Пытаясь не рехнуться

В лицо бьёт противная смесь малинового и сапфирового. Барабанные перепонки изнутри разрывают задорные голоса. Характерной для любого ночного клуба музыки Харви не слышит — боязнь людей глушит серьёзные басы. Страх кутает тёплым одеялом душного помещения. Он, наверное, зря надел на эту встречу костюм. Но другой одежды нет. И контингент в костюмах всё же проглядывается. Чьи-то тонкие, серые брюки обтирают пухлые бёдра, облачённые в блёстки. Серьёзная чёрная ткань стирается на коленях юноши, пока тот послушно кладёт руки ниже карманов. Влажные пальцы перелистывают «Playgirl» с Уэйном, дёргая запястьем в мягкой рубашке. Не Blueboy — потому что Брюс никогда не снимется для такого. Острые глаза брюнета, интересующегося миллиардером, режут Дента без ножа. Харви отворачивается. Его костюм висит на нём мешком, некрасивый, недорогой, слишком заметный. Денту неприятно чувствовать швы на своих плечах, по внутренней стороне бедер, по свободным рёбрам… Но раздеться ведь нельзя. И он идёт дальше, минуя извращения. Обычную проституцию, строгий БДСМ и развлечения в одну руку. Сексуальность, питающая запах стойкой кислотой пота, сильно бьёт по желудку. Харви теряет аппетит, локтем утыкаясь в гладкую поверхность барной стойки. Бармен услужливо кивает на два показанных пальца. Он обычно не пьёт, а руки, обычно, не кажутся предательски грязными. Рука как-то сама дёргается. Вокруг пахнет жжёной резиной, сгоревшей похотью, презервативами, которые стёрлись о слизистые до дыр. Дент глотает холодный виски, ожидая, что горячий спирт вызовет серьезные мысли. Ждать своего палача и надеяться, что к моменту его прихода он не полезет на стену от желания — вот что весело. Джокер, сволочь, умеет шутить. Умеет приглашать в нужные места. Почему не к Марони? Там пахнет трупами как на практике в юридическом, свет мигает чаще и прирезать можно запросто. Здесь нет ни капли крови. Но из тех незаметных капель, которые и не красные вовсе, а красные-с-белым, как клубничный молочный коктейль, не складывается страха. Хотя Харви, конечно, предпочитает не думать из чего эти капли состоят. Холодный стакан морозит руку. Сумасшедший не любит убивать выстрелом? Сначала будет долгий монолог, а потом долгое кроение черепа ножичком? Дент усмехается — Рэйчел даже не знает где он. Лучше всего люди проявляют себя перед смертью. Или перед смертным приговором. Харви не помнит лица тех, кто спорил о собственности, помнит лишь страх, гнев и боль на лицах, приговорённых к высшей мере. Он сам её просил. Он… Должен был! Неужели зелёные волосы вздрогнут, красный рот откроется и он скажет именно это? Ты забирал жизни, Харви, Харви, Харви Дент, и я заберу твою. Харви глотает виски. Не страшно. Это, впрочем, не страшно. Страшно жить, зная, что тебя ожидает смерть. А вот прийти и принять её — это даже почётно. Дент проходится длинными ногтями по собственной белой коже, оставляя полосы. Мини-юбка с блёстками расходится по швам, мальчик на коленях умоляет о чём-то, пальцы, целью которых было получить лишь немного влаги для работы с глянцевым журналом уже падают в глотку. Всё это пугает, кружит голову и медленно убивает. Ненавидит ли Харви Джокера? Наверное, он должен. Как и клоун должен был прийти уже двадцать минут как. Но он не пришёл. Он взрывает банки, убивает сильных мира сего, смеётся на камеру и думает, что ему можно опаздывать. Знает, какие прокуроры пунктуальные. Опоздаешь на дело — и они уже оправдали преступника. Преступнику можно опаздывать. У него впереди ещё целая жизнь в серой камере за горячей решёткой. Пусть задерживается сколько влезет. Один стакан, два. Три. Харви не напивается, а просто считает. Кусает губы, щупает монетку во внутреннем кармане. Может быть, зря он сюда пришел? Свет сливается в один — фиолетовый. Прямо как его костюм. Прямо как синяки или как цветы. Как закат и лин. Перламутр на свету и кричащая лягушка. — Почему такой весёлый? — Растянутым ветром шёпота. Кожаной перчаткой прямо по белым волосам. — Смешно. — Харви улыбается, чувствуя пальцы на собственном скальпе. — Ты сам меня позвал и сам опоздал. Джокер неуклюже садится в барный стул. Смотрит так отвратительно смешно. Дент боится его? Ни капли. Смерти — да, но не красиво играющих глаз, оттенённых глубокими, чёрными кляксами. Красные губы, белая кожа, грязные волосы — Дент этого всего не боится. Даже ножа, что выглядывает через рубашку. Даже шрамов и тона. — А ты наглый, Харви Дент. — Джокер не показывает бармену ничего. Бармена больше нет. Руки в перчатках просто берут ту бутылку виски из которой Харви так отчаянно пытался напиться и льют алкоголь прямо в глотку. — Хорошая черта для политика. — Я не наглый. — Ласковой улыбкой прямо в жестокие глаза. Харви не знает чего добивается. — Просто устал. Место, где должны быть брови, у Джокера взлетает ко лбу. Ни улыбки, ни злобы на загримированном лице. Интерес. Такой противный, липкий и обжигающий как виски. Может быть, даже как абсент. Но Дент не любит настолько сильные напитки. Как не любит музыку, которую впервые начинает слышать. Он больше не боится людей. Его страх закатывает рукава пиджака вместе с рубашкой. — Дразнишь? — Джокер щёлкает языком так, что у Дента щёлкает в мозгу. А ещё кожаные перчатки скрипят так громко и страстно, что мозги начинают ехать. — Ты безоружен, безопасен морально, абсолютно пьян. Харви, здесь… — Его уродливые кудри красиво падают на плечи. Разворот головы, демонстрация силы, хозяин оглядывает свои владения. — Я — власть, а не ты. — Твоя власть, Джей… — Харви смотрит на Джокера сквозь кривое стекло стакана. Смешной становится ещё смешнее. — Всего лишь фата-моргана. «Джей» — наглое, весёлое и пошлое, как сокращение джойнта. Дент, наверное, пьян. И, наверное, начинает наглеть. Джокер как всегда прав, но перепалка начинает отдавать красотой и это нельзя просто так отпустить. — Но ты видишь её. — Грубой хваткой по всем пяти пальцам. Не можешь убедить — возьми силой. Харви вздрагивает — да, видит. Да, подчиняется. Да, боится. С той лёгкой оговоркой, что завтра всё вернётся назад. Он верит в это точно так же как не хочет верить в собственную смерть, смерть Готэма и смерть вообще. Руки, на которые надета дешёвенькая кожа, кажется, совсем холодные. — Это временно. — Харви усмехается, копируя своим ртом улыбку красной помады. Сейчас он у ног владыки. Как и весь мир — глупо отрицать. Он такой же, народный, он со всеми, и, может быть, ближе всех к этому страшному человеку, к этому манящему своим злодейством телу. Но это временно. Просто временно, эта вера перманентна, непоколебима, Дент вздыхает, опрокидывает новый стакан виски, хочет запить горячий след на языке горячей кровью из собственной шеи. Хочет крикнуть дерзкое «сделай то зачем пришёл», но осознание разбивает скорлупу мозга. Потому что мозг консистенцией как сырое яйцо. Потому что Джокеру не нужно убивать в атмосфере вульгарности. Потому что Харви ему зачем-то нужен живым. Непонятливый взгляд, никаких движений к ножу, абсолютное спокойствие по всем тем методичкам, по которым обучают стражей закона. Он не полезет убивать. Как бездомная собака, он способен только защищаться. На это ему хватит сил. Замахнуться ножом — избавьте. — Ты не убьёшь меня? — Харви даже хмурится. Он не писал предсмертных записок, не оставлял завещания, но это обидно. Он что, недостаточно привлекательный, чтобы умереть от руки Готэмского принца преступности? — А зачем мне тебя убивать? — Джокер впервые естественно улыбается. Так красиво и широко, что Денту хочется выгрызть зубами кусок стекла из собственного стакана. Ему не должна нравиться эта улыбка. Но она нравится. До непреодолимого желания держать шрамы собственными, затёртыми до мозолей пальцами. — Ради денег? — Просто неловкое предположение. Харви ещё хотел сказать «ради развлечения», но остановился. Деньги — логичнее, а убивать прокурора ради веселья — глупо. Этот психопат, конечно, похож на фаната ожерелий из кишок, но… Харви снова глотает виски. Перед ним вообще психопат? Он видит эмоции, дергающие ниточки жил на белых щеках. Естественные, неподражаемые, но абсолютно не читаемые. — Откуда ты знаешь? Мафиозники давали за твою голову очень много. — Джокер даже облизывается. Ему нравится отказывать ради собственного удовольствия, вот что ему нравится, а не убивать. — О, поверь, таких денег ты не видел и вряд ли когда-нибудь увидишь. Сам Брюс Уэйн не видел таких денег! — Почему тогда не убьёшь меня? — Дент понимает на уровне где-то ниже сердца, глубинными мышцами груди, но хочет это услышать. Мозг понимает, но мозг хочет слова. Словно что-то сложное, заключённое в простую форму, сразу становится понятным. — Деньги в этом городе лишними не бывают. — Такие очаровашки как ты в этом городе лишними не бывают. — Джокер расплывается в блаженной улыбке. На секунду представляется не уродом, а джентльменом, неудачно пытающимся в флирт. Но лишь секунду, потом: снова о злате, снова серьёзно. — Деньги не главное, Харв. Как только я отойду от дел миром снова будет править грязь и мразь. Снова деньги. Я хочу оттянуть этот момент. Это последняя капля. Яркий, зелёный хруст стодолларовой бумажки в защищённых руках. Нежное, сладкое как мёд слово «очаровашка», так нелепо слетевшее с изуродованных губ. Харви краснеет, и заранее придумывает оправдание, что это всё виски. Счастливая монетка отца звонко падает на барную стойку. — Несчастье в бабках? — Харви усмехается, словно кокетничает. Да, деньги не приносят счастья. Может быть. Брюс не самый счастливый человек в Готэме, может быть, даже, один из самых недовольных жизнью. Но на Уэйна Денту глубоко плевать. Орёл — жизнь, решка — смерть. Орёл — сидеть и не рыпаться, решка — забыть немного о Рэйчел, прокуратуре, долге, Гордоне, Бэтмене, Уэйне и прочих мелочах. Забыть и поцеловать его. — Что ты делаешь? — Джокер смеётся, заинтересованно наблюдая. Глотает алкоголь из горла. — Использую общепризнанное средство платежа с целью попытки самоубийства. — Харви бросает монетку. От неё в ушах звенит больше, чем от музыки. Орёл, сука! Шанс пятьдесят на пятьдесят. Всё честно. Всё жутко правильно. Харви даже стыдно ощущать печаль, вставшую в его собственных глазах. Но скрипящие перчатки переворачивают монетку быстро и жёстко, ударив её о глянцевую поверхность. И он целует. Или сначала целует, а потом переворачивает этот несчастный кусок металла. Харви не понимает. Только стонет в эти грубые губы. И это чёртово наслаждение, противоположное святому ожиданию. Он пришёл сюда мучеником, но как можно мучиться, съедая вместе со спиртом его помаду? Его рваные вздохи, смешки, слюну, близость, грубость, хватку в шее. Харви тоже начинает смеяться, ощущая как сильные руки вправляют ему шейные позвонки, смещённые куда-то не туда прокурорской чепухой. Ощущая ножи повсюду: в ногах, которые он успешно сплетает с Джокером, соединяя их бедра цепочкой с его джинсов, в пиджаке, огромный такой массивный нож, который почти рвет ткань, в кармане брюк, везде. Опасно, отвратительно хочется. Миг превращается в минуту, минута превращается в день, день превращается в век. Так нельзя. Но так плевать. Харви не думает о том, что бдительный Бэтмен способен его отследить, прибежать и спасти, Харви этого даже не хочет. Летучая мышка явно будет недовольна чреслам окружного прокурора, разведённым на липкой барной стойке. Дент, если бы понимал, тоже, может быть, был бы недоволен. Но он не понимает, он растворяется в грубой хватке на больных от сидячей работы коленях, в красной помаде на собственных волосах, в нервных тиках этого чудища и животных звуках. Они не говорят. Потому что это не суд, и Харви не нужно что-то доказывать, обвинять, кричать, требовать, думать. Ему впервые не надо думать! Не думать о шёпоте в собственные уши, о том, что у Джокера зубы почему-то жёлтые, а помада на вкус скорее солёная, чем маслянистая и горькая. Может быть, и не помада вовсе, плевать! Он впервые не боится людей. Которые смотрят, режут взглядом, ненавидят наполнение воздуха громким и стойким. Но тут и так слишком много похоти. Харви визжит про себя, а, может, наружу, как девчонка, когда видит закатанные рукава снова, когда чувствует эти руки, эту страсть и это безумное ощущение свободы. Если его каждый вечер будет ожидать такое, он согласен на убийства коррумпированных мразей. Он согласен с анархизмом, терроризмом и всем тем, что делает Джокер. Только бы он приходил так… Опаздывал бы на часы, года, но приходил и брал что-то непреходящее. Что-то дороже денег. Харви тянется поцеловать его снова и ощущает губами холодный блеск барной стойки. Ничего и никого вокруг. Даже следов помады на собственной щеке. Только снова страх перед обществом, болящие кости и полное непонимание. Растворился, фокусник. Как фата-моргана. А был ли? Трое ярчайших так и остались на своих местах. На серых брюках уже выступили лужи, на лице покорного мальчишки пот уже смешался со слезами. Порнографический журнал накрыл сонную голову, запястья, обнятые рубашкой застыли под ремнём. Прошло много времени. Неужели он просто напился? Бутылка, не испачканная помадой. Харви оглядывает её снова и снова. Помады нет, но есть маленькая часть салфетки. Салфетка валяется под ногами. Эффектное исчезновение с неэффективным способом скрыть улики. Харви смеётся — когда фокус прекращает быть магией, он становится шуткой. Монетка лежит там же, где и лежала. Орлом вверх. Снова перевернул? Умён, но тороплив. А ещё чертовски хорош в штуках. Харви смеётся всё тише, в голос испускать звуки умирания — уже страшно и стыдно. В воздухе витает горькая похоть и сладкий запах горячего нитроглицерина. Харви снова показывает бармену два пальца. Одолевает свою убивающую трусость, надеясь, что Джокер хотя бы попробует сделать так же.