овладеть партнером здесь и сейчас, погружаясь в бескрайнюю бездну похоти с головою. И львиных усилий стоит Антонио сдерживать рвущегося наружу демона. Не поддаваться неуместным желаниям, что посмеют боль причинить любимому – обещание пред самим собою дано о запрете ранить ангела белокурого. — Пожалуйста, - голос Эндрю дрожит прелестно, покуда сам он утыкается лицом в грудь мужчины, словно силясь сокрыться от взгляда чужого. Не уточняет Антонио, о чем именно молит всуе возлюбленный. Понимает и без слов, читая сокровенное меж строк движений тела – то, как подается бедрами альбинос вперед, куда громче просьб робких. — Конечно, любовь моя, - припадает устами Антонио к влажному виску партнера, поцелуй чувственный оставляя, — Я никогда не откажу тебе. Тихо звенит пряжка ремня, покуда скрипач наконец избавляется от оков невероятно узких брюк. Собственное возбуждение не так сильно в сравнении с партнером, но Антонио и не гонится за физическим удовольствием. Покуда ласкает слух симфония оголенной любви, струящейся из самых потаенных уголков открытой души, то трепещет и сердце собственное в экстазе сладострастном – моральное наслаждение, вот его амброзия. Опирается рукою скрипач о кровать в поисках более удобной точки опоры, да прижимается опосля к телу альбиноса непозволительно близко – трется собственным возбуждением о чужое, шумно выдыхая от донельзя ярких ощущений. — Пой громче, милый мой, - бархатно шепчет Антонио, проводя рукою по груди возлюбленного и плавно опускаясь ниже, - Не смей сдерживаться. Прохладная ладонь накрывает собою сразу два истекающих предэякулятом члена, ярко контрастируя с разгоряченным возбуждением. Антонио не торопится. Стиснув зубы, сдерживается, лаская органы донельзя медленно, несмотря на то что собственное возбуждение громогласными сиренами кричит о нужде ускориться. Но потом, все еще успеется. Плавное начало непременно зайдется страстным крещендо ближе к концу. Влажные хлюпы наполняют комнату под аккомпанемент надрывных стонов возлюбленного. Эндрю мечется по кровати в истоме, неосознанно подается бедрами навстречу ласкающей руке и сбивчиво лепечет просьбы то остановиться, то не прекращать движений. Противоречит юноша сам себе, умоляя о сокровенном. Дрожащими пальцами впивается Эндрю в локоны смоляные. Оттягивает с такой силой, словно вовсе вырвать желает, и понимает Антонио – совсем уже одурманен похотью разум его возлюбленного. Что нет и капли осмысленного в очах напротив, кои затянуты плотным туманом дурманящей жажды вожделения. И с каждым движением руки, безвозвратно былая мелодия тягучих прелюдий превращается в страстную арию вульгарного желания, исполняемую двумя голосами. Крещендо переходит в кульминацию необузданной походи, слетает с уст пестрым маревом несдержанных стонов, что хаотичными нотами воспевает о всеобъемлющем наслаждении. Дрожь двух тел - танго необузданной похоти. Песнь экстаза неудержимого влечения, ставшего свидетельством слившихся в единое целое двух сердец. Влюбленных, чьи души кружатся в безумном танце страсти, сгорая дотла в бушующем пламени влечения. И поют в унисон двое, покуда пелена подходящего оргазма накрывает с головою.