«Пусть будет что угодно, только не это.
[…] боль… вечная пытка…
мне казалось, это самое худшее…
Но пока ты в сознании,
это все равно лучше, правда?
Лучше, чем ничего не чувствовать,
чем просто кануть во мрак
и отключиться от всего
на веки вечные».
Ф.Пулман «Янтарный телескоп»
Утренний газетный лист пахнет чернилами, будто только что вышел из типографии. Вполне вероятно, так оно и есть. Уже многие и многие годы этот запах не значит ровным счетом ничего. Не вызывает эмоций. Как практически и все остальное в этом мире. Сегодня же что-то неуловимо меняется. Запах… противен. И шелест листаемых страниц тоже. Пожалуй, впервые за жизнь он мнится похожим на шепот — но не тот, которым обмениваются любовники во тьме комнат или которым друзья доверяют друг другу тайны. Этот шепот словно эхо слов, доносящееся из глубины веков, из тьмы могил. Ворон, не моргая, смотрит в пустоту между печатных строк. Нет, не чувство тревоги, волнение или страх заставляют его замереть. Он и сам не может дать этому ощущению название. Оно неприятно царапает сердце. Если бы у чувства был звук, то он бы сравнил его со скрипом ветки по стеклу. Да, ближе всего оно к волнению, но не столь ярко. Это даже занятно: Ворон очень редко испытывает хоть что-то. Кроме груза проклятья и прожитых веков. Снежно-белый каракал, примостившийся у ног мужчины, поднимает голову и в удивлении вглядывается в его лицо. Фамильяры обычно предпочитают формы более привычных животных: небольших кошек, собак, змей, птиц, но Стелмария выбрала эту. Она с самого начала была своевольна, явно сильнее, чем остальные фамильяры. А с годами… с веками ее характер становился все строптивее и специфичнее. Под стать его. Стелмария сейчас единственное существо, к которому ведьмак испытывает нечто теплое. Только с ней он разговорчив и открыт — насколько это вообще для него возможно. Они напоминают старую супружескую пару, знающую друг друга слишком хорошо. До такой степени, что это порой раздражает. Услышав мысленное сравнение, Стелмария шлет фразу: «Говори исключительно за себя». Ворон усмехается краем скрытых маской губ. Попроси кто описать ее характер, он бы сказал: если бы Стелмария могла переменить свой облик на птичий, из чистого упрямства она не сделала бы этого, как ни умоляй. А раньше ему хотелось иметь своим фамильяром именно птицу. Каракал, привстав, грациозно потянулась, при этом всем своим видом демонстрируя презрение: — С чего прекрасной кошке обращаться птахой. Предпочитаю питаться ими, а не уподобляться, — она многозначительно смотрит на его плащ, брошенный на спинку стула. В отличие от Ворона, ее чувства и эмоции не стали блеклыми, но память под действием разделенного на двоих проклятья стала фрагментарной: во всяком случае, до момента определенных событий — как и у него. — Синьорина Кроу. Мало того, что не вернулась в Академию… Кому-то пришло в голову обвинять ее… Стелмария вклинивается в его фразу: — Ты и так знал, что она не пришла ночью после того приема. Но ничего не предпринял. Он пропускает реплику мимо ушей. — Обвинять ее в, какая идиотская мысль, воровстве. Украла у одной, с позволения сказать, дамы старинное и, цитирую: "волшебное ожерелье". Волшебное - какое неуместное слово. А потом Эстер сбежала через балкон. Буквально перепрыгнула через перила и исчезла. Попутно не то ранив, не то просто неудачно оттолкнув какого-то поэта. — Надо думать, не какого-то, а абсолютно конкретного? — Адриан Николетти. Фамильяр недовольно фыркает еле слышное: «опять он». — Да, Стелмария, опять. Но это не имеет значения. Что же до остального… Насколько мне известно, газетенку финансирует любовник этой дамы. Он славится любовью к красивым женщинам и ненавистью к ведьмам — подобное сочетание могло бы быть смешным. А она известна своей страстью быть в центре внимания в образе невинной жертвы, — Ворон перелистывает газету. — На этом приеме явно было проклятье, если исходить из косвенно описанного здесь. Несколько гостей набросились друг на друга без видимых причин. Однако во всем этом важна лишь пропажа синьорины Кроу и… — … то, что она могла выяснить. — Если она вообще пропала, а не отправилась за кем-то в погоню. В газете ложь может быть от первого до последнего знака. — Дело пахнет дрянно. Ворон на секунду прикрывает глаза. С самой первой встречи, когда он лишь мельком увидел Эстер, мысленно ему удобнее звать девушку по имени, ее облик колыхнул нечто в его душе. Очень давно, еще до проклятья и получения власти, Ворон был влюблен. Факт этого прочно сидит в памяти. Образ же той, кого выбрало его сердце, еще бившееся тогда, скользит призраком по краю сознания. Он даже не может вспомнить, любил ли он ее чисто платонически, или они состояли в любовной связи? Может, она была его невестой или даже женой? Перед внутренним взором стоит картина громкого портового города. С толпами грязных матросов, узкими улицами, немытыми домами, веселыми кабаками и подобными им заведениями. Она служила в одной из таверн, где всегда было не протолкнуться от посетителей. Половина из них приходила туда не столько за едой, сколько получить от нее предсказание или просто поглазеть. Да, она гадала. Как — память не удержала. Как не удержала и ее внешность, ее голос, ее имя… Девушку любили за ее веселый нрав. В сознании еще отпечатался факт, что за ней пытался ухаживать какой-то важный человек, что крайне раздражало Ворона. Но что он с этим сделал? И сделал ли? Тот субъект ассоциируется с драконом. Он был богат или просто уродлив как ящер? А потом девушка исчезла. Как туман с первыми лучами рассветного солнца. И никто не мог объяснить, как и куда. Ворон искал ее… Сбежала ли она с кем-то? сдалась ли под напором дракона? была ли убита? или скоропостижно скончалась в одиночестве? Возможно, проклятье, что лежит на нем, — дело ее маленьких рук? Если так, то за что? Как много вопросов. И нет ответов. Все, что осталось у него от времен, когда он мог называться живым, — ускользающие, зыбкие, как силуэты в сумерках, разрозненные воспоминания и тени. Казалось, за них можно ухватиться и размотать клубок прошлого. Однако Ворон слишком долго надеялся, слишком много пытался. Это подобно вечному бегу, вечной пытке. Даже практически лишенный эмоций он ощущает, что его режет по живому. — Вроде, у нее была сестра. Мертвая сестра. Как у синьорины Кроу, только она потеряла брата, — пауза. — Еще она хотела… встретить кого-то? Последнюю фразу он произносит вслух, вместе с нею выныривая из осколков прошлого. Стелмария вздыхает, будто собирается объяснять что-то глупому ребенку: — Конюха. Она конюха хотела, — не без доли сарказма. — Да жизни попроще и поспокойнее. За ней все какие-то князьки влачились, точно девка медом была намазана или золотом покрыта. А ты, похоже, совсем в маразм впадаешь, старик. Нашел с кем сравнивать Эстер. Ей, уверена, конюхи не сдались. Она девушка серьезная и утонченная, хоть и не столь манкая, но это даже хорошо. Однако ж … за ней то инквизитор бродит, то этот самый помянутый в газете поэт. Или кто он там. Что это вообще за профессия такая: быть поэтом? Конец фразы Ворон не слышит. На долю секунды в его сознании мелькает женское имя. Но ускользает не пойманным, оставив едва различимое эхо страданий. Снова лишь тени. Он морщится как от зубной боли. — Не знаю, в чем я сходство нашел. — Ты слушаешь меня? — если бы кошки могли закатывать глаза, Стелмария проделала бы этот фокус. — Как ты можешь хоть что-то утверждать о своем прошлом? Поди, даже внешность девушки той не опишешь. — Коса у нее была рыжая. Длинная, почти до пят. — Ясно-ясно. Или каштановая, или черная. Заканчивай мучить себя. Воспоминания не вернутся, ты это понимаешь. И порой твое проклятье — милость. — Да, — задумчиво. — Она была… Искренней… Очень живой… Много улыбалась и, будто бы, постоянно напевала себе под нос, — он на мгновение запинается. — И слушала меня, внимательно слушала всегда. — Это, конечно, главное, что следует помнить. Прямо столп прошлого, — кошка нарочито лениво зевает, обнажая ряд острых зубов. — Вот ведь тебя пробрало сегодня на недовоспоминания. А все весть о пропаже синьорины Кроу. — Чем больше я на нее смотрел, тем более во мне крепло узнавание. Иррационально, но тем не менее. Что может быть общего между небогатой девочкой из кабака и ведьмой из уважаемой семьи. Даже характеры у них совершенно разные. Может, магия их как-то связывает… — Давай, сейчас еще в перерождение поверим. Или сразу в Первозданного? А еще лучше призраков ловить вместо того, чтобы попытаться Кроу найти. Как идея, старик? — Да тебе она нравится. Ты ни об одной особе женского пола не говорила с такой теплотой. — Если будешь сиднем сидеть, бесчувственное создание, скоро уже будет все равно. Жаль девочку. Почему ты допустил, чтобы она невесть куда одна направилась? Еще и инквизитор этот поблизости вечно вертится. Может, Кроу сейчас помирает от его руки в пыльном подвале рядом с трупами крыс. Он на секунду видит это. Образ отдается тяжестью в районе груди. Так ли ощущается волнение? Он не может припомнить. — Неужели ты еще способен на какие-то чувства по отношению к людям? Или это просто изжога разыгралась? Он давно привык к манере общения своего фамильяра. Она специально старается если не раззадорить его, то раздразнить. Не теряет надежды пробиться сквозь стену проклятья. — Твой юмор с веками становится все прекраснее. Эстер… — мужчина споткнулся, назвав ее так вслух. — Эстер — взрослая талантливая ведьма. Способная принимать свои собственные решения и самостоятельно выбирать линию поведения. Конечно, она еще не столь опытна… Но крайне разумна. Страховать себя она не просила. Почему-то для самого же ведьмака эти аргументы слишком зыбкие. Но он продолжает: — Думаю, следует начать волноваться, если она завтра не придет на занятия к студентам. Вмешайся мы раньше — рискуем помешать в ее расследовании. — Нечасто от тебя можно услышать комплименты в чужой адрес, — Стелмария утыкается носом в скрытую перчаткой ладонь Ворона. — Ты ведь хочешь знать, где она. Необязательно вмешиваться. И врать мне тоже необязательно. Мужчина лишь кивает. — Если не случилось ничего трагичного, поиск не займет много времени, — не дождавшись ответа вслух, кошка ловко вспрыгивает на подоконник и исчезает за окном. Смятая газета летит на пол.***
Где-то вдали капает вода. Раздражающе ритмично. Вторым, после слуха, к Эстер возвращается ощущение тела, вернее: боль. Потом — память о падении с балкона, резкий порыв ветра и вода. Анализировать, как вода могла оказаться у дома, расположенного вдали от канала, мозг отказывается. Последним возвращается зрение. Вокруг — освещенная лишь луной, заглядывающей через единственное окно, небольшая комната. Почти пустая, если не считать широкой кровати, резного стола со стулом, большого шкафа с книгами и странно огромного знака на стене. Эстер неловко поднимается и ковыляет к нему. Проводит рукой по шершавой поверхности. Знак ей не знаком, но от него исходит вибрация силы — успокаивающая как урчание кота. Где она находится? Сколько она тут? Не похоже, чтобы ее держали как пленницу. Возможно, ее спасли… Внезапно в комнате становится темнее: что-то загородило луну. Эстер грешит на тучи, но все же поворачивается к окну. В зыбкой тишине ранней ночи мягкую поступь кошачьих лап не уловил бы даже сверхчуткий слух. Поэтому не удивительно, что Эстер не услышала появления посетительницы. Стелмария, решившая быть зримой для девушки, грациозно сидит на каменном уступе окна и закрывает собой поток лунного света. Во всей ее позе сквозит довольство собой. Кошка и Эстер молча смотрят друг на друга.