Всегда хотел так сделать

      О, ну конечно.       Едва только достигнув двери, он неизменно оказался встречен удушающей вонью. Наверное, Генри бы уже давным-давно подох от нахождения здесь из ночи в ночь, если бы его организм не умудрился привыкнуть к постоянному присутствию где-то поблизости его источника. Вообще-то, к такому не привыкают, но как будто ему было, куда деваться.       Весь аттракцион был пропитан тонким запахом плесени, однако вот от кого несло больше всего не только ею, но ещё и разлагающейся плотью, так это от него. От бывшего друга, партнёра, от некогда человека, которому Эмили когда-то имел неосторожность доверять.       Почему-то так было каждый раз — он стоял прямо у двери, словно верный пёс, ожидающий возвращения Генри. И всё равно каждый раз это оказывалось неожиданным, и сейчас мужчина тоже, как и в разы до этого, снова невольно подпрыгнул при виде огромного механизма, покрытого плесенью, несущего в себе то, что осталось от искалеченного тела. Он зловеще, как думалось Эмили, смотрел на пришедшего стеклянными глазами.       «Твою ж… тебе обязательно меня караулить?!» буркнул Генри, едва удерживая себя от того, чтобы выронить крепкое словцо.       «Да,» сухо донеслось из-под кроличьей маски, и мужчину слегка тряхнуло от его голоса — звенящего сталью, нечеловечески низкого, и словно бы утробного. Сразу же Генри подумалось о том, что сталось с голосовыми связками Афтона, когда он…       Ужасная смерть. Почему-то, несмотря ни на что, его в этом смысле даже немного жаль.       Эмили вообще не понимал порой, что ему чувствовать. Мог ли он вообще до сих пор считать Уильяма дорогим ему человеком? Он ведь скучал, и скучал безумно, до тяжести в груди, до боли в лёгких, до того, что от одной мысли о нём сердце обливалось кровью. Порой к нему тянуло до невозможности, но…       Но то ведь был прежний Уильям. Нынешний был словно совсем иным человеком, и не только внешне, — в чём на человека он больше похож и не был, — но и во всём остальном. И, несмотря на то, что он не вызывал у Генри особо каких-либо чувств, кроме отвращения и ненависти, последнему всё-таки хотелось найти в нём что-то, за что можно было бы его полюбить.       «Могила тебя так и не исправила,» обречённо вздохнул он, отводя взгляд.       Машина склонила голову — очевидно, Афтон был не уверен, как относиться к этому утверждению, и, видимо, решил принять это за что-то между комплиментом и упрёком.       Послышался смех — его собственный, нечеловечески жуткий, несмотря на свою лёгкость, наложился на тридцатилетней давности запись, донёсшуюся из внезапно активировавшегося динамика. Кроличьи уши задорно дрогнули.       «Ты бы определился, плохо это или–»       Шанса закончить фразу Генри ему не дал. Бездумно толкнув механическую тварь перед собой в сторону, он пошёл дальше по коридору, твёрдо намерившись просто игнорировать надоедливого кролика. Настроение, бывшее хорошим, сменилось чем-то неопределённым… да и Уильям притих — возможно, наконец-то почувствовал себя виноватым. Жаль только, что поздновато в нём совесть заговорила.       Он уже был по другую сторону коридора, когда мертвец с недовольным фырком, звучащим совсем по-звериному, двинулся следом. Наверное, не задумайся Генри о других вещах, он бы услышал тяжёлые шаги и тихое поскрипывание сервоприводов… Но вот опомнился он с опозданием — его вдруг крепко схватили и оторвали от пола.       «Уилл?!»       Его охватило липкое чувство страха, а в горле встал ком. Эмили не знал наверняка, что с ним сделают, но подозревал, что ничего хорошего… Он потянулся к шокеру, висевшему на поясе, зная, что ему нужно что-то сделать, и быстро, чтобы Уильям не успел его прикончить.       Вот только тот лишь тихонько всхрипнул над ухом Генри, оставшись недвижным. Через показавшиеся вечностью несколько секунд аниматроник всё же пошевелился, удобнее укладывая хрупкое живое тело на своих руках, словно ребёнка, и со всей грацией, на какую был способен, осел на пол.       «Не делай этого, прошу,» тихонько произнёс он надрывистым шёпотом.       «Какого дьявола ты творишь, Афтон?!» ядовито прошипел Генри, вкладывая всё своё отвращение в произносимое им имя.       «Просто держу тебя, дурачок,» просипел тот.       «И на кой тебе это?»       Мужчина подозрительно прищурился, всё ещё не решаясь отказаться от мысли о том, что это могло быть ловушкой.       Он знал, что этот псих делал в прошлом, и отнюдь не смутно представлял себе, на что стал способен с новым, в каком-то смысле, телом. Эмили был вынужден оставаться неподвижным, ведь кто знает, может, неверное движение будет стоить ему жизни?       «Всегда хотел так сделать… помнишь, я обещал, что однажды смогу?»       Стальная тварь склонила голову, чуть бодая Генри в лоб — совсем легонько, чтобы не ранить. И как же это было знакомо… ощущение весьма далёкое от того, каким оно было при живом Уильяме, но нельзя было не признать — в груди Эмили что-то едва затрепетало.       Генри не был уверен, стоит ли ему отдаться этим объятиям или отстраниться, ведь чем дольше он оставался на месте, тем навязчивее казался запах плесени и разложения, тем сильнее начинала кружиться от него голова.       Да чтоб он был проклят… Он должен злиться, должен испытывать только омерзение и ярость от одной мысли о его имени, после всего-то, что этот ублюдок наделал! Уильям ранил его, ранил его семью, и не только; он, твою мать, не заслужил ни капли доброты!       Но почему-то Генри не мог заставить себя ненавидеть. Не сейчас.       Он недвижно оставался в объятиях аниматроника, за что мысленно корил себя; и всё же, был здесь, в чужих руках, устало припавший к свалянной плесневелой шерсти, будто ищущее тепла дитя.       «Выходит, обещание ты выполнил,» прошептал он устало.       Он и не думал, что в таком положении им предстоит провести остаток смены. Генри мерно дышал, чувствуя, что сейчас, в этот странный момент, растянувшийся на часы, он может забыть о преследующих его страхах. После всего, он не думал, что сможет увидеть в Уильяме кого-то ещё, кроме как кровожадное чудовище, упивающееся последними вздохами и истошными воплями несчастных.       И всё же, монстром он и вправду был. Тихое пощёлкивание механизмов внутри машины и неимоверная вонь служили Эмили напоминанием о том, что уже ничто не будет прежним, и он не знал, хорошо это или плохо; в любом случае, это заставляло его сердце тоскливо сжиматься и ныть.       Он сам не заметил, когда провалился в сон прямо в объятиях Афтона.       Ему было очевидно, что у него больше ни за что не будет такой возможности, как сейчас; именно поэтому он решил остановить войну, которую вёл последние годы, всего на миг. Наверное, нет ничего плохого в том, чтобы один раз поддаться порыву своей души, забыть ненадолго о презрении и праведном гневе, и поддаться моменту.       Тем более, что до шести утра оставалось всего ничего.