***
Им чужды условности. Эл просто отказывается сверх необходимого тратить ресурсы на их понимание. Лайт — очень хорошо в них разбирается и по умолчанию следует, но может спокойно сбросить эту шелуху и махнуть рукой. Миса не разделяет их безразличие. — Т-ты не можешь просто взять и приковать к себе чужого парня! — Она тычет пальцем, переходя на фальцет. — Лайт, как ты согласился на это! Так нечестно! Старая извращенка! — Извращенка?.. — Эл машинально поддевает пальцем губу, и нет, Лайт не знает, что у Мисы вместо глаз, потому что даже это выглядит ни разу не пошло, а очень по-детски. — Старая? Неправда, — раскрывает рот Мацуда, слегка краснея (серьёзно, Мацуда?), и, ах да, они же все (кроме, наверняка, Ватари) без понятия, сколько Эл лет. То ли восемнадцать, то ли двадцать восемь. Выглядит она, пожалуй, и впрямь не ровесницей Лайта, но это ничего не значит. С её образом жизни она имеет все шансы одряхлеть и рассыпаться прежде, чем завершит это расследование, в котором, по мнению всей группы, упорно тычется в тупик. Всё-таки они спят в разных кроватях, но в одной комнате. Точнее, Лайт пытается спать, пока Эл светит экраном ноутбука всю ночь.***
До встречи с Мисой Лайт никогда не хотел ударить женщину. До стычки с Эл Лайт никогда не бил женщину. Единственное его оправдание — Эл не женщина, не девушка, не парень, не человек, бесполое, неземное, несуразное существо. Которое замечательно стоит за себя, отвешивая Лайту с вертухи, ничуть не уступая. Миса кричит. Миса, заткнись. Кому может быть дело до Мисы, когда перед ним эта… Эта. Группа шокирована, отец в ужасе, но Эл встряхивается, как будто даже немного благодарная. Они вдвоём поднимают диван, вместе с которым свалились на пол.***
Если подумать, это чрезвычайно забавно. Сгорбившись в кресле, почти не моргая, держа руки на весу во время клацанья по клавиатуре, это лохматое костлявое недоразумение управляет толпой здоровых мужиков, гудящими компьютерами до потолка и — косвенно или дистанционно — кучей техники. Вокруг Эл носятся и заглядывают в рот, и она воспринимает это как должное, а потому не поймёт, если Лайт решит ей сообщить, над чем посмеивается. Эл прислоняется к спинке кресла и складывает руки на груди. Не скрещивает, а именно складывает, сцепляя пальцы, как бы прикрываясь. Будто что-то прячет между животом и коленками. Быть может, регалии своего королевства. Быть может, что-то более хрупкое, чем её явно ноющие кости.***
Но вообще-то Эл высокая. Она, конечно, не японка. Во всяком случае, не чистокровная. Но даже для западных народов рост в метр восемьдесят — не самый типичный для девушки. — Метр сто семьдесят девять, — поправляет она, и, право, Лайт хочет увидеть, как они с Ватари это измерили. Как Эл пришлось выпрямиться и вытянуться по струнке вдоль какой-нибудь настенной линейки или дверного косяка. Это одна из причин, по которым она воспринимается так странно. Лайт смотрит на неё сверху вниз только потому, что она вечно согнута в форме своего инициала, и Лайт постоянно подсознательно ждёт, что она поднимет голову, и их глаза окажутся на одном уровне.***
Эл не носит лифчик. Она всегда в мятой, свободной белой рубашке, сидит и ходит, наклонившись вперёд. Никак не заметишь. Да и не задумаешься. Но Лайт ждёт, когда она помоется за матовой дверцей душевой кабинки, и роняет взгляд на две кучки одежды — грязной и чистой. Саю всегда сворачивает одежду таким образом, чтобы бельё оказалось внутри, но Эл, кажется, нет до этого дела, и кучки свалены как попало. Закончив, она вообще протягивает руку и просит своего цепного подозреваемого передать ей полотенце и сменку. Эл не носит лифчик. Лайт смотрит в стену вместо экрана, размышляя, на черта ему эта информация.***
Эл спит. Спит на кресле в их комнате, как убитая, двадцать часов подряд. После того, как не смыкала глаз девяносто. Лайт сидит рядом, лежит, стоит, разминает конечности, стараясь не греметь цепью. Все двадцать часов, видимо, не спит Ватари, чтобы наблюдение не прерывалось. Лайт словно пёс, что стоит над уязвимой сейчас добычей, а над ним стоит человек и держит хлыст перед мордой. Глупая, трусливая добыча, глупый человек. Он здесь, чтобы охранять её и ловить настоящего злого волка, а не есть. Бред со всех сторон.***
Эл — девушка. В какой-то момент Лайт смиряется с этим фактом. Он легонько тянет за её воротник, приоткрывая острые косточки плеча и позвоночника. Ожидаемо не видит никаких бретелек. Трогает косточки двумя пальцами. Эл смотрит искоса с неодобрением, хоть и с любопытством. Она вечно старается минимизировать площадь соприкосновения с предметами и поверхностями. И ей явно не нравится, когда её касаются. Разворачивают, хватают, бьют по лицу — разумеется. Но особенно — когда трогают как-то вот так. Щекотно. Липуче. Непонятно. Наверное, если её вдруг обнять, она ему снова врежет. Наверное, удар и близко не отразит её дискомфорта. Наверное, Лайт думает об этом из любопытства, а не потому, что действительно хочет сделать что-то подобное. Но зачем-то же он коснулся этих косточек под тонкой бледной кожей, а теперь не сводит глаз с болезненного худого лица. И ищет объяснение для неё и для себя. — Вот весело будет, — говорит он без тени улыбки. — Если ты помрёшь от инсульта после литра кофе, потому что сосуды ни к чёрту, а все решат, что это Кира виноват. Эл кусает ноготь. — Значит, Кире очень не повезёт. Мне заранее жаль, Лайт-кун. Это не то, чего мне бы хотелось. Он набирает в грудь воздух, отдёргивая руку. — Рьюзаки, ты опять за своё!..***
Не умирай. Лайт стискивает чёрную тетрадь и переводит вставшее дыхание. Не умирай ни от какого инсульта. Оставь это. Оставь тетради Рем, безупречному плану и сердечному приступу.***
Ему бы чувствовать себя странно из-за отсутствия цепи на запястье. Но месяцы, прожитые после отказа от тетради, кажутся сейчас более далёкими и нереальными, чем до. Как будто он заснул запертым в камере и только сейчас проснулся. В каком-то смысле так и есть. Наверное, это был неплохой сон. Интересный. Но он закончился, и Лайт ни о чём не жалеет. Он медленно шагает к столу и креслу перед ним. Смотрит на Эл сверху вниз. Кроме них, в зале никого нет. Лишь глубокая ночь, её отсутствие режима и его напрочь сбитый. Она не оборачивается, хоть и отвлекается, слегка сбиваясь с темпа работы. Не желает его сейчас видеть.***
Похоже, что она всё-таки хочет помереть сама. Не от инсульта, так от пневмонии. Ей непозволительно, она не имеет права, и хорошо, что уже не успеет. Лайт закатывает глаза и зовёт её под крышу, вытираться насухо. Ошеломлённо моргает, когда Эл, совсем отстранённая в последние дни, прикладывает ладонь к уху и почти смеётся, словно пошутила свою лучшую шутку. Её немудрёная, слишком лёгкая одежда облегла нескладное тело, волосы налипли на лицо. Она несёт какую-то чушь о колокольном звоне, почти не сутулится, улыбается ещё несколько раз и позволяет себя увести, а потом, на лестнице, вдруг сникает и утыкается лбом ему в колено. Она знает. И он знает. И, наверное, они оба хотели бы отмотать время назад и успеть что-то подобное в хорошем сне.***
Лайт всё-таки обнимает Эл. Она не бьёт. Она не может уже ничего ему сделать.