Hatred and ugliness

Пандора, тюрьма особого назначения, построенная для удержания в своих стенах самых отвратительных преступников, что может носить земля, она непреступна настолько насколько это возможно, а слухи о сим ларце уже успели просочиться за пределы СМП. Таббо смутно знал о ереси, что распускают бродячие торгаши, что, единожды заглянув на земли, что ранее считались оплотом мятежников, считали похоже своим кровным долго пустить очередную сплетню, одна краше другой. «Поговаривают, что темница та вся из обсидия выложена, внутри же неё разливаются реки раскалённой лавы, что скрывают единственного пленника, злостного тирана, что совершил столько грехов, что голова его должна была оказаться на плахе ещё лет так десять назад, а хозяйничает там страж-хранитель с холодным, как ледник и чёрствым, как усохший кусок хлеба, сердцем.» Услышал, как-то Таббо пересказ Фанди от одного из новых посетителей Нью Л’Манбурга, слухи за пределами их территорий гуляют на редкость отвратные, не лишённые доли правды, но настолько перерытые, что слышать смешно. И барашку было смешно, смешно до того, пока по ночам глупый слух не начала повторяться сам собой в голове паренька, требуя встречи с тираном, встречи с собственным отцом. В жизни Таббо было много падений, достаточно, чтобы никогда больше не вставать, но он встал, встал и пошёл дальше. Встал, несмотря на то, что тот, кто толкал его всё это время всё ещё жив, тот кто повинен во всех бедах, что произошли с ним, с его друзьями, со всеми, кто хоть раз имел дело с ним, Шлаттом. Сколько мальчик себя помнил, Джей Шлатт всегда был бедствием, но не таким, как всепоглощающее цунами или разрушающий всё на своём пути смерч, нет, старший баран был другим. Он был словно наводнение, пока ты рядом с ним ты не замечаешь, как вода начинает поглощать тебя, вот она едва касается твоих лодыжек, вот она уже по колено, а через мгновение сам не заметишь, как потонешь и останешься погребён под толщей воды. Удача, если есть силы хотя бы попытаться всплыть и удержаться на плаву, повезёт если есть те, кто помогут вырваться из оков губящей влаге. А у кого-то шансов нет с самого начала. Например, были люди, как Томми, которые хоть и могли испытывать восхищение по отношению к старшему барану, на деле почти идеально чувствовали всю ту гниль, что он прятал в себе и вовремя уходили, спасаясь от потопа гнили, что Шлатт приносил с собой куда бы не пошёл. И как же Томми был чертовски прав, когда, уходя назвал барана болотной тварью. Шлатт был тем ещё прогнившим болотным отродьем. Ещё был Квакити, они с Томми чем-то похожи, только вот пернатый паренёк успел увязнуть в болоте и то почти поглотило его, птицу спасла его тяга к жизни и собственный эгоизм. Амбициозный птенец быстро снял с себя розовые очки и упорхал с трухлявого пня, на цветущее дерево. Хотя барашек был уверен, что Квакити ушёл бы самым первым, не будь он так ведом слепой юношеской любовью, любовь страшное проклятие, особенно, когда любишь таких, как Шлатт, Таббо не винил утку. Не винил, за то, что тот был с Шлаттом, не винил и за то, что оставил их с Фанди, Квакити не был им ничем обязан, и всё же чувствовать, что у тебя кто-то есть было приятно, почти родительская фигура, жаль только, что в их семье эгоизм превыше всего. Нет, совсем нет. С каких пор он и Фанди считает семьёй? Глупости какие, лисёнок не был их семьёй, он не может, слишком другой, слишком заслуживает лучшего. Он не помнит, как точно впервые встретил маленький рыжий комочек, с по-глупому большим, таким не пропорционально большим хвостом и забавными мягкими ушками. Был ли это Томми, посчитавший своим долгом познакомить его с ребёнком, которого успел записать в свои племянники или это был Вилбур представивший ему сына, когда Таббо решил перебраться жить в близи Л’Манбурга, а может и вовсе их первая встреча была чистой воды случайностью с глупым приветствием и таким же нелепым прощанием. Таббо не помнил, да оно и не важно, важно лишь то, что молодой баран был уверен в одном, Фанди всегда был ребёнком. Не диким, как Томми или брошенным, как сам Таббо, нет, Фанди был маленьким наивным дитём, что с трепетом и искренней надеждой следовал за отцом. Он помогал другим, стремился приносить пользу и одним своим видом мог заставить других чувствовать себя лучше, чувствовать себя живым. Не удивительно, что Шлатт попытался сломать мальчишку, используя для этого самое дорогое, что было у мальчонки, его отца. Не вышло, лисёнок оказался сильнее. Гораздо сильнее собственного отца. Таббо никогда не питал особых чувств к Вилбуру. Он не был для молодого ягнёнка кем-то действительно важным, да и признаться честно никогда не стал бы. Сут казался Таббо человеком мечтателем, творцом-идеалистом, ведомым своими амбициями. Не то чтобы барашек видел в этом нечто плохое, просто это не вызывало доверия, не вызывало чувства надёжности, безопасности которого ему так не хватало, к которому он яро стремился. Они шли против огромного государства, да СМП никогда не было им в полной мере, не было ни жёстких границ, ни законов как таковых, земля, больше представляла собой территорию, не имеющего формального правителя и всё же Дрим был её правителем, королём, чьё имя носила эта земля, королём, что эту землю любил, холил и лелеял, и Л’Манбург бросил ему вызов. Небольшая коммуна, которая вдруг решила, что имеет право забрать кусок территорий у их владельца и помимо прочего ещё и наглейшим образом обвинять того в диктатуре. Не смешно ли? Сейчас молодой барашек уже понимает насколько глупо и несуразно это звучит, понимает почему Дрим стал в их истории злодеем, хотя таковым он и не был. Да, будучи ягнёнком, Таббо не совсем верно понимал, что происходит вокруг него, он чувствовал, что что-то не так, что-то не верно, не правильно, но не мог описать это, сформулировать, всё то что чувствовал в связную мысль. Только когда Томми ушёл, он наконец понял, что он чувствовал всё это время — обман. Вилбур был романтиком идеалистом, что в погоне за мечтой успел наломать не мало дров и хоть в конце концов он был хорошим человеком, для Таббо он запомнился в первую очередь лгуном. Он лгал о Дриме, о том, что такое Л’Манбург на самом деле, он лгал о многом, но самой большой и самой главной его ложью стал Шлатт. Таббо помнил день, когда его отец впервые объявился на СМП, тогда ещё территории независимого Л’Манбурга, ныне Старого Л’Манбурга. Воспоминания давно минувшего детства вновь наполнили о себе тогда, стоило Таббо наконец попасть домой и скрыться от глаз людских, как слёзы сами начали катиться по лицу мальчика, из уткнувшегося в подушку рта вырывался тихий жалостливый скулёж. Это не было истерикой, Таббо так не считает. Скорее просто вырвавшаяся обида, что он хранил в себе всё это время наконец вырвалась наружу, чтобы поглотить его. Не поглотила. Ягнёнок слишком быстро успел понять, насколько глупо лить слёзы по Джей Шлатту, бесполезнее слёз вы в этой жизни не прольёте, подумал он, тогда, утирая остатки солёной влаги с щёк. Таббо больше не плакал по отцу.

***

Время шло, ситуация начала меняться, сильно меняться. Шлатт стал президентом, все кто был этим не доволен ушли, перейдя на сторону, что считали более выигрышной, а Вилбур закрылся в комнате. Тогда ещё Таббо даже представить не мог, сколько боли и отчаяния принесёт с собой это, казалось бы, обычное желание скрыться от окружающего мира. Как же он чёрт возьми ошибался. Он помнит этот день, как свои пять пальцев на левой кисти, а шрамов там с избытком. Внезапно его выдернули с рабочего места, ни с того ни с сего, в разгар рабочего дня, когда его стол буквально ввалился от избытка бумаг, множество из которых требовали немедленного просмотра. У него буквально не было возможности отойти от стола, однако Таббо его оставил, за ним пришёл ни малыш Фанди, ни не менее загруженный работой Квакити, да даже ни сонный и не понятно где всё это время, пропадавший Джордж. Это был Шлатт, собственной персоной. Он ходил по небольшому рабочему кабинету и скучающе скользил глазами по полкам с папками, будто бы выискивал что-то одному ему известное. Он даже не обратил внимания на ягнёнка, только бросил насмешливо, что тот понадобился Вилбуру. Мальчишка хотел хотя бы спросить, что конкретного от него нужно, раз уж Вилбур выдёргивает его в разгар рабочего дня. Однако ответа он не получил. Ягнёнок шёл в отдалённую от всех остальных комнату Вилбура и искренне надеялся, что всё закончиться мирно и без лишней мороки. Таббо тогда уже несколько недель не видел Сута. С того самого момента, как он закрылся в своей комнате и не начал жить там словно в своей неприступной крепости. Дверь в комнату Вилбура неприлично вычурная, но совсем неухоженная. То и дело по краям видна грязи и потёртости. Откуда только, если бывший президент из комнаты не вылазит? К нему ходит кто-то? Шлатт? Фанди? Квакити? Может быть и вовсе все трое, кто знает, ягнёнку всё равно не было до этого дела. Как не хотелось бы Таббо признавать это, но ему было всё равно, ему не было дела до Вилбура Сута. Но ему не было плевать на Томми и его просьбу присмотреть за его названым старшим братом. Это была чуть ли не единственная просьба Томми, о которой он попросил его лично с глазу на глаз, без лишних ушей, когда вскрылось, что Шлатт проворачивает с Вилбуром. У него тогда глаза были такие глупые, казалось вот-вот, ещё немного и из них что-то хлынет. Нет не слёзы, что-то другого порядка, что Таббо был не в состоянии описать, несмотря на свой словарный запас. Он не мог ему отказать. Но даже это обещание не помогало ему собраться с силами стоя у двери в злосчастную комнату. Таббо нервно сглатывает, когда ручка со скрежетом проворачивается, впуская его в тёмную комнату. В ней грязно, а в воздухе витаем помесь терпких запахов, он почти уверен, что в этом полу тумане есть что-то наркотическое. Он брезгливо зажимает нос и рот, стараясь не вдыхать испарения лишний раз. Не хватало ещё получить проблем с лёгкими или лёгкий наркотический приход. Он кидает взгляд на одинокую фигуру, сгорбившуюся над углями камина, что еле-еле освещали его силуэт. Мужчина что-то бубнит про себя совсем не замечая того, как мальчик зашёл внутрь. Таббо хочет подойти и коснуться его, не желая открывать рот, но не может ступить и шагу. Нога сразу задевает несколько пустых бутылок, те с грохотом падают. Силуэт резко оборачивается. — Ах! Таббо! Ты здесь, как я рад. Ты пришёл, ты здесь, разве не чудесно? — У Вилбура глаза стекленеют с каждым словом, а улыбка всё шире, кажется ещё немного и порвётся. Его вьющиеся сальные волосы, на вид он не мыл их с того момента, как дверь захлопнулась впервые, спадают на лицо, когда тот шатаясь подходит ближе к ягнёнку, пугая того разницей в росте, то насколько визуально тревожней выглядел Сут из-за неё. Таббо хочется сбежать, но ноги словно залили бетоном, он чувствует себя офисной букашкой, провинившейся перед своим неуравновешенным боссом, никогда не знаешь наверняка, что он выкинет именно сейчас. Вот-вот и его столкнут в океан или море, а бетонные ботинки не дадут шанса всплыть, да, определённо столкнут. — Шлатт сказал, что ты хотел меня видеть… — Бубнит Таббо, ему дурно. Запах мерзкий, человек перед ним ужасный, он уже не маленький, но ему хочется убежать и спрятаться в большой шкаф для одежды, сделать там себе гнёздышко из одежды и забыв о тревоге задремать там. И плевать, что привычка вить гнёзда присуща авианам и элитарианцам, он просто хочет чувствовать немного комфорта. — Тебе что-то нужно? — Мальчик жалеет, что открыл рот. Лучше бы он заткнул свою пасть и не открывал ту попусту, как, Шлатт сказал Квакити на одном общественном мероприятии. Мгновение и высокая фигура, шатаясь, подлетает к нему, словно фурия. Сердце начинает биться чаще, а мозг скандирует «БЕГИ, БЕГИ, БЕГИ». Вилбур не улыбается, а глаза смотрят куда-то сквозь Таббо, куда-то внутрь. Вилбур не выглядел человеком, существо, страшное существо склонилось над ним не сводя взгляда. — Что-то нужно?.. Оооо, ты знаешь, что мне нужно, хах и тебе хватает наглости... Нравится шутить надо мной, пхпхапа? Нравится издеваться?! — Едва ли это можно было назвать речью, скорее истерика, вопль то ли боли, то ли отдушины. Он отшатывается в сторону, только сейчас Таббо замечает в его руках кочергу, что-то неоправданно выпендрёжное и вычурное, как и все вещи, приобретённые с появлением Шлатта. Таббо уверен, что это шанс уйти и он идёт, тянется к двери в надежде покинуть страшное место, но что-то останавливает его. Всхлипы? Вилбур плачет? Должен ли он что-то сделать? Он вертит головой желая избавиться от этих мыслей, нет это не его обязанности, это взрослый человек, что сам себя довёл. Ему предлагали помощь — он отказался. «Томми бы помог» Мелькает в голове. Хочется скулить. Почему Томми всегда мотивирует на всякий бред? Почему чёрт возьми? Мальчик вздыхает, впуская в лёгкие массивную порцию дыма и с опаской подходит к дрожащей фигуре. Мужчина скорчился на корточках, что-то бормоча. Наркоман во время прихода не иначе. — Эй, Вил, ты в порядке? — Спрашивает Таббо нависая на Вилбуром, как тот ранее над ним. Мужчина пугающе молчит. — Уходи… — Еле слышно доносить от него, как-то невнятно, тихо и скомкано, будто и не ягнёнку вовсе адресовано. Кому тогда? Глупость, Вилбур просто не в себе, бредит вероятно. — Что? — Переспрашивает мальчик, не разобравший бормотания человек под ним. Он искренне хочет понять в чём дело, ради Томми, с недавних пор и ради Фанди. Сложно сделать это, когда с тобой и словом обмолвиться не сильно горят желанием. — Я сказал… ПРОВПЛИВАЙ, УХОДИ, ВИДЕТЬ ТЕБЯ НЕ ЖЕЛАЮ! — Он пьяно подрывается с места и, качаясь, замахивается над чужой головой своим импровизированным оружием. Мгновение. Левую часть лица прожигает резкая, по истине адская, боль, его ударили, чем-то тяжёлым и горячим. Кочергой? Вилбур ударил его раскаленной кочергой? У Таббо от такого в голове что-то щёлкает, нужно бежать, теперь точно. Прайм всевышний, он не должен был приходить сюда чёрт возьми, никогда не должен был. Мужчина, что кричит на фоне про Томми и про то чтобы он проваливал, но мальчишка не мог понять и слова. В голове бил адреналин, а лицо пульсировало тупой болью. Его левый глаз не видел? Ему же не сломали глазницу? В голове было столько вопросов, но никто не мог на них ответить. Только горькие слёзы текли по травмированному лицу, увеличивая и так не детскую боль едва ли не в двое, если не в трое. Он не помнил, как выбежал из комнаты тогда, не помнил, как столкнулся по пути со Шлаттом увидев на его лице то нечитаемое выражение лица, с мерзостной дежурной улыбкой, не хотел помнить. Он просто бежал, бежал спотыкаясь на ходу, бежал, как когда-то бежал из родительского дома. Попав в свой кабинет, ягнёнок даже дверь не запирает, захлопывает, да и то не до конца, забился в шкаф собственного кабинета, не помнил, как Квакити вытащил его и наложил повязку. Всё было как в тумане. Как в самом дурном сне, ужасающем кошмаре, на который был способен его мозг. Он опомнился только, когда проснулся спустя несколько дней уже в своей небольшой комнатушке. Рядом не было никого, ни единой живой души, Квакити не задерживается по пустякам. Томми к нему никак бы пролезть не смог, при всём желании. Хотя, зная его… мог бы, с подачи Дрима так точно. А Фанди, Фанди лучше бы и не видеть этого, хотя бы пока. Еле поднявшись на локтях, Таббо почти сразу сдёрнул повязку, не заботясь о заражении. Судорожно он рылся в тумбе, ища хоть что-то похожее на зеркало. Когда же отрыв нечто схожее, он взглянул на себя, ком застрял в горле. Зеркало выпало из рук, осколки разлетелись во все стороны по полу, несколько точно долетели до стен. Мальчик упал, следом не веря в то, что увидел. Немалая часть его лица теперь напоминала брошенный на сковороду кусок бекона, рыхлые, наслоённые друг на друга куски кожи, покрытые мерзкой характерной корочкой. Оно выглядело ужасно, а отойдя от дремоты и шока в придачу далеко не сладостно ныло. Глаза бегали по россыпи осколков на полу, видя в каждом отражения своего изуродованного лица, тошнота подбиралась к горлу. Не в силах сдержать её, Таббо сваливается на колени, сблёвывая на пол невнятную массу, смердящую чем-то кислым. Мысли кружили в его голове подобно урагану, эпицентром которой была лишь одна, самая яркая и точная.

Вилбур чёртов псих.