Торжество разума

Во Флоренции начиналась осень, когда школяр Риньери отправился в поместье своей новой возлюбленной. В семье той его приняли с подобающим радушием и вежливостью - не иначе отец видел в госте будущего жениха. Сама возлюбленная спокойно улыбалась, и пусть не было в ней той страстной красоты и живости, что была в мадонне Елене, школяр оставался доволен. На второй день своего пребывания он, однако, оказался взволнован, застав нелицеприятную картину - отец семейства громко бранил младшую сестру его возлюбленной за позднюю прогулку с собственным клерком. Девушка, много более привлекательная чем своя сестрица, краснела, сверкала глазами и молчала. Риньери наблюдал за всем этим с отстраненным интересом, оставаясь незамеченным в глубине сада. Его возлюбленная, застав его там немного погодя, также поглядела на происходящее и устало рассудила: - Ах, не в первый раз с моей сестрицей это безобразие. Красота толкает на излишнее себялюбие и своеволие. А люди чинят справедливость за божьи дары. На свете всему есть цена. Риньери долго молчал, приподняв бровь. - Возможно, ты и права, но людям ли решать как отплачивать божьим почестям? - Это сестре во благоположение, - заключила та и увлекла его из сада. Риньери ей не ответил, припоминая, что богатый мессер, что сватался к младшей дочери сего семейства, желал иметь во всем покорную ему жену, каковой тому не стала сбежавшая от него невеста. Через несколько дней школяр направился обратно во Флоренцию, и устав там праздных дел, решил развлечь себя прогулкой по улочкам, где бродил будучи влюбленным во вдову Елену. Судьба не замедлила столкнуть их, хотя сперва Риньери с трудом ее узнал: по прежнему свежая и прекрасная, она была бледной и вялой. Улыбка не касалась ее губ, а движения были медленными и сдержанными. Не желая снова попасться на уловки своих слабости и памяти, школяр про себя заключил, что такими и должны быть змеи, сбросившие кожу. Однако присмотревшись к ее поведению он понял, что разница имелась - теперь ее грустные глаза направлялись только под ноги, общества - особливо мужского, она сторонилась. Не будь ее наружность столь примечательна, он бы наверняка даже не признал в ней ту молоденькую красавицу, что задором и красотой пленяла мужчин и веселила женщин. Вышло так, что им пришлось столкнуться взглядами, и вместо ожидающегося презрения Риньери увидел в ее глазах страх. На миг обомлев, Елена заторопилась ускользнуть за арку, уводя за собой служанку с тростью. Спустя еще неделю Риньери решил пройтись по саду на окраине города, и проходя мимо одного из деревьев заметил на одной из веток чудом оставшуюся там грушу. Из прихоти ему вздумалось сорвать зазевавшийся плод, и он залез на ветку. Пока он сидел там, без любопытства рассматривая ковер из желтых листьев, под ту же грушу пришли отдохнуть Елена со служанкой. Та причитала, да сетовала, устраивая больную ногу на корнях: - Простите, монна Елена, путь был долгий, да и вчера мне не стоило просить вас выйти в свет, дабы развеять нашу общую тоску. В ответ Елена вздыхала, рассматривая поднятый перед глазами листок: - Полно тебе, если это хоть немного повеселило тебя, так и не сожалей. Во всем, что стряслось с тобой виновата я, не воспитав, как надлежит хозяйке, тебя милосердной и рассудительной, и оставив лишь слепую преданность, от коей ты и пострадала. Тебя сгубила услужливая покорность, меня - мстительное непокорство. - Да где ж непокорство-то? - громко хмыкнула та. - Вы, монна - любо-загляденье, украшали мир своими прелестью и веселостью. Коли поданы богом такие благости, на что еще они могут быть потребны, как не на то, чтобы являть в мир красоту, услаждать взоры и слух других, живущих рядом? - Вместе с красотой и веселостью своей я принесла в мир еще и то, что сюда приносить недостойно. - Елена отбросила лист брезгливым движением и уставилась вдаль: - Хотя что еще я могла сюда принести? С самого детства отец мой стращал меня, дабы я не возгордилась своею красотою. И замуж меня отдали тому, кто закрыв меня от чужих глаз и светской жизни, не давал вкушать плодов любви и молодости. Но не дали при этом плодов их усилия в порицании, и оттого я лишь напротив невзлюбила весь мужской род, и особливо тех, кто искал в моем сердце любви со всем тщанием. Насмехалась я над такими мужчинами, а тем из них, кто мало давал и мало требовал, доверялась и превозносила их независимость, опасаясь тем не менее снова выйти замуж. И так, когда помер мой дражайший супруг, я вылетела в свет не пташкой, а голодным коршуном, за что и поплатилась. Забыла я, что справедливость в мире ниспослана богом, а бог - мужчина, и устроил мир по своему справедливому мужскому разумению. Тот, кого я обидела, воздал мне по своей людской справедливости, но уразумела я при этом свою неблагодарность целиком… И исповедник мой просветил меня, что я позабыла, как женщине должно смиряться перед мужчинами, будь то отец, муж, или иной благородный господин. - Вы молвите о том исповеднике, что уже неделю как пытается соблазнить вас всяческими подношениями? - возмутилась служанка. - Довольно, - холодно прервала ее Елена. - Не возводи хулы на служителей божьих. Вернемся домой, коли ты вдосталь отдохнула. Риньери, застывший для того, чтобы успешно остаться незамеченным, так и сидел на своей ветке, пока черный подол не скрылся из виду. А когда ударили морозы и выпал снег, он решил посмотреть, как живет та, которой он отомстил по справедливости. Однажды вечером, когда совсем стемнело, он затаился за столбиком ограды ее дома, и выглянул в сад. Служанка сидела во дворе на поленнице, а Елена, подставив под ноги ящики, сама расчищала снег у ограды. Первая без конца причитала и перебирала полы накидки: - Мадонна Елена, непотребно это служанке без дела сидеть, когда вы свои нежные руки студите! - Ты за меня страдаешь, по моей немилости, - не оборачиваясь, бросила Елена. - Так зачем же вы меня позвали? - Ради приятной компании, в коей дело всегда лучше и быстрее спорится. Но если ты не желаешь составить мне таковую или замерзла, не неволь себя и вернись в дом. Чуть погодя служанка начала замерзать, и Елена отправила ее в дом, а сама продолжила сбрасывать снег с каменных столбиков. На беду в этот момент Риньери подошел к ограде так близко, что следующий клок сугроба, что стряхнула Елена, полетел ему на голову. Услышав удивленный возглас, вдова приблизилась и поглядела за ограду, а увидев недоуменное лицо Риньери, застыла от ужаса. В глазах молодой вдовы заплескался страх погорячее солнца, что не так уж давно обжигало ее кожу. Не сумев вымолвить и слова, она ринулась к дому и наказала служанке пригласить ненароком обиженного ей господина, растопить очаг, и обслужить Риньери сухой одеждой и ужином, ежели тот пожелает зайти отогреться. Сама же она спешно поднялась к себе, тяжело дыша и спотыкаясь. Служанка выполнила все в точности, а школяр, влекомый оторопелостью, любопытством и полным шиворотом снега проследовал за ней в дом. Там, раздевшись до пояса, он обтерся поданным ему полотенцем и с сомнением оглядел приготовленную ему сухую рубаху. От ужина он отказался, и застыл стоять у камина, глядя в огонь. Служанка его тронуть не решилась, и замешкавшись, понесла отложенное им полотенце обратно. Спустя некоторое время школяр отогрелся, и имел сердитое побуждение попросить служанку передать госпоже, что негоже приносить извинения чужими устами, однако тут он услышал тихий плач в верхних комнатах и застыл, не вымолвив и слова. Решив, что причиной тому непередаваемый страх вдовы перед его мстительностью, он решил уйти, однако на ту пору к монне Елене решил наведаться исповедник Альбедо, который кликнув хозяйку во дворе и не получив ответа, решил зайти без позволения. Обнаружив обнаженного до чресел мужчину в доме мирянки, которую тайно желал, Альбедо приосанился и вел такую речь: - Сын мой, не пристало благородному мужу находиться в доме женщины в столь неподобающем виде. Тебе получить внимание прекрасной дамы к чести, а ей такое зазорно. Риньери смекнув, что исповедник принял его за любовника хозяйки, отвечал вежливо: - Монна Елена случайно сбросила на меня снег со своей ограды, и лишь вернула мне тепло, которое ненароком отняла, а возникшее между мной и вами недопонимание не послужит ничему дурному, если о нем умолчать, ввиду незначительности. Исповедник с ним согласился всецело и радостно, и когда Риньери ушел, отправился утешать расстроенную вдову. В последующий месяц школяр пытался оставить мысли о вдове, которую прежде любил, а потом яростно ненавидел, но ночь от ночи проигрывал своему разуму в этой борьбе. А когда вышел в свет, то не в одной таверне услышал толки о том, что монна Елена ведет бесчестную жизнь, привечая у себя школяра. И не какого-нибудь благородного мужа, а ни много ни мало того, кто ей отомстил соразмерно и жестоко. Слухи эти нередко поднимали неделикатную историю полугодовалой давности, и тем больше разлетались, чем пуще приправлялись суждением, что бог подал заносчивой вдове испытание смирением, а та настолько погрязла во грехе, что продолжает вести недостойную жизнь. На улицах монна Елена почти перестала появляться, а если и появлялась, то склоняла голову, или прятала лицо в капюшон. И так школяр сразу разгадал, что распуская эти слухи, Альбедо пытался склонить вдову к близости, отстраняя ее от других возможных поклонников, но так ничего и не добился - судя по тому, что россказни росли с каждым днем, как сугробы. И сердцем Риньери тут же овладели сразу два чувства: одно - трудноосмысляемое - радость оттого, что исповедник остался неудовлетворен в своих нечестных притязаниях, второе - недовольство, что своим появлением в доме Елены, с которой он уже был в расчете, он доставил той такие горестные неудобства. Тогда школяр, принялся тут и там невзначай рассказывать случившуюся историю таковой, какой она была на деле, в конце во всеуслышание задаваясь вопросами: «как мог исповедник так легко проникнуть в дом, где осторожная дама прятала вероятного любовника?» и «отчего исповедник позволяет себе входить в дом, куда его не просили?» Пламенные речи горожан, как и положено всякому пламени, перекинулись на столп подмоченной репутации, пытавшийся выдать себя за сухой. И были они тем горячее, чем больше учитывался духовный сан одного из гостей вдовы. Возмущение горожан умножалось, как снег, и в итоге, ближе к весне, Альбедо пришлось их с трудом утихомиривать. Хотя что именно было тому причиной обсуждалось долго: не то многочисленность возмущенных, не то - как говаривали самые языкастые - память о том, как далеко этот школяр мог зайти в своей мести. В противовес языкастым высказывались самые вдохновенные и жеманные, усматривая во всем яркое романтическое соперничество. Риньери последнему только закатывал глаза, но не мог отрицать, что если из двух смущающих чувств недовольство испарилось, то радость осталась, и грела его сердце по вечерам неясным вдохновением и тщетно гонимым предвкушением. В день, когда снег сошел отовсюду, монна Елена столкнулась с Риньери на улице, куда теперь ходила не боясь чужих косых взглядов. К его удивлению, на этот раз вдова не стала избегать его взора и общества, а подошла сама и глухо произнесла: - Я должна быть благодарна вам за то, что вы устранили беды, случившиеся со мной по моей собственной неловкости. - Не стоит благодарности, - также натянуто отозвался Риньери. - Я сделал это лишь потому, что не терплю, если кто-то пытается извлечь бесчестную выгоду из несчастного случая или чужой слабости. При этих его словах Елена сильно покраснела. - Конечно, мне это известно, как никому другому. Я не хотела оскорбить ваши чистые намерения, предлагая что-то несоразмерное и неподобающее в ответ. Выслушав ее, Риньери замер, и ее застывший взгляд заставил его сердце сжаться. Помяв кисти, вдова продолжила, бледнея на глазах, будто сохранившийся где-то последний снег: - Из-за меня вы рискуете нажить себе врагов, им или себе на погибель, посему очень прошу вас воздержаться от какого-либо внимания к моей участи, каким бы праведным оно ни было. С этим Елена вежливо попрощалась и поспешила перейти на другую сторону улицы, а школяр так и стоял как вкопанный, глядя вслед ее черному платью. В последующие дни его охватывало смятение при мысли о ней, но также в него врывались и воспоминания о той вдохновенной поре, когда он был ей очарован. Его прошлый гнев истаял с местью, оставляя на душе пепелище, и тем сильнее он ощущал волнение, гуляющее по оставшемуся пустырю. Размышлял он и том, что и его любовь оказалась для нее разрушительной, точно у тех молодых людей, которых он описывал Елене возле башни, пока глумился над нею. Ему против воли было горько смотреть, как эта прежде оживленная дама, осенявшая всех своим очарованием, теперь ходила отстраненной, как покойник, а общества, где она прежде сияла в отражении улыбок, стали видеться ему бесцветными и молчаливыми. Пусть очарование ее было гибельным - что он знал по себе, смотреть было невыносимо, особенно в пору наступающей весны. Цельный месяц эта жалость то злила Риньери, то заставляла недоумевать, и однажды, не выдержав противоречий, он подошел к мадонне Елене на улице и спросил: - Ваша отчужденность - это попытка заставить меня чувствовать вину за якобы несоразмерное возмездие? Усталые, но по-прежнему прекрасные глаза Елены распахнулись в недоумении. - Помилуйте, Риньери, мы с вами в абсолютном расчете, и возможно, вы даже великодушно не воздали мне за то, что я была зачинщицей всего, что произошло. Простите, если моя отстраненность от обществ ввела в вас подобное заблуждение, но уверяю вас, что ничего подобного я не умышляла. Руки Елены отчаянно смяли ткань платья, и Риньери не мог не заметить, как ее взор заметался в панике. Наконец, прикусив губу, она добавила: - Я давно признала ваше право осуществить то справедливое воздаяние, и потому к нашему прошлому, полному раздора, это не имеет никакого отношения. Не станете же вы поступать с долгами морали, как ростовщик? Не получив ответа и потупившись, она попрощалась и направилась по своим делам, оставив душу Риньери в еще больших метаниях. И той же лунной ночью, вертясь в постели с боку на бок Риньери признал, что все еще хотел бы иметь отношение хоть к чему-то в ее жизни. Расчет меж ними, сколь бы справедливым он ни был, не оставил его удовлетворенным. А его желание видеть ее прежней сияющей особой, ничуть не связывалось с его понятиям о равноценности воздаяния. Однако он при этом полностью осознавал, что цветы, распустившиеся для нее в его душе, давно втоптаны их общими усилиями в бесплодную землю, и единственное, что теперь на этой земле осталось для обоих - опасение и отчуждение. Без сна он вертелся всю ночь, но к рассвету на него сошло умиротворение, и свои, всегда неугодные ей чувства, он решил воплотить не в очередные напрасные надежды, а в старания вернуть ей ту живость, что прежде пленяла его - как знающий человек, что выдернул цветок с сорняком, по совести опускает первый обратно в землю. Сам он почитал себя бессильным в таком предприятии - Елена не только чуралась его со страху, но и была к нему равнодушна с самого знакомства. Посему, исполнившись просветления, он стал наблюдать, не приглянется ли вдове из ее скудного окружения какой-либо благородный муж, чьим ухаживаниям он сам мог бы посодействовать - хотя бы тем, чтобы тот не упустил вниманием осмеянную даму, которую так высоко ценил он сам. Почти вся весна прошла для Риньери в бесплодных наблюдениях - ни на кого Елена не поднимала глаз дольше, чем это приличествует не то что даме, но и монашке, ни с кем не говорила радушнее положенных приветствий, и не привечала взглядом никого - ни женщин, ни тем паче - мужчин. Однако, когда солнце стало блестеть чище медного таза, а кроны дерев густо покрылись благоуханной листвой, внимательность школяра окупилась - в один погожий день он заметил, что монна Елена долго посмотрела вслед мужчине, ни станом, ни одеянием ему самому не уступавшими, а возможно, даже лучшими. И в этот момент сердце Риньери обуяли смешанные чувства, которые были покойны, пока Елена была со всеми ровна нравом и словом. На миг его благородная идея были забыта, а обида на пренебрежение всколыхнулась. И тем это волнение стало пуще, когда сама вдова, заметив его внимание, смутилась, зарделась и в испуге поспешила прочь. Ее бегство отрезвило Риньери, и он в самом деле не знал, что ему и думать. Увидев ее интерес до другого мужчины, он сперва почувствовал себя уязвленным по старой ране. Потом вознегодовал, решив, что она своим нехитрым жестом напоминала ему, как легко глумилась над ним, чтобы польстить любовнику. А после, когда вдова убежала, он понял, что та перепугалась, вообразив, будто он собирается порицать ее за неусвоенный в прошлом урок. К собственному удивлению, это его больше огорчило, чем порадовало. Горестно покачав головой своему неуемному сердцу и самонадеянным стремлениям к праведности, Риньери поспешил за тем, кого избрал взор Елены. Так в последующие семь дней он сблизился с этим человеком - мессером Скапоне, и выяснив, что тот благороден и добропорядочен, досужими разговорами побудил того пригласить вдову Елену на прогулку. Однако мессер Скапоне, будучи мужчиной вовсе не пылким, а скорее застенчивым, настоял, чтобы сам Риньери сопровождал их, поскольку был со вдовой знаком и мог облегчить их беседы. Так они и отправились в горы втроем, снарядившись вином и всяческими закусками. С преодолением каждой горной тропы Елена бледнела, как мраморные статуи, и пусть это придавало ей вышереченное сходство в изяществе, сердце Риньери, что ненароком задерживал на ней взгляд, переворачивалось, как на вертеле. Ему было ясно, какая непреодолимая высота ей вспоминается, хоть солнце и не палило в этот полдень так же беспощадно. Расположились все трое на вершине утеса, обрамленном скудными деревьями, откуда снизу простиралась синева моря, а воздух был столь чист, что все видели друг друга не иначе как свежим взглядом. Отведав вина и холодных закусок, Риньери и Скапоне завели непринужденную беседу, а Елена больше молчала, оглядываясь кругом. Однако, когда речь зашла о последних неудачах исповедника Альбедо, мужичинам удалось заставить вдову слабо улыбнуться. А спустя еще чарку вина разговор стал более оживленным для всех троих, и Риньери, тяжело вздохнув, заставил себя подняться, отговорившись тем, что хочет набрать дров для костра. Елена тут же спала с лица, и взор ее уткнулся в спину уходящего школяра. Скапоне, заметив это, участливо спросил: - Вы недовольны, что я учествовал приглашением на нашу прогулку мессера Риньери? - Разве я могу? - дернула плечами Елена, будто одежды стали ей тугими. - Мессер Риньери - один справедливейших и благороднейших мужчин, и вам ведомы его цели сопровождать нас, так как я могу возразить? Скапоне улыбнулся вдаль, как умудренный старец: - Видится мне, что цели Риньери сходны с моими, но стремления его куда как выше. Прелестное лицо вдовы чуть вытянулось, и дальше они продолжали трапезу в молчании. Риньери вернулся довольно скоро, и разведя костер, произнес убитым голосом: - Увы, дорогие мои компаньоны, я должен покинуть это славное место ради иных дел. Но прежде чем уйти, я хочу проститься с Мадонной Еленой наедине. Последняя, немало смутившись, последовала за ним вниз по горной тропе, на миг обомлев от страха при мысли, что прежний мстительный поклонник мог учинить с ней на такой высоте. Однако остановившись у платана с кривым стволом и поглядев в морские дали, Риньери лишь обернулся к ней со смиренной улыбкой: - Вы верно полагаете, что я затеял все это из желания вам мстить или как-то вас проучить? Или думаете, что я вдруг, спустя столько времени вспомнил, что не расплатился с вами еще и за обман собственных ожиданий, предоставив это судьбе и ветренности вашего последнего любовника? - Цели ученых людей мне неведомы, - пробубнила Елена, отступая на шаг. Риньери тут же нахмурился. - Будьте покойны - мои тяготы о неслучившейся любви, по итогу лишь заставили меня рассудить, что отмщая тем, кого мы любим, мы нередко сами несем потери. Более того, в своих суждениях и наблюдениях я узрел, что в прошлом переоценил вашу стойкость, полагаясь на проявления вашего высокомерия. Женщины - существа более хрупкие по природе своей и по положению своему, и тяготы не закаляют их огнем ярости, а ломают, как бы ни казались остры обломки после. Посему я решил блюсти ту справедливость, что вы мне приписывали, и сделал, что было в моих силах, чтобы с вами рядом был человек, способный вернуть вам былое оживление. - И что вам с того проку? - с удивлением спросила вдова. Со вздохом школяр процедил: - Моей жалости к вам вы более не предполагаете? - Если она лишь ради унижения - вполне предполагаю. Поджав губы, Риньери обернулся к утесу, где задремал Скарпоне. Елена проследила за его взглядом: - Или рассчитав меня за унизительную выходку в прошлом, вы хотите мне напомнить о плодах жестокого кокетства и предупредить о последствиях возвращения к подобному? - Вы полагаете, я так обеспокоен вашим новым увлечением? - спросил школяр и сам себе ответил: - Это отнюдь не так. - Стараясь не замечать, что наполовину покривил душой, он добавил: - Как не верю я и в то, что вы заставите страдать мессера Скарпоне - человека рассудительного, более чем я сам. - Я и не имела подобных намерений, - тихо отозвалась вдова. Риньери рублено кивнул. - Я знаю. Взгляд, которым вы недавно проводили его фигуру на улице, был достаточно красноречив. Я знаю это по тому, что сам такого от вас не удостаивался, и могу отличить подделку. Губы вдовы скривились грустным смешком. - Тем смешнее вам будет услышать, что издали и со спины я лишь приняла тогда Скарпоне за вас. На лице школяра на миг застыло изумление, но тут же пропало, сменившись суровостью. - Неужели вы до сих пор не поняли, с кем пытаетесь сыграть свои злые шутки? Елена потупила взор. - Я просто сказала правду, дабы вы не обманывались. А то, как вы истолковываете мои взгляды - бог вам судья. Риньери не то откашлялся, не то поперхнулся, и не сумев скрыть смятения и на этот раз, рассердился, подумав, что снова позволяет себя дурачить. Однако прежде чем он что-то произнес, его ум пришел в ясность и равновесие. - В любом случае, я устроил вашу встречу со Скарпоне не ради вашего или его благополучия. Я просто хотел оставить у себя уважение к выбору собственного сердца в прошлом и к собственному разуму теперь… - Вздохнув, он уставился вдаль: - Моя месть по итогу не возымела ничего благого ни для моего сердца, ни для моих принципов, ни для моего разума - ибо я пренебрег справиться о корне всех зол. Женщины, особливо наделенные красотой, с малолетства стращаемы мужчинами, и повзрослев, становятся либо кроткими овцами, либо озлобленными насмешницами, наподобие вас. Так только ли вам одной я должен был мстить за неразумие? - Взыскать с моего отца и мужа за мое прилежание вам уже не придется - они оба уже в семейном склепе, - вздохнула Елена. - Посему можете утешиться этим или требовать возмещения у меня. Риньери покачал головой носкам своим сапог и поднял на нее взор: - Знаете ли, мадонна Елена, с самого начала я лишь хотел видеть вас счастливою, или хотя бы участливою вместо того, чтобы получить тот холодный прием и после воздавать вам за него. И все же я был не только унижен своей любовью, но и сам унизил свою любовь в ответ, не пожелав разобраться, что побуждает мою возлюбленную к жестокости и заставляет отвергать искренние чувства. И понимание это меня ныне немало печалит. Насупившись, Елена подобралась всем телом: - Мессер Риньери, вы - человек опасного ума, но сейчас, видится мне, перекладываете с больной головы на здоровую. Во взгляде школяра проплыла смесь смирения и снисхождения. - Гнев ослепляет. И тем сильнее, чем меньше ему было выхода, и чем бессильнее был тот, кто его испытывает. В глазах вдовы сверкнуло изумление, но тут же она погрустнела. - Значит ваше желание поручить Скарпоне заботы обо мне, проистекает лишь из того, что вы блюдете справедливость своих суждений и хотите разуметь свою прошлую влюбленность возвышенным чувством? Риньери застыл без ответа, и Елена тихо продолжила: - Что ж… ваще тщеславие имеет все основания к удовлетворению, учитывая, как вы умеете судить и воздавать. Итак, ежели вы желаете, я последую вашему совету и приму ухаживания рассудительного Скарпоне, если вы полагаете, что так сможете увидеть меня такой, каковой хотите видеть. Школяр вдруг оторопело замер, и осторожно спросил: - А мил ли он вам? - Это не имеет значения, - отмахнулась вдова. - Мне приходится снова доверяться вашему умению выбирать. Риньери шагнул к ней ближе, полный тягостных размышлений. - Но так я буду ничуть не лучше тех, кто неволил вас до ненависти к мужчинам, и повторю их ошибку… - Не знаю, что вам и ответить, - больше дернула, чем пожала плечами вдова. - Быть может, вам мил кто-то другой? Вопрос не был резким, но Елена побледнела. - Я в любом случае не решусь вам сказать. Риньери стиснул зубы и закатил глаза: - Да поймите же, мне нет желания видеть, как вы чахнете день ото дня, - внезапно в глазах Риньери мелькнула неприятная догадка: - Может, вам люб исповедник, которого я по незнанию от вас отвадил? - Боже сохрани! - возмутилась Елена. - Я не играю в жертву и не считаю себя таковой, как вы полагаете. - Значит, вы теперь страшитесь доверяться мне? Взгляд школяра был полон разочарования, и вдова густо покраснела. - Страшусь, но не из-за того, что ожидаю вашей расправы над моим возлюбленным впоследствии. - И почему же в противном случае? Риньери подошел так близко, что Елена невольно сделала шажок назад, едва размыкая губы. - Вы хорошо читаете мои взгляды… Но не разумеете, на кого они направлены. С таким вашим умением, не избежать мне расплаты… Брови ее встали жалобным уголком, лицо скривилось и она поспешила отвернуться. И такая жалость всколыхнулась к ней в душе Риньери, что он подошел сзади и осторожно обнял ее за плечи. - С вами мы в давно расчете, если вы позабыли. - За свое разбитое сердце вы со мной не сосчитались… - всхлипнула Елена. Глубоко вдохнув, Риньери шепнул ей на ухо: - Я разумно предпочту излечить свое, чем разрушать сразу оба. С этим Риньери мягко развернул Елену к себе и запечатлел на ее лбу, а после и на устах целомудренный поцелуй, после чего они сплелись в объятиях. И только спустя некоторое время они вспомнили, что стоит вернуться к Скарпоне, что видел в горах уже седьмой чудесный сон. Всю обратную дорогу школяр и вдова смущенно улыбались друг другу, а вернувшись в город, и возлегши на отдых, держали друг друга в объятиях, пока Риньери не отогрелся, а сдержанное пламя Елены не вырвалось бурной страстью, утешаемое нежностью ее любовника. В какой-то момент Елена распахнула глаза от изумления за его плечом и тихо укорила губами в плечо: - Велика же твоя любовь, мессер Риньери. Тот усмехнулся и прижал ее к себе: - Все для того, чтобы лелеять тебя и получать соразмерный ответ. А после она умоляла его громче, чем когда-то на башне у реки Арно, а он уговаривал ее вкрадчивее, чем когда-то у закрытых дверей. В завершении своих ласк они устроились рядом и, глядя на своего счастливого школяра, Елена усмехнулась: - Как бы ни была противна богу некромантия, она действенна. Ведь первым, что я произнесла после сотворения ритуала - позвала тебя. Риньери не мог не улыбнуться ей в ответ: - Разум без конца выбирает между богом и дьяволом, и потому в итоге предпочитает возлюбленных. И так они минули столько миль, что удовлетворились в согласии, что дальнейший путь вместе будет спокоен и весел.